ер,  долго  не
могли заснуть, переговаривались, делились впечатлениями, смеялись, вспо-
миная Пашины прибаутки и анекдоты.

   ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ

   Ляпикова взяли просто и буднично. Он появился около 12 часов,  я  за-
полнял телеграфный бланк напротив окошка "До востребования" и узнал  его
еще до того, как девушка подала условный сигнал, хотя в жизни он был  не
таким, как на фотографии. Невысокий, обрюзгший, с заметным брюшком, нео-
жиданным для его возраста, Ляпиков старался держаться важно, как  преус-
певающий делец. Чтобы казаться выше,  он  неестественно  отклонял  назад
корпус и запрокидывал голову с неряшливой прической  и  от  всего  этого
выглядел как-то комично, почти карикатурно.
   Когда он протянул в окошко паспорт, я подошел сзади, а Багров  и  Ви-
ноградов обступили его по сторонам, так что со стороны  казалось,  будто
здесь собралась очередь жаждущих получить письмо или телеграмму.  Ребята
взяли Ляпикова за руки, а я тихо сказал ему на ухо:
   - Пойдем с нами, Леша.
   И традиционно предупредил:
   - Только без глупостей.
   Этого оказалось вполне достаточно. Ляпиков втянул голову в  плечи  и,
сразу потеряв свой важный вид, молча пошел с нами в  комнату  начальника
смены, молча, не задавая вопросов и не возмущаясь, позволил  себя  обыс-
кать. Он явно не был героем и начал каяться еще в машине, плакал,  ругал
"проклятую пьянку", спрашивал, что теперь с ним будет.
   В управлении он попросил ручку с бумагой и написал убористым почерком
покаянное признание на восьми листах. Начиналось оно словами: "Я,  Ляпи-
ков Алексей Федотович, осознав всю тяжесть совершенного мной поступка  и
глубоко раскаиваясь в содеянном, хочу облегчить свою вину и чистосердеч-
но сообщить следственным органам о  совершенном  мною..."  Заканчивалось
признание словами: "С учетом всего вышеизложенного прошу учесть мою  мо-
лодость, неопытность, а также полное раскаяние и признание своей вины  и
смягчить мне меру наказания".
   Между этими фразами он описывал свою тяжелую жизнь  без  отца,  ругал
"плохих дружков" и взывал к гуманности советского закона. О самом  прес-
туплении Ляпиков написал на одном листе. Идя к Сове  (он  так  и  назвал
свою невесту Совой), он зашел в пивнушку, там разговорился  с  Коровиной
(ее он называл пьяной бабкой), она предложила ему  купить  "по  дешевке"
три бутылки коньяка. Он согласился и повел Коровину к Сове,  так  как  у
него не было денег. По дороге возник спор о цене, а когда проходили пус-
тырь, Ляпиков решил, что глупо платить деньги за то, что можно взять да-
ром, и вырвал у Коровиной сумку. Та вцепилась ему в волосы, и он,  озве-
рев, сбил ее на землю и долго избивал ногами, пока не обнаружил, что она
уже не дышит. Тогда он побежал, по дороге сумку забросил  в  траву...  У
Совы снял свитер с пятнами крови, переобулся. Рассказал, что "забил баб-
ку". Свитер приказал сжечь, а ботинки - спрятать и только в  случае  ре-
альной опасности выкинуть на свалку. Поспешно пообещал жениться и уехал,
получив от "невесты" сто рублей...
   Я посмотрел на Ляпикова, который заискивающе улыбался и все время пы-
тался доверительно заглянуть мне в глаза, и задумался: что лучше - когда
человек совсем не имеет никаких убеждений или твердо придерживается сво-
их принципов, даже если они у него поставлены с ног на голову. Я  так  и
не решил этот вопрос, но подумал, что для  нас  дело  закончено,  однако
есть в этой истории еще один человек, которому предстоит пережить жесто-
чайшее разочарование и крушение своих иллюзий.

   ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ (вместо эпилога)

   Конечно, она представляла эту встречу не так. Но независимо от  того,
что рисовалось ее воображению, даже здесь, в ИВС, на очной  ставке,  она
ожидала от своего "жениха" другой реакции.
