смолой шпалы и ослепительно отблескивающие раскаленные
рельсы, которые, пробежав несколько сотен метров к  северу,  втягивались
решетчатой громадой несущей фермы моста, зато в южную сторону уходили до
самого горизонта.
   Все это: и белая щебенка, и зеркальные  рельсы,  и  тяжелые  шпалы  -
являло резкий контраст с раскинувшимся по обе стороны зеленым привольем,
и казалось, что железнодорожное  полотно  рассекает  эту  лежащую  внизу
местность на две части.
   Собственно, для нас так оно и было.
   Перепад высот делал гребень насыпи  хорошим  наблюдательным  пунктом,
каких мало в нашем степном краю. Впереди  лежало  большое  искусственное
озеро,  слева,  за   ровной   линией   лесополосы,   прятались   участки
огородников, а справа, параллельно реке, шла березовая роща. Мне туда.
   Я сбежал вниз. Несколько подростков сидели на берегу со  спиннингами:
кроме пескарей и бычков, здесь водился сазан и даже щука. Рыболовы  были
в одних плавках и время от времени смачивали себя водой, и я им отчаянно
позавидовал.
   Конечно, если снять рубашку, то ласковый степной ветерок охладит тело
и будет  легче  переносить  этот  неимоверный  зной.  Но  за  поясом,  с
внутренней стороны брюк, у меня торчал пистолет, и  я  ограничился  тем,
что расстегнул еще пару  пуговиц,  посмотрел,  как  крупные  капли  пота
скатываются с живота на вороненую сталь, и, представив, как  надо  будет
чистить оружие, чтобы не появилась ржавчина, еще,  уже  в  который  раз,
выругал "ПМ" за громоздкость и неудобство в носке.
   Озеро можно было обходить с любой стороны, я пошел слева, и если бы у
меня спросили, я вряд ли смог бы ответить, почему выбрал этот  путь.  Но
когда я обогнул крохотный заливчик и вышел на маленькую уютную  лужайку,
поросшую короткой и густой, словно декоративной, травой, то  понял,  что
запрятанные в подсознании воспоминания направили мои ноги в эту сторону,
хотя мозг, занятый другими мыслями, и не отдавал себе отчета.
   Приятные воспоминания сохраняются долго, иногда  на  всю  жизнь.  Два
года назад на этой лужайке я целовался  с  девушкой  и  чувствовал  себя
счастливым. Она нравилась мне настолько,  что  я  прощал  ей  опоздания,
терпеливо сносил, когда она  вообще  не  приходила  на  свидание,  и  я,
вопреки своему правилу не ждать больше пятнадцати минут, как  мальчишка,
торчал целый час в условленном месте...
   Товарищи не находили в ней ничего особенного, да и я понимал, что она
не красавица, и все равно для меня  она  была  самой  привлекательной  и
желанной.
   Притягательной силой  обладали  ее  походка,  взгляд,  жесты,  манера
улыбаться и разговаривать, а недостатки я  не  то  чтобы  не  замечал  -
профессиональный навык не  позволяет  упускать  какие-нибудь  детали,  -
просто я ухитрялся не обращать на них внимания.  Я  даже  мирился  с  ее
привычкой надевать капроновые "следы" под  открытые  босоножки,  хотя  в
любой другой женщине это расценивалось мной как небрежность,  отсутствие
вкуса и даже неряшливость, что исключало возникновение  к  ней  интереса
или, тем более, расположенности.
   Я,  конечно,  понимал,  симптомами  какой  болезни   являются   такие
изменения во взглядах и привычках, но старался  особенно  не  заниматься
психоанализом.
   Достаточно было и того, что я не мог маскировать эмоций, так что  она
без труда диагностировала мою болезнь. Это уже работало  против  меня  -
как сказал поэт:
   "Чем  меньше  женщину  мы  любим,  тем  легче  нравимся  мы  ей".   В
справедливости этой строки мне не раз приходилось убеждаться так же, как
пришлось убедиться и в справедливости ее обратного варианта.
   Между  нами  стояла  стена,  точнее,  не   стена,   а   нечто   вроде
полиэтиленовой пленки, прозрачной  и  осязаемой  насквозь,  но  все-таки
преграды. Даже сказать "мы  целовались",  строго  говоря,  было  нельзя,
процесс этот не  был  обоюдным.  Она  позволяла  себя  целовать,  но  не
отвечала, и вид у нее при этом был какой-то отвлеченный  и  безучастный,
такой бывает у человека, занятого своими мыслями на скучном  профсоюзном
собрании. Она постепенно отдалялась от меня, и я не мог не догадываться,
к какой развязке близится  дело,  но  предпочитал  не  задумываться  над
этим...
   И хотя роман наш кончился ничем, собственно,  можно  сказать,  что  и
романа-то не было - какой-нибудь десяток встреч, разделенных длительными
промежутками времени, - на этой лужайке я  чувствовал  себя  счастливым.
Был теплый осенний день, рядом стояла чуть початая  бутылка  "Рислинга",
ветер пошевеливал окружающий нас кустарник, солнечные  лучи  высвечивали
на близком лице обычно невидимые веснушки, а в серых  глазах  отражались
небо, облака и даже заходящий на посадку самолет.  Мне  кажется,  что  в
этот момент и ей было  хорошо,  куда  девалась  обычная  