воем личном деле имелось письмо министра, только тебя  ку-
рировал сотрудник КГБ, только на твой счет давались строгие инструкции и
распоряжения.
   - Какие распоряжения? - В голове у Лапина звенело,  он  был  ошарашен
услышанным.
   - Постоянно наблюдать за тобой, личное дело хранить отдельно  от  ос-
тальных в моем сейфе и никому не показывать, если кто-то станет расспра-
шивать о тебе, немедленно звонить Алексею Ивановичу, он даже дал кругло-
суточный телефон...
   В голове звенело все сильнее. Лапин стиснул виски ладонями.
   - Этого не может быть! Просто не может быть? Я же всю жизнь был никем
- серой лошадкой, обо мне никто и никогда не заботился,  мне  никогда  и
никто не помогал! Все, что вы рассказали, - просто сказка!  И  относится
она к кому-то другому! Вы перепутали... Вы что-то перепутали...
   Мария Петровна сняла очки и принялась кружевным  платочком  протирать
стекла. Руки ее чуть заметно дрожали.
   - Что тут путать. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год, пятилетний
мальчик, воспитанный, с хорошими манерами, только какой-то заторможенный
- может, от смены обстановки... Потом это прошло. Да, еще  тебе  снились
странные сны, во сне ты иногда разговаривал по-английски, потом это тоже
прошло. Но у тебя были явные способности к языкам...
   Черт! Тонька тоже говорила, что он ночами говорит не по-русски.  Осо-
бенно в первые месяцы после аварии... Йены...
   - Это все, что я знаю, - подвела итог Мария Петровна. - То, что виде-
ла собственными глазами. Все остальное - догадки и  предположения,  твоя
история давала им благодатную почву - каких только сплетен не  ходило...
Но потом одну нянечку пришлось уволить за длинный язык, и болтовня  поу-
тихла...
   - Может, из-за родителей? - Он вскинул глаза.
   - Не знаю. Никаких сведений о родителях в личном деле не было. Ни од-
ной буквы.
   - А можно мне посмотреть дело?
   - Дело? - Внимательный взгляд Марии Петровны был недоверчив  и  печа-
лен. - Дело забрали, как только ты поступил в техникум. Разве  ты  этого
не знаешь?
   - Мария Петровна, честное слово, я ничего не знаю! - Для большей иск-
ренности он даже приложил руки к груди. - Я не знаю,  за  кого  вы  меня
принимаете, я простой работяга, я всю жизнь  тянул  лямку,  в  последнее
время вообще нищенствую!
   - Ты не похож на нищего.
   - Ах да, я сегодня уволился... Я поступаю в банк... Мне выдали аванс,
нет, я получил деньги за старую работу и приоделся... И...
   Он вконец запутался. Звон в голове не проходил.
   - Нет, Сережа, ты очень непростой человек. Очень непростой!  И  я  не
хочу никаких неприятностей. Я не давала к ним никакого повода. Если меня
использовали, как пешку в большой игре, то я не имею  понятия  о  смысле
этой игры. И не имею ни малейшего желания в нее вникать.
   - Ну как вас убедить...
   Машинально Лапин обшарил карманы  нового  костюма,  нащупал  и  вынул
свернутый отрезок экранированного кабеля, долго рассматривал  и  не  мог
понять, что это такое, потом извлек пачку денег, сверху лежали две  сто-
долларовые бумажки, создавая впечатление, будто вся его наличность  сос-
тоит из такой валюты, наконец достал потрепанную трудовую книжку и  воз-
бужденно шлепнул на стол, рядом с очками.
   - Посмотрите! Обязательно посмотрите! Вы сразу поймете, что я  говорю
правду! Это официальный документ...
   Мария Петровна усмехнулась, но все же пролистнула страницы.
   - Благодарность за рационализаторское предложение, грамота за  добро-
совестный труд, награжден знаком  "Ударник  коммунистического  труда"...
Все правильно, молодец. Но чего вы хотите от меня?
   - Кто "вы"?
   - Не надо ловить меня на слове, оставь эти штучки... Чего  ты  хочешь
от меня?
   - Ничего! Я просто зашел повидаться... Совершенно случайно...
   - Случайно? - Директриса протянула книжку обратно.  -  Что  мне  надо
сделать? Уволиться? До пенсии еще три года, но я  уволюсь...  Уехать  из
города? У меня семья, дети, внуки... Но я уеду! Или... Или  этого  мало?
Что случилось, почему вы взялись за меня через столько лет?!