   Ляпиков обошел стул, на котором сидела Ожогина, даже не взглянув в ее
сторону, и после ответов на  формальные  вопросы,  предшествующие  очной
ставке, подробно рассказал, как и что делала гражданка Ожогина для укры-
вательства совершенного им преступления. Сова смотрела на  него  затрав-
ленным взглядом, и дело было не в смысле его показаний -  она  полностью
согласилась с ними, согласилась сразу,  не  придавая  никакого  значения
столь резкому изменению своей позиции на следствии, - она не  могла  по-
нять, чем вызвана такая холодность и безразличие ее жениха.
   - Ты, наверное, думаешь, что это я тебя  выдала?  -  тихо  заговорила
она, когда протокол был подписан. - Честное слово, нет, клянусь, чем хо-
чешь, вот у следователя спроси.
   Она с надеждой посмотрела на Зайцева.
   - Что верно, то верно, Галина нам помочь отказалась, так что пришлось
обходиться своими силами, - подтвердил тот.
   - Да мне все равно, - сквозь зубы бросил Ляпиков, не поворачиваясь  к
своей подруге.
   - Лешенька, ты не расстраивайся, отсидим и поженимся, я тебя дождусь,
обязательно дождусь!
   Сова говорила с такой убежденностью и верой, так преданно смотрела на
своего кумира, что я поразился: никогда нельзя было  даже  предположить,
что в глубине души непутевой разбитной Совы таится столько  нерастрачен-
ных эмоций.
   - Ну и дура! - со злостью выругался Ляпиков и, повернувшись наконец к
Ожогиной, с ненавистью посмотрел ей в лицо. - Чего  ты  ко  мне  лезешь?
Дождусь! Да на кой ты мне нужна! Кто тебя вообще замуж возьмет, потаску-
ху!
   Он подобострастно повернулся к Зайцеву и льстиво  улыбнулся,  как  бы
приглашая вместе посмеяться над глупой Совой.
   Следователь брезгливо поморщился и встал.
   - Очная ставка окончена.
   Он нажал кнопку, и в дверях показался выводной.
   - До свидания,  гражданин  следователь,  -  с  преувеличенной  почти-
тельностью попрощался Ляпиков и даже обозначил угодливый  полупоклон.  В
мою сторону он даже не посмотрел, он уже понял, что главный тут  Зайцев,
и соответственно переориентировал свое поведение. - Может, лишнюю  пере-
дачку разрешите?
   - Обойдешься. - Зайцев сделал нетерпеливый  жест  рукой,  и  выводной
подтолкнул Ляпикова в коридор. Я подумал, что Зайцев отказывает в  пере-
дачах крайне редко, в этом смысле он слыл либералом, значит, Ляпиков ему
так же омерзителен, как и мне.
   Ожогина сидела неподвижно, глядя в одну точку. Я думал, что она будет
плакать, но глаза у нее были сухими, только взгляд стал совершенно невы-
разительным, каким-то мертвым и оттого страшным.
   - Не расстраивайся, Галя, - сказал я ей. - Все равно бы у тебя с  ним
жизни не было. Это же подонок. Жалко, что ты в  этом  поздно  убедилась.
Надо было в свое время нас послушать.
   Ожогина сидела в прежней позе, я даже не был уверен, что она  слышала
мои слова.
   - Пойдем, я отведу тебя, - тронул я ее за плечо, и она, выйдя из оце-
пенения, встала и вышла в коридор.
   Она шла впереди, и плечи ее вздрагивали, мы подошли к камере с неров-
ной цифрой "семь", написанной тусклой масляной краской на обитой железом
двери, и я почему-то вспомнил, что семь - счастливая цифра. Но  Ожогиной
она не сулила ни счастья, ни облегчения, а наоборот  -  бессонную  ночь,
неминуемое прозрение и неизбежный ужас от того, что вся жизнь, и без то-
го безалаберная и неустроенная, теперь исковеркана  своими  собственными
руками, что рухнули все надежды на иную, счастливую долю... И во имя че-
го все это...
   Дверь камеры закрылась, и я услышал звук, который всегда представлял,
когда встречал в книгах выражение "вой раненой волчицы".  Я  заглянул  в
волчок. Ожогина лежала на нарах ничком, обхватив голову руками.
   "Как бы не надумала руки на себя наложить". - Я заглянул к дежурному:
   - Ожогину в "семерке" - под особый контроль.
   Когда уже спускался по  крутой  железной  лестнице,  внезапно  пришла
мысль, что даже отпетый рецидивист, поборник блатного кодекса чести, был
бы мне менее гадок, чем угодливый и льстивый Ляпиков. С тем, по  крайней
мере, все ясно с первого взгляда.
