проболтайся!
   Статный, подтянутый, в безупречно подогнанном мундире дед ловко подх-
ватил на руки Валерика, с презрением осмотрел  медузой  растекшегося  по
скамейке потного краснолицего отца.
   - Да ты пьян?! - брезгливо бросил он.
   - Нет-нет, что ты! - еще больше испугался родитель. - Я вообще никог-
да не пью!
   А счастливый Валерик, на лету схвативший новую возможность,  повернул
к нему возбужденное лицо и бесшумно, одними губами выпевал:
   - И неправда, и неправда...
   Отец понял, запнулся, у него задрожали губы, как у маленького Валери-
ка, которого он пугал эвакуатором.
   Дед этого не видел, потому что уже шагал к дому, а Валерик,  обхватив
его сильную не по возрасту шею  и  положив  подбородок  на  покалывающий
звездочками погон, смотрел внимательно и жадно.
   Во время послеобеденного отдыха он вспомнил и  классифицировал  грехи
отца, а вечером, гуляя с бабушкой по набережной, попросил купить в киос-
ке Союзпечати записную книжку и набор карандашей. Выбирая время,  украд-
кой делал записи разными цветами, книжку старательно прятал  в  подушке,
под наволочкой.
   Несколько раз подходил к отцу и таинственно шептал:
   - А помнишь, как ты с работы пьяный пришел? А как с дядей  Петей  на-
пился? То-то!
   И не слушая возражений, требовал купить часы, бутсы, аквариум...
   По мере того как заполнялась записная книжка  в  зеленом  ледериновом
переплете, Валерик все больше входил во вкус,  являлось  понимание,  как
надо воспринимать окружающую жизнь, какую роль могут играть  давно  ска-
занные слова и когда-то совершенные поступки, главное - не забыть их, не
дать затеряться, и в один прекрасный момент, при  определенном  стечении
обстоятельств, они обретут чудесную силу, сделав того, кто ими  владеет,
могущественным и непобедимым.
   Выводы, к которым приходил, Валерик тут же испытывал на  практике.  У
отца пропал аппетит, он похудел, осунулся, перестал появляться на  пляже
и кататься на глиссере, вечером сидел дома, ссылаясь на недомогание. Де-
душка озаботился, настаивал на визите к врачу, но отец объяснил, что пе-
регрелся на солнце и вдобавок отравился несвежей колбасой в пляжном  бу-
фете, поэтому ему просто нужен покой.
   Несколько вечеров Валерик гулял с мамой и бабушкой, старшие  Золотовы
сидели дома, играли в шахматы, беседовали за чашкой чая, отношение Ивана
Прохоровича к Федору Ивановичу заметно потеплело, и он дал согласие  че-
рез годок-другой переехать к ним, обзавестись дачей и сделать из Валери-
ка настоящего мужчину, будущего моряка.
   Как раз в это время Валерик вспомнил высказывание родителя, что круг-
лый год в море могут болтаться только законченные кретины,  а  последний
рубщик мяса на рынке получает больше первого помощника капитана. Он  за-
писал каракулями сокращенно: "Про Крит, в мор. ры. ", затем потребовал у
отца электрическую железную дорогу - совершенную диковину по тем  време-
нам, стоившую баснословную, опять же по тем "старым"  деньгам,  сумму  -
триста рублей, и поэтому же много  месяцев  невостребованно  стоявшую  в
витрине центрального магазина игрушек.
   Отец схватился за сердце и отказался, заявив, что немедленно по  при-
езде домой сдаст эту маленькую сволочь эвакуатору, а если она хоть слово
скажет деду, то оторвет голову прямо здесь, не откладывая.
   Тогда Валерик в присутствии отца стал предлагать дедушке  спросить  у
любимого внука, кем он собирается стать, когда вырастет,  дедушка  спро-
сил, и Валерик, привстав на носочки, принялся вытягивать: "Ру-у-у... Па-
па, скажи, кем? - и опять: - Ру-у-у..."
   - Рулевым, - вымученно улыбнулся Федор Иванович. - Так и быть,  куплю
тебе дорогу...
   - Ура! - деланно обрадовался Валерик, который  был  с  самого  начала
уверен в успехе.
   Но потом уточнил - купит ли отец все, что обещал: и мяч, и велосипед,
и часы, и бутсы, и аквариум, и железную  дорогу?  Отец  подтвердил:  да,
куплю, и отвел взгляд.