   Голос у Марии Петровны дрожал, лицо  покрылось  красными  пятнами,  в
глазах появились слезы. Она была явно напугана.
   - Успокойтесь, Мария Петровна, прошу вас, успокойтесь...  Вам  ничего
не угрожает, и я не представляю для  вас  никакой  опасности...  Честное
слово!
   Директриса зарыдала.
   - Я боялась допустить ошибку тогда, целых десять лет жила в  напряже-
нии, но потом все закончилось, прошло девятнадцать лет, я уже  забыла  и
Алексея Ивановича, и тебя, я действительно все забыла! И вдруг приезжает
этот человек из Москвы со своими расспросами, через полгода  появляешься
ты... Это случайности?! Или вы проверяете меня,  чтобы  решить,  что  со
мной делать? Но никаких новых инструкций у меня нет! Ведь это  раньше  я
должна была сообщать о проявленном к тебе интересе! Правильно  ведь?  Ты
ушел от нас девятнадцать лет назад, разве я все еще в ответе за тебя? Я,
конечно, поняла, что это проверка, и позвонила, но никакого Алексея Ива-
новича там уже нет, что я должна была делать дальше? Ну что?!
   Звон в голове прошел, осталось только немое дрожание, как в колоколе,
когда язык уже остановлен.
   - Давно у вас эта ручка?
   - Что?!
   - Ах да... - Лапин потер виски. - Меня никто не мог искать! -  твердо
сказал он. - И из Москвы никто приезжать не мог!
   Директриса вытерла тем же платочком глаза, сдавила пальцами переноси-
цу, останавливая слезы. Потом тяжело поднялась, отперла сейф, почти сра-
зу отыскала то, что хотела, и протянула Лапину твердый глянцевый прямоу-
гольник визитной карточки.
   "Бачурин Евгений Петрович", - прочел он ничего не говорящую ему фами-
лию. Ни должности, ни учреждения, только пять  номеров  телефона,  возле
каждого в скобочках дополнение: "служ.", "дом.", "деж.", "моб.", "факс".
   - Как видишь, это мне не приснилось, - сухо проговорила женщина. - Он
сказал позвонить, если мне станет что-нибудь о тебе известно. Теперь  ты
пришел, и вы пронаблюдаете - позвоню я или нет. Так? И что потом? Как  я
должна поступать?
   Новый, сегодняшний, Лапин сунул карточку в карман.
   - Можете жить спокойно. Вас никто не испытывает. Я сам позвоню и  уз-
наю, что он хочет. Кстати, у вас далеко телефон Алексея Ивановича?
   Мария Петровна порылась в настольном календаре,  вырвала  страницу  с
криво написанным номером. Лапин сунул ее вслед за карточкой.
   Дверь в кабинет распахнулась, девушка в белом халате внесла поднос  с
чайником, стаканами и вазочкой печенья.
   - Извините, что долго, пока нашли хороший чай и заварили  как  следу-
ет... - следом влетела Тамара Ивановна. -  Не  поить  же  гостя  обычным
брандахлыстом...
   Наткнувшись взглядом на заплаканное лицо начальницы, она осеклась.
   - Я там, внизу, если что, позвоните... -  быстро  проговорила  Тамара
Ивановна и исчезла. Девушка поставила поднос на приставной столик и тоже
вышла. Лапину очень хотелось пить, но обстановка для чаепития  была  не-
подходящей.
   - Спасибо, я пойду... - Он поднялся, набросил дубленку. - А как фами-
лия Алексея Ивановича?
   Мария Петровна пожала плечами. Лицо у нее было совершенно  опустошен-
ным.
   - Впрочем, любая фамилия, как и имя-отчество, могут быть просто псев-
донимами, - вслух подумал он. - Даже если  они  напечатаны  на  визитной
карточке.
   - Для простого работяги вы неплохо разбираетесь в подобных  вещах,  -
горько усмехнулась женщина. - И словарный запас побогаче, чем у  заводс-
кого парня...
   - Почему-то пришло в голову, - невнятно пробормотал Лапин. - До  сви-
дания.
   - Не знаю, имела ли я право давать вам эти телефоны... Но ведь у меня
нет абсолютно никаких инструкций. Как  действовать,  кого  слушать...  -
мертвенным тоном сказала Мария Петровна. - Но передайте там, у себя, что
я ничего не знаю и не представляю никакой опасности.
   - Давно у вас эта ручка? Я мог ее помнить?
   - Ты что, издеваешься?