   Зайцев ждал меня внизу, мы молча прошли двор, огороженный высоким ка-
менным забором с колючей проволокой, предъявили часовому  удостоверения,
через маленькую калитку в массивных стальных воротах вышли на волю и од-
новременно глубоко вздохнули. И хотя воздух здесь ничем не отличался  от
того, которым мы дышали во дворе, за забором, нам показалось, что дышит-
ся тут легче.


   Сюжет третий
   БЕРЕЗОВЫЙ ПОИСК

   1. ОЗЕРО
   12 часов 15 минут.
   Температура воздуха +363
   Александр
   Когда я наконец вскарабкался на вершину  насыпи,  сердце  давало  под
сотню ударов - в изнурительную жару взбежать по крутому  склону  не  так
просто, как обычно. Насыпь возвышалась метров на десять, трава, деревья,
кустарники оставались внизу, а здесь была только острая щебенка с пятна-
ми мазута, темные, сочащиеся смолой шпалы и ослепительно  отблескивающие
раскаленные рельсы, которые, пробежав несколько сотен метров  к  северу,
втягивались решетчатой громадой несущей фермы моста, зато в южную сторо-
ну уходили до самого горизонта.
   Все это: и белая щебенка, и зеркальные рельсы, и тяжелые шпалы -  яв-
ляло резкий контраст с раскинувшимся по обе стороны зеленым привольем, и
казалось, что железнодорожное полотно рассекает эту лежащую внизу  мест-
ность на две части. Собственно, для нас так оно и было.
   Перепад высот делал гребень насыпи  хорошим  наблюдательным  пунктом,
каких мало в нашем степном краю. Впереди  лежало  большое  искусственное
озеро, слева, за ровной линией лесополосы, прятались  участки  огородни-
ков, а справа, параллельно реке, шла березовая роща. Мне туда.
   Я сбежал вниз. Несколько подростков сидели на берегу со  спиннингами:
кроме пескарей и бычков, здесь водился сазан и даже щука. Рыболовы  были
в одних плавках и время от времени смачивали себя водой, и я им отчаянно
позавидовал. Конечно, если снять рубашку, то  ласковый  степной  ветерок
охладит тело и будет легче переносить этот неимоверный зной. Но за  поя-
сом, с внутренней стороны брюк, у меня торчал пистолет, и я  ограничился
тем, что расстегнул еще пару пуговиц, посмотрел, как крупные капли  пота
скатываются с живота на вороненую сталь, и, представив, как  надо  будет
чистить оружие, чтобы не появилась ржавчина, еще, уже в который раз, вы-
ругал "ПМ" за громоздкость и неудобство в носке.
   Озеро можно было обходить с любой стороны, я пошел слева, и если бы у
меня спросили, я вряд ли смог бы ответить, почему выбрал этот  путь.  Но
когда я обогнул крохотный заливчик и вышел на маленькую уютную  лужайку,
поросшую короткой и густой, словно декоративной, травой, то  понял,  что
запрятанные в подсознании воспоминания направили мои ноги в эту сторону,
хотя мозг, занятый другими мыслями, и не отдавал себе отчета.
   Приятные воспоминания сохраняются долго, иногда на всю жизнь. Два го-
да назад на этой лужайке я целовался с девушкой и чувствовал себя счаст-
ливым. Она нравилась мне настолько, что я прощал ей опоздания, терпеливо
сносил, когда она вообще не приходила на свидание, и я,  вопреки  своему
правилу не ждать больше пятнадцати минут, как  мальчишка,  торчал  целый
час в условленном месте...
   Товарищи не находили в ней ничего особенного, да и я понимал, что она
не красавица, и все равно для меня она была самой привлекательной и  же-
ланной. Притягательной силой обладали ее походка, взгляд, жесты,  манера
улыбаться и разговаривать, а недостатки я не то чтобы не замечал -  про-
фессиональный навык не позволяет упускать какие-нибудь детали, -  просто
я ухитрялся не обращать на них внимания. Я даже мирился с  ее  привычкой
надевать капроновые "следы" под открытые босоножки, хотя в любой  другой
женщине это расценивалось мной как небрежность, отсутствие вкуса и  даже
неряшливость, что исключало возникновение к ней интереса или, тем более,
расположенности.