   Но Валерик не поверил, ибо понимал - на все попросту не хватит денег,
да и глаза у родителя были злыми и ничего хорошего не  сулящими.  Скорее
всего начнет драть еще в поезде, а дома  рассчитается  сполна  за  месяц
страха и унижений. Надо было срочно застраховаться. И Валерик  придумал,
как это сделать.
   На вокзале, обнимаясь с дедушкой, громко сказал:
   - Давай с тобой переписываться! Я буду в школе письма  писать,  а  по
пути домой отправлять. Ладно?
   Умиленный Иван Прохорович кивнул и отвернулся, чтобы скрыть  блеск  в
глазах - признак, как он считал, старческой сентиментальности.  Но  внук
смотрел не на него, а на своего отца. И остался доволен тем, что увидел.
   Федор Иванович пальцем Валерика не тронул. Купить, правда, тоже ниче-
го, кроме футбольного мяча, не купил. Книжку в зеленом  переплете  отоб-
рал, внимательно осмотрел, но разобраться в каракулях и  сокращениях  не
сумел и только спросил:
   - Это все про меня или еще про кого?
   - Все про тебя, - честно ответил Валерик.
   - А почему разными цветами?
   - Чтоб удобней, - пояснил сын. - Красным - то, что дедушке  рассказы-
вать, синим - что маме.
   - А черным? - мрачно поинтересовался родитель. - Это для кого?
   - Не знаю. На всякий случай, вдруг пригодится...
   Федор Иванович задумчиво взвешивал зеленую книжицу на  ладони,  потом
разодрал в клочки и выбросил в мусорное ведро. Перекурив, подозвал Вале-
рика, глянул по-новому, с интересом:
   - А у тебя голова ничего... Варит. - Говорил по-новому, как со взрос-
лым. - Только на своих не приучайся катать... Не дело!
   Похлопал по плечу, улыбнулся каким-то потаенным мыслям, вынул из  по-
тертого кошелька трехрублевку.
   - На, купишь, чего захочешь...
   Такого отродясь не случалось, и Валерик понял, что с этого дня  отно-
шения отца и сына коренным образом переменились. И точно - ни наказаний,
ни упреков; бесследно и навсегда растаял образ зловещего эвакуатора.
   Так закончился первый страх Валерика Золотова.
   Он было хотел купить новую книжку, да передумал: память у него отлич-
ная, а отец под боком, весь на виду.
   Правда, лет через пять, в восьмом классе, пришлось-таки завести общую
тетрадь (он почему-то снова выбрал зеленый переплет), аккуратно  разгра-
фить листы и привезенной дедом из Италии четырехцветной шариковой ручкой
- невиданным никелированным чудом, приводившим в изумление соучеников, -
вести учет их провинностей. Мера была  вынужденной:  удержать  в  памяти
сведения обо всех тридцати одноклассниках Валерик просто не мог.
   Учился Валерик неровно: то легко повторит запомнившееся на предыдущем
уроке и получит пятерку, то проваляет дурака и, поскольку дома учебников
обычно не открывал, так же легко схлопочет двойку. Точные  науки  вообще
не осиливал, не скрывал этого, даже кокетничал - дескать, у меня гумани-
тарный склад ума! Общественные дисциплины  тоже  не  учил:  нахватывался
вершков из газет и радиопередач, умел подолгу разглагольствовать и  счи-
тал, что этого достаточно. Некоторым учителям  импонировала  его  манера
держаться, говорить уверенно и свободно, не соглашаться с доводами учеб-
ника, затевать дискуссии. Другие искали глубоких знаний, не находили  и,
раздражаясь, считали его демагогом, пустышкой с хорошо подвешенным  язы-
ком. В результате Золотов выглядел фигурой  противоречивой:  двойки  со-
седствовали с пятерками, иногда в учительской вспыхивали вокруг его  фа-
милии мудреные педагогические споры.
   Самому ему нравилось выделяться из однородной ученической массы,  мо-
жет, поэтому и сделал ставку на спорт. В девятом классе подходил к  пер-
вому взрослому разряду, стал одной из достопримечательностей школы: гра-
моты, кубки, статьи в местной газете.
   Несмотря на все достижения, друзей или просто  хороших  товарищей  не
было ни одного: одноклассники предпочитали держаться на расстоянии.  Зо-
лотов злился, про тетрадку в зеленом переплете никто не знает, да  и  не
ведет он ее давно, занят, а главное - необходимости нет...  Как  же  они
просвечивают его насквозь? Обидно!