   - До свидания, - повторил Сергей и вышел в широкий, со стертым парке-
том коридор.
   Несколько кварталов Лапин шел на автопилоте,  машинально  переставляя
ноги и пытаясь переварить неожиданную информацию. Ему казалось,  что  он
вышел из душного прокуренного кинотеатра после  длинного,  двухсерийного
сеанса, когда одуревший от духоты, дыма и впечатлений мозг еще не разоб-
рался, где проходит грань между фильмом и жизнью. Так с ним случалось  в
детстве, которое, оказывается, окутывал ореол большой и  строгой  тайны.
Была ли тайна в действительности? В отличие от других детей  он  никогда
не задумывался о родителях, приняв сиротское положение как данность,  но
к дяде Леше его тянуло, он расспрашивал того о доме и  семье  и  мечтал,
что когда-нибудь попадет к нему в гости, а может, чем черт не шутит, дя-
дя Леша его и усыновит. О таких чудесных случаях в детдоме ходило  много
баек.
   Если рассказанное Марией Петровной - правда, значит, все дело в роди-
телях: ведь каждому ясно, что обычный пятилетний мальчик не может  отли-
чаться от других детей настолько, чтобы вокруг него наверчивали  столько
событий. Но если были родители и он жил с ними до пяти лет, то почему  в
памяти ничего не осталось? Вон Вовка Игонин попал в детдом трехлетним, а
вспоминал, как мать однажды накормила его мандаринами и как отец бил  ее
длинным красным ножом...
   Хотелось пить, да и голод давал о себе знать, напоминая, что есть на-
до несколько раз в день. Он выкарабкался из мешанины кинематографических
впечатлений в реальность и осмотрелся. Было семнадцать часов, сгустились
сумерки, он двигался по проспекту Маркса к Богатому спуску, ярко  свети-
лись витрины, сновали озабоченные, оживленные,  самодовольные  и  просто
довольные люди, словом, все было как вчера. И  совсем  по-другому.  Этот
день был долгим как год, а может, как целая жизнь.
   Совсем близко неоновые буквы складывались в  многообещающее  название
"Маленький Париж". Года полтора назад, проходя мимо. Лапин ощутил тонкий
аромат хорошего кофе и как загипнотизированный забрел внутрь. Там  рабо-
тали два молодых армянина - беженцы то ли из Баку,  то  ли  из  Еревана.
Ашот варил настоящий кофе в песке, и его запах  будоражил  все  существо
Лапина, будил какие-то глубоко скрытые воспоминания, вызывал волнение  и
тревогу, но эти волнение и тревога притягивали с неотвратимой силой.  Он
наскреб пять тысяч на крохотную чашку и, забившись в угол, смаковал гус-
той горьковатый напиток, отрешившись от гнусностей  окружающей  жизни  и
перейдя в состояние  блаженной  прострации.  Наверное,  так  убегает  от
действительности курильщик опиума. И потом  еще  несколько  часов,  пока
сохранялись во рту тонкие вкусовые оттенки, он испытывал прилив бодрости
и хорошего настроения.
   С тех пор, как только удавалось выкроить деньги, Лапин нырял в уютный
полумрак и наслаждался чашкой кофе, а если получалось, то и рюмкой  вли-
того в черную жидкость коньяка. Выходящим отсюда  его  однажды  застукал
Кружок, и он имел глупость рассказать про кофе и коньяк, после  чего  по
Богатяновке пошла гулять  история  об  очередной  выходке  Чокнутого,  и
Тонька, конечно же, узнала и закатила грандиозный скандал, но все это не
отбило порочной тяги к шикарной жизни.
   Сейчас неоновая вывеска сработала словно маяк. Как получивший  пеленг
летчик. Лапин скорректировал курс и через пару  минут  поднялся  на  две
ступеньки и нырнул в уютный зальчик  с  пятью  небольшими  столиками  на
два-три человека и тремя кабинетами для компаний побольше. Это было спо-
койное местечко, вокруг не бычились крутые тачки - верный признак  того,
что точка облюбована под штабквартиру  одной  из  многочисленных  крими-
нальных группировок, сюда заходили обычные, "с улицы", люди, ценящие по-
кой, хорошую кухню и тишину. И, разумеется, не испытывающие недостатка в
средствах.