   Я, конечно, понимал, симптомами какой болезни являются такие  измене-
ния во взглядах и привычках, но старался особенно не заниматься  психоа-
нализом. Достаточно было и того, что я не мог  маскировать  эмоций,  так
что она без труда диагностировала мою болезнь. Это уже  работало  против
меня - как сказал поэт: "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся
мы ей". В справедливости этой строки мне не раз  приходилось  убеждаться
так же, как пришлось убедиться и в справедливости ее обратного варианта.
   Между нами стояла стена, точнее, не стена, а нечто вроде полиэтилено-
вой пленки, прозрачной и осязаемой насквозь, но все-таки преграды.  Даже
сказать "мы целовались", строго говоря, было нельзя, процесс этот не был
обоюдным. Она позволяла себя целовать, но не отвечала, и вид у  нее  при
этом был какой-то отвлеченный и безучастный, такой  бывает  у  человека,
занятого своими мыслями на скучном профсоюзном собрании. Она  постепенно
отдалялась от меня, и я не мог не догадываться, к какой развязке близит-
ся дело, но предпочитал не задумываться над этим...
   И хотя роман наш кончился ничем, собственно, можно сказать, что и ро-
мана-то не было - какой-нибудь десяток встреч,  разделенных  длительными
промежутками времени, - на этой лужайке я  чувствовал  себя  счастливым.
Был теплый осенний день, рядом стояла чуть початая  бутылка  "Рислинга",
ветер пошевеливал окружающий нас кустарник, солнечные  лучи  высвечивали
на близком лице обычно невидимые веснушки, а в серых  глазах  отражались
небо, облака и даже заходящий на посадку самолет.  Мне  кажется,  что  в
этот момент и ей было хорошо, куда девалась обычная холодность, мы исто-
во целовались, не обращая внимания на маячивших у воды рыболовов, а ког-
да пришло время уходить, она, поправив прическу и приготовив  помаду,  с
притворной сердитостью сказала: "Ты хищник, ты совсем съел мне губы. Да-
же болят!" - но по тону чувствовалось, что ей приятно ощущать себя укро-
тительницей хищника, и в голосе проскользнули нотки нежности, хотя  дос-
товерно я сказать это не могу, чтобы ненароком  не  выдать  желаемое  за
действительное.
   Весь этот экскурс в прошлое память прокрутила сама собой,  она  часто
проделывает такие штуки, преподнося те картины, которые хотелось бы  за-
быть, но в этот раз я отметил, что воспоминания уже не вызывают той  ще-
мящей боли в сердце - время есть время...
   Она решила по-своему, и это ее право. Обижаться  нечего.  Каждый  сам
распоряжается своими чувствами, душой и телом, в противном случае гибнет
искренность отношений, это аксиома. Право свободного выбора свято,  даже
если оно причиняет боль другому. Ну ничего, стерплю.  И  все-таки  жаль.
Очень жаль. Если бы я был более  решительным...  Да  или  нет?  Пожалуй,
да... Как часто мы безуспешно пытаемся подобрать ключ к  замку,  который
легко открывается отмычкой! Ухватистые цепкие парни, твердо знающие, че-
го они хотят, обычно добиваются своего. Как им это удается? Очень  прос-
то: не признают свободы выбора за другой стороной, не ищут  искренности,
в конце концов, что это такое? Морально-этическая абстракция, не больше.
Их интересует нечто более осязаемое. И они хорошо умеют создавать безвы-
ходную для партнера ситуацию, когда просто некуда деваться... А  достиг-
нув цели, смеются над мягкотелыми  интеллигентами,  распускающими  слюни
там, где надо проявить напористость идущего в атаку танка,  и  делающими
Бог весть какую проблему из простых вещей.
   Я - мягкотелый интеллигент? Ну, в этом меня трудно упрекнуть.  Просто
у меня свои представления о том, что может делать порядочный  человек  и
чего он не сделает ни при каких обстоятельствах...  Ну  и  оставайся  со
своей порядочностью! И останусь! Как говорили древние римляне:  "Каждому
- свое". Предпочитаю ставить в безвыходное положение  только  преступни-
ков, и если это мягкотелость, то пусть. Даже если за нее приходится пла-
тить застарелой душевной болью... Практичные уверенные молодчики не зна-
ют, что это такое, ведь душа для них тоже ирреальное понятие... Этото  и
опасно - они балансируют на той самой грани, до которой, пусть с некото-
рой натяжкой и изрядной долей условности, могут сами себя считать "чест-
ными людьми", а дальше начинается чистая уголовщина,  когда  и  защитные
психологические механизмы самооправдания не смогут выполнить своих функ-
ций. Но коль нет души, перешагнуть черту легко...