   Заподозрил: все дело в Фаине. Как-то он припугнул ее любимчика Берес-
това, напомнив после пропажи классного журнала, что в прошлом  году  тот
грозился сжечь его к чертовой матери. Видно, нажаловался, а она  смекну-
ла, что к чему... Смотрит презрительно, губы поджимает, будто  намекает:
подожди, выведу тебя на чистую воду! Вот дрянь! Надо что-то делать...
   Думал, думал и решил применить испытанный способ: достал свою  тетра-
дочку, да завел листок на Фаину. Тут как раз у отца на  работе  неприят-
ности приключились: сожрать его  хотели,  да  подавились  -  пришел  до-
вольный, как таракан, полез в сервант и хоп! - вынимает  толстенную  ам-
барную книгу, бух на стол, чуть ножки не сломал. "Спасибо, говорит,  сы-
нок, что надоумил, а то бы схарчили, как пить дать! Ан нет!"
   Раскрыл папахен книгу, а там то же самое: фамилии, графы и  записи  -
черным, красным, синим, зеленым. Только порядка больше: странички проши-
ты, пронумерованы, записи в рамочках аккуратных, с какими-то  стрелочка-
ми, условными значками и пояснениями.
   - Все они тут! - торжествовал папахен, размахивая кулаком. - Кто поп-
рет против Федора Ивановича Золотова?! Нет, захребетники, кишка тонка!
   И дал на радостях сыну пятерку - уже новыми деньгами.
   Вообще они с папашей хорошо жили, дружно. Вместе  ездили  дачу  выби-
рать, вместе письма к деду, будто от  Валерика,  составляли.  На  досуге
толковали серьезно о том о сем: как много сволочей кругом, так и норовят
кусок из руки вырвать да еще палец оттяпать. Свое, кровное, и то  просто
так не получишь - надо изо рта выдирать,  из  глотки.  В  основном  отец
рассказывал, Валерик иногда вставит чего про Берестова, про Фаину, папа-
хен внимательно слушает, выругает их, сволочей, да они еще не  страшные,
скажет, вот послушай...
   Душа в душу жили. Два мужика в доме, хозяева - как же иначе?  Поддер-
живать надо друг дружку! И мать - серую тихую мышку  приструнивать,  без
этого порядка в доме не будет!
   Времена переменились, теперь Валерик мог ее грехи собрать: как болта-
ла с тетей Маней два часа, вместо того чтобы стирать, как упустила ложку
в молоко и рукой вылавливала, как котлеты сожгла, добро в мусор пришлось
выбрасывать...
   Если обо всем докладывать, она бы каждый день ревела: папахен любил и
ее напротив сажать, поучать, рассказывать, кто она  такая  есть,  только
что эвакуатором не пугал.
   Но зачем мать закладывать, родной человек всетаки... Сам ей указывал,
поправлял, она попервой возмущалась: молод еще, мало я от отца  наслуша-
лась! Даже слезу раз пустила. Да потом ничего, попривыкла.  Федя,  Вале-
рик, Валерик, Федя... С одинаковым почтением к обоим. И правильно: поня-
ла, что к чему.
   Жил не тужил, мало ли что у кого внутри прячется. Кому какое дело? На
Фаину за проницательность злился, но с ней все ясно: графа  заведена,  с
физруком они взглядами прямо облизываются - остальное дело времени.
   Главное, страха не было, он потом появился и  сны  кошмарные:  кто-то
страшный, бестелесный тычет огненным перстом,  обличает,  и  открываются
глаза у окружающих, перекашиваются рты, клыки вылазят, пальцы  когтистые
в кожистые кулаки сворачиваются, сейчас крикнет кто: "Ату его!" - и раз-
дерут в клочья, бежать надо - двинуться не может, проснуться -  тоже  не
получается.
   "Вия" он не читал, много лет спустя в кино  посмотрел  и  удивился  -
точно его сон!
   А началось это в выпускном классе, когда раздули не стоящее выеденно-
го яйца дело о несчастных двадцати рублях, на которые он собирался  сво-
дить ту тварь в ресторан.
   Комедия собрания: наученные Фаиной (жалко,  не  успел  с  ней  разде-
латься) серенькие посредственности торопливо, пока не забыли, выплевыва-
ли заемные слова осуждения.
   Потом педсовет, бюро комитета комсомола, комиссия по  делам  несовер-
шеннолетних, прокуратура... Судилище за судилищем, каждый раз его,  зат-
равленного волчонка, распинали на позорном столбе и исключали,  исключа-
ли, откуда только возможно. Нашли преступника! Будто не двадцать рублей,
а миллион, и не хотел украсть, а украл.
   - Так всегда бывает, - сочувствовал отец. - Кто больше других орет  и
изобличает, тот сам по уши выпачкан...
   А прокурор - толстый боров с астматической одышкой, когда  огрызнулся
волчонок на вопрос о возрасте: "Шестнадцать с копейками! ",  аж  посинел
весь, ногами затопал, заверещал, будто его уже закалывают:
   - Ничего святого! Все мерит на деньги! В колонию, только  в  колонию,
иначе его ничем не исправишь!
   За этот огрызон папаша выступил сильнее, чем за все  остальное,  даже
замахивался, правда, не ударил - или побоялся сдачи получить, или просто
отвык по щекам лупцевать. Но орал зато как резаный, не хуже  того  боро-
ва-прокурора!
   - Попал, так сиди и не чирикай! Кайся, на  коленях  ползай,  прощения
проси, чтоб раскаяние на роже написано было!
   Папахен бегал по комнате из угла в угол, никогда в жизни  Валерик  не
видел его таким возбужденным. Он даже немного  растрогался:  из-за  него
всетаки переживает.
   - Адвокат что сказал: шестнадцать лет есть, вполне могут под суд  от-
дать! Но скорей всего пожалеют - законы у нас гуманные. Соображаешь? Мо-
гут и так решить, и этак. А ты огрызаешься!
   Отец плюхнулся на стул, отдышался и продолжил уже спокойно, с жалост-
ливой ноткой:
   - Если ты загремишь в колонию, от деда не скроешь, он опять  за  меня
возьмется - плохо воспитывал, разбаловал, от жиру беситесь! И чик  -  ни
дачи, ни квартиры, ни наследства...
   У каждого свои заботы.
   В колонию не отправили, бродил по улицам, в кино бегал, к школе  при-
ходил с независимым видом: мол, вы, дураки, учитесь,  а  я  гуляю!  Кому
лучше? На самом деле чего хорошего: неприкаянный, никому не нужный, оди-
нокий, как взбесившийся волк, - даже свои не подпускают. И  времени  ва-
гон, не знаешь как убить - раз в кино, два, три, а потом что?
   Комиссия определила на завод - с ранними сменами, ржавыми  заготовка-
ми, острой стружкой да вертящимися станками, которые не только руку, как
предупреждали, но голову запросто оторвут.
   Да, плохо было, но тогда он ничего не боялся, наоборот - нашла  такая
злая бесшабашность: черт с вами со всеми, мотал я ваши души, что  захочу
- то и сделаю! Как раз познакомился с Ермолаевым - худой, кожа да кости,
мордочка лисья, глаза быстрые, прищур блатной, кепочка блинчиком,  сига-
ретка висячая на слюнявой губе, тусклые фиксы - тот еще типчик! Чуть  не
утащил с собой на кривую дорожку: словам жаргонным учил,  вином  угощал,
песни пел лагерные, заунывные... Брехал все, сволочь: какая там, в зоне,
дружба, какие парни-кремни, своего в обиду не дадут, из любой  передряги
выручат. И он, Ермолай, там в авторитете. Ежели новенький скажет -  друг
Ермолая, будет ему не жизнь, а лафа - от  работы  отмажут,  на  почетное
место посадят, и дуйся целый день в карты да обжирайся салом с  колбасой
из посылок фраеров.
   А попадет туда фуфлыжник, который ни одного авторитета  не  знает,  -
хана ему, будет из параши жрать.  "И  очень  просто,  -  цедил  Ермолай,
по-особому кривя губы, - я сам заставлял сколько раз... Вывалишь  ему  в
парашу обед - и жри, набирайся ума-разума! Жрут, как миленькие, там чуть
что не так - и на ножи!"
   Врал, гад, страшно, до холода под ложечкой, и противно,  до  тошноты,
не очень заботясь о правдоподобии, потому что если сложить срока,  кото-
рые он якобы размотал, то получалось, что за решетку он угодил  в  пяти-
летнем возрасте.
   Но что-то в Ермолае притягивало, Золотов долго не мог  понять  -  что
именно, потом догадался: какая-то особенная уверенность,  будто  он  уже
постиг все тайны этого мира и потому знает наверняка, как  именно  нужно
жить, с небрежной легкостью решая проблемы, недоступные для  непосвящен-
ных. Со стороны это воспринималось как внутренняя сила.
   Однако чем больше общался Золотов с Ермолаем, тем  отчетливее  видел,
что тот руководствуется своей системой ценностей, шкала которой искажена
и совершенно не похожа на общепринятую.
   Дома, с пьющей матерью Ермолай не жил, потому  что  там  его  "душил"
участковый. Но хвастал, что у него две "хазы", которые и  академикам  не
снились. Золотов сомневался, что обтерханный Ермолай  может  тягаться  с
академиками, но тот клялся длинной блатной божбой, щелкая ногтем  из-под
переднего зуба, размашисто, нарушая последовательность  движений,  крес-
тился.
   А после долгих и мучительных размышлений решился:
   - Я еще никого туда не водил. Но у тебя вид ничего, приличный...
   Они пришли к солидному, старой застройки дому, расположенному на  пе-
рекрестке главных магистралей города, вошли в просторный  подъезд,  ста-
ринный лифт неторопливо вознесся на последний, восьмой этаж.
   Ермолай подмигнул вконец ошеломленному Золотову: дескать, еще  не  то
увидишь! И деловито предупредил:
   - Только туфли надо снимать.
   Эта фраза добила остатки неверия, оставалось только гадать, каким об-
разом Ермолай заполучил такую квартиру.
   Но когда тот вытащил из кармана ключ от навесного замка, все стало на
свои места. Они преодолели еще два пролета, Ермолай ловко отпер  чердач-
ную дверь.
   - Гля! - Торжества он не скрывал и не подозревал, что Золотев  сильно
разочарован.
   Действительно: огромное сухое помещение, крыша  высоко  над  Головой,
много света из аккуратных слуховых окошек, уютный закуток с трубами  па-
рового отопления. Чего еще желать?
   - Класс? А ты не верил!
   - Туфли-то зачем было снимать? - раздраженно спросил Золотев.
   Ермолай прижал палец к губам.
   - Чтобы не услышали шагов. А то позвонят - и амба!
   После такого разъяснения Золотов немедленно покинул чердак и, не  вы-
зывая лифта, пешком спустился вниз.
   Ермолай просто-напросто тупица, его уверенность основана  на  крайней
ограниченности и непоколебимой убежденности, что те примитивные  истины,
которые ему удалось воспринять своим убогим умишком, и есть  недоступные
"фраерам" тайны бытия. И это твердолобое заблуждение вкупе с  несокруши-
мым намерением ему следовать он, Валерий Золотов, принял  за  внутреннюю
силу!
   Видеть лисью мордочку с блатным прищуром больше не хотелось,  но  она
маячила у подъезда, скалилась мутными фиксами.
   - Перетрухал! Точняк, хаза паленая! Я здесь редко живу, только  когда
снегу много или мокро... А вообще-то у меня кильдюм  что  надо!  Я  туда
матрац притащил.
   Золотова коробило от гнусного слова "кильдюм", и он представлял,  ка-
ким мерзким должно быть место, которое им обозначают.
   Отвязаться бы от проклятого Ермолая, послать к чертовой матери...  Но
он заполнил пустоту и единственный из знакомых не осуждает за  совершен-
ную глупость, даже сочувствует: из-за  вшивых  двадцати  рублей  столько
неприятностей! Ладно, черт с ним.
   Кильдюм оказался подземной бетонной коробкой, сквозь которую проходи-
ли две метрового диаметра трубы теплоэлектроцентрали. Спустившись  через
люк по узкой железной лестнице, можно было с помощью массивных штурвалов
опустить запорные заслонки и перекрыть магистраль.
   Такая необходимость возникала не часто, и никто не мешал Ермолаю про-
водить здесь время посвоему: спать, жрать вино, выигрывать якобы  тысячи
в карты и кейфовать.
   Золотов брезгливо озирался, ему казалось, что в этом мрачном  захлам-
ленном подполье обязательно должны водиться блохи,  зловредные  микробы,
крысы. ТЭЦ не работала, и он представил, какая духота наступит в  непро-
ветриваемом каменном мешке, когда по огромным трубам под давлением  пом-
чится кипящая вода.
   Но после первого стакана вина обстановка отступала на задний план, он
расслаблялся, успокаивался. Выпивали каждый день, Золотов спускал подки-
дываемые папахеном рубли да трояки, а где берет деньги Ермолай - предпо-
читал не задумываться. Много лет спустя он поймет, что именно эти  ежед-
невные дозы дешевого крепленого вина приучили его к алкоголю.
   Ермолай иногда размешивал в стакане какие-то таблетки, "чтоб  сильней
развезло", предлагал Золотов