   Лапин не торопясь разделся, повесил дубленку и шапку на треногую  ни-
келированную вешалку у искрящейся крошкой новомодной отделки стены,  по-
хозяйски прошел к дальнему столику и сел вполоборота к зашторенному окну
и лицом к входу. На зеленой скатерти стоял стеклянный подсвечник с зеле-
ной же ароматизированной свечой, пока не горевшей. Кроме  него,  в  зале
сидели две молодые пары за фруктами и шампанским, из-за тяжелой портьеры
кабинета доносились голоса еще нескольких человек.
   - Добрый вечер.
   Рядом бесшумно возник официант - парень лет двадцати трех,  характер-
ной кавказской внешности, в черных лаковых  туфлях,  черных  отглаженных
брюках, белой рубашке и черной бабочке.  Чиркнув  по  коробку,  зашипела
спичка, а через пару секунд желтый огонек расцвел на  зеленом  столбике,
добавив в уютную атмосферу зала умиротворяющий аромат плавленого воска.
   - Добрый вечер, Самвел. Раньше ты не зажигал мне свечу. Но,  спасибо,
и не выгонял на улицу.
   Официант всмотрелся, и отстраненно-безличное выражение лица стало ос-
мысленным.
   - Это вы? Вах! Значит, я был прав!
   - В чем же?
   - Я говорил Ашоту - не станет простой... - Он помялся, подбирая  сло-
во. - Не станет простой бедняк на последние копейки заходить в  ресторан
и пить кофе с коньяком! Раз человек это делает, он был совсем другим!  А
потом его кинули, ограбили, разорили - как сейчас  бывает...  Вот  он  и
тоскует попрежней жизни и наскребает раз в  две  недели  это  несчастные
пятнадцать тысяч... Но мне казалось, вы все равно подниметесь!
   - Похоже на то... По крайней мере, приподнялся. И в честь этого  хочу
поужинать.
   Самвел подал карту блюд, и Лапин, быстро просмотрев ее, заказал  кон-
сервированных устриц, бутылку "Шабли", уху из осетрины и радужную форель
горячего копчения. Немного подумав, добавил сто граммов водки и, конечно
же, чашечку кофе.
   Заказ принесли быстро, Ашот тоже вышел из-за стойки и подошел  поздо-
роваться.
   - Когда человек поднимается, это хорошо, да! Так должно быть в жизни,
- высказался он. - Мы все бросили, когда бежали, остались голые - босые,
нищие, да... А сейчас уже заработали кое-что... Даст Бог, свое дело отк-
роем... Потому за вас от души рады, да... - И не удержавшись, спросил: -
Хорошую работу нашли, да? Где, если не секрет?
   - В "Тихпромбанке". Слыхал про такой?
   Ашот подкатил глаза.
   - Шикарный банк! Шикарная работа! Нам бы так повезло...
   Впервые в жизни Лапин служил для кого-то примером и символом надежды.
Он улыбнулся Ашоту, и тот вернулся на свое место, пообещав сварить  осо-
бый кофе и налить коньяк за счет заведения.
   Сергей аккуратно вылавливал вилкой мокрые скользкие комочки,  отправ-
лял в рот, прихлебывал мелкими глотками "Шабли" и смаковал смесь  вкусов
морепродуктов и терпковатого белого вина, твердо зная, что никакое  дру-
гое, ни водка сюда не годятся. Затем приступил к горячей ароматной  ухе,
в янтарной прозрачности которой томился толстый ломоть красной рыбы,  на
самом деле не красный, а белый, с явно  выраженной  структурой  волокон.
Здесь требовалась водка, и ничего, кроме водки, именно она расщепляла  и
нейтрализовывала тяжелые молекулы рыбьего жира и очищала рецепторы  сте-
нок желудка, повышая аппетит и тонус организма. Потом он ломал  мельхио-
ровой вилкой действительно розовую форель и вновь  пил  вино,  не  боясь
"мешать", хотя Кружок, Кузьмич и  другие  богатяновские  спецы  всячески
предостерегали против этого.
   Кофе, как всегда, был хорош, но не  показался  столь  необыкновенным,
как тогда, когда являлся единственным и основным блюдом, наверное, виной
тому стало обилие гурманских ощущений. Зато он способствовал переходу от
вкусовой созерцательности к аналитическим размышлениям -  Лапин  вытащил
из внутреннего кармана трудовую книжку, раскрыл ее, как неизвестный  до-
кумент, хранящий ответы на многие непонятные вопросы.