   Эту девушку на полянке такие вот субъекты привычно лишили свободы вы-
бора. А также, попутно, чести и жизни... А ведь на ее месте  могла  ока-
заться Она... От этой мысли меня ударило жаром и всего охватил  зуд  не-
медленной жажды действий - бежать, ловить, хватать, выжигать каленым же-
лезом эту нечисть, чтобы спокойно жила Она и мягкотелые, верящие в идеа-
лы интеллигенты без опаски могли целоваться со своими  возлюбленными  на
зеленых веселых лужайках. Этот зуд  обычно  заставляет  новичков  делать
массу глупостей, из-за чего имели место даже срывы хорошо продуманных  и
тщательно подготовленных операций. Но я, к счастью, не  новичок.  Бурная
деятельность - только имитация активности, ее эффективность обычно равна
нулю. Мы должны быть расчетливыми, дальнозоркими и хладнокровными...
   Навстречу шел человек, и мне пришлось изменить маршрут, чтобы  пройти
рядом с ним. Пожилой мужчина, в очках, панаме, с тощим зеленым рюкзаком,
наверное, огородник, недоуменно посмотрел, как я, сделав крюк в его сто-
рону, снова направился своей дорогой.
   Березовая роща приветливо шелестела листвой, обещая тень и  прохладу,
но выполняла свое обещание только наполовину - тень не давала  прохлады.
Под кронами деревьев воздух был такой же сухой и горячий, только испепе-
ляющие солнечные лучи дробились листьями на тысячи маленьких теплых зай-
чиков, и одно это приносило некоторое облегчение. Я уселся на  траву  и,
прислонившись спиной к дереву, стал ждать остальных.
   Алексей
   На огородах - ни души. Работают здесь рано утром или после заката.  В
такую жару нормальному огороднику на любимом участке  делать  нечего.  Я
знал это заранее, но с начальством не поспоришь. "Любой факт, даже  если
он кажется очевидным, надо проверять лично".
   Проверка очевидного обошлась мне в часовую  прогулку  по  пахоте  под
жгучим солнцем. Лицо, шея и руки покраснели и наверняка  облезут  -  это
мой первый загар в нынешнем году.
   В лесопосадке я вытряхнул из обуви комья земли и, пройдя  пару  сотен
метров, вышел к озеру. Восемнадцать лет назад я здесь рыбачил, впервые в
жизни, и, как всегда новичкам, мне повезло - поймал на  живца  небольшую
щуку. Тогда мне было десять лет, и эта щука осталась последней выловлен-
ной рыбой - рыбалка с ее малоподвижностью, долгим ожиданием поклевки  не
увлекала.
   Позднее мы неоднократно бродили в этих местах с ружьями - четверо ре-
бят, друживших со школьной скамьи. Меня звали Волом, у Красного прозвище
тоже образовано усечением фамилии, Молекулу называли  так  за  маленький
рост, а Хасана - неизвестно за что. Охоты наши были бескровными, не пом-
ню случая, чтобы я или кто-то из моих товарищей подстрелил  какую-нибудь
живность. Мы и не ставили такой цели, нам  достаточно  было  самих  этих
многокилометровых загородных прогулок, условно именуемых  охотой,  с  их
хотя и ничтожно малой, но теоретически существующей возможностью  добыть
настоящую дичь, с азартом соревнований в меткости стрельбы, когда каждый
по очереди палил в подброшенную партнером фуражку, а  потом  подбрасывал
свою...
   Старые охотники или снисходительно посмеивались,  или  неодобрительно
относились к нашим забавам, иногда вообще считая их вредными, хотя в чем
состоит "вредность", объяснить не могли: мол, баловство это - порох жечь
зря...
   Сейчас можно с уверенностью сказать, что эти ворчуны были  не  правы.
Прогулки с ружьем дали нам не только умение выхаживать десятки  километ-
ров по пахоте, льду, грязи, по пояс в снегу, не только оставили на  дол-
гие годы воспоминания о счастливых, не замутненных заботами днях юности,
бескорыстном товариществе, они сыграли определенную роль и в становлении
нашего мироощущения, выработке взглядов на те или иные явления  окружаю-
щего нас мира. И дело не только в пресловутом "воспитании любви к приро-
де", хотя понятие