   Фамилия, имя, отчество и профессия на первой странице  -  "регулиров-
щик" - были  написаны  перьевой  ручкой,  фиолетовыми  чернилами  и  его
собственным юношеским неустоявшимся почерком. Когда они пришли на  прак-
тику, в отделе кадров получили чистые бланки первого трудового документа
и самостоятельно их заполнили, освободив от наплыва работы  толстых  те-
ток-кадровичек. Дальнейшие записи выполнены округлым почерком  писарейп-
рофессионалов.
   "10 ноября 1980 года зачислен на должность регулировщика первого раз-
ряда в цех N 8".
   Он помнил ранние поездки на смену, потоки людей, текущие по сходящим-
ся к главной проходной аллеям прилегающего к заводу сквера, потоки  гус-
тели к семи часам, потом рассасывались, и наступало затишье, а с пятнад-
цати отработавшие заводчане устало двигались в обратном направлении, как
будто "триста первый" был гигантским спрутом, всасывающим утром безликую
рабочую силу и выплевывающим отработанный материал после финального гуд-
ка. Помнил восьмой цех с нравящимся ему дымком плавящейся канифоли, пом-
нил блестящие, но быстро мутнеющие капли пайки, помнил мешанину жгутов и
бесконечную прозвонку схем в поисках "хомутов" -  неправильных  соедине-
ний, замыканий накоротко и других брачков, допускавшихся смешливыми мон-
тажницами, которых он стеснялся, хотя и не  подавал  виду.  Помнил,  как
чернявая Верка требовала у мастера полагающийся ей спирт,  а  рыхлый,  с
красным носом Песцов кричал, что она его пьет, а не промывает  контакты,
возмущенная Верка на весь цех принялась верещать, что кто бы говорил, но
уж Песцов точно должен молчать, ибо выпил норму  спирта,  положенную  на
текущую пятилетку.
   "24 апреля 1981 года уволен в связи с окончанием срока производствен-
ной практики".
   И это он помнил - доработку дипломного проекта, придирки  к  экономи-
ческой части занудливого Асвадура Карповича, наконец, долгожданную защи-
ту, традиционное обмывание, помнил, как он с  тремя  такими  же  пьяными
балбесами завалился вечером к  своему  научному  руководителю  Валентину
Ивановичу и тот вышел, распил с наглыми юнцами, искренне хотевшими  сде-
лать все "по-человечески", пару бутылок портвейна в соседнем дворе, пом-
нил, как ему было плохо и как он боялся идти в общежитие, но  все  обош-
лось, и утром, кроме похмельного синдрома, он испытал тревожное  чувство
окончания одной и начала другой, непривычной, а потому пугающей жизни.
   "30 июня 1981 года зачислен на должность техника-конструктора соглас-
но приказу о распределении".
   Он вышел на месяц раньше положенного, не отгуляв  отпуска.  В  отделе
кадров удивлялись: "Успеешь еще наработаться,  погулял  бы,  пока  моло-
дой..." А где гулять, когда приткнуться некуда. Хотелось скорей  влиться
в коллектив: все не сам по себе, товарищи, профсоюз, общежитие, да и за-
работок, что немаловажно, - задарма кормить-то никто не будет... В  цехе
тоже удивлялись, но производство удивлений не ждет, оно ждет работы, так
и началась настоящая трудовая биография... Использовали его поначалу как
регулировщика, дали третий разряд - и к стенду,  он  не  возражал:  дело
привычное и сдельщина - в месяц сто шестьдесят и больше набегало, а тех-
ником - голый оклад сто двадцать. Первая получка, обмывка,  Песцов  наж-
рался, как свинья, а он потрогал Верку сначала за голые  коленки,  потом
полез выше и долез, отодвинул перепонку трусиков и шарил по горячим  во-
лосатым складкам, пока не лопал пальцами во что-то мокрое,  сразу  стало
противно, и он отскочил, тщательно вытер ветошью руку, но она  сохраняла
липкость и острый неприятный запах, пока он не вымылся водой с мылом.
   С Витькой Косенко они по средам и пятницам занимались в ДФК  борьбой,
в выходные к ним присоединялся Ефимов, они шлялись по городу, ездили  на
рыбалку, иногда ходили на танцы, а то брали напрокат палатку и уезжали с
ночевкой в Задонье, жгли костер, пекли картошку, горланили блатные  пес-
ни, настораживаясь при каждом шорохе в прилегающей темноте  и  нащупывая
рукоятки туристских топориков и охотничьих ножей, которые казались тогда
очень эффективным и грозным оружием.
   Иногда кадрили девчонок, но ничего не получалось, а  когда  у  Вадика
получилось, он тут же подхватил гонорею и лечился у единственного  тогда
в городе частного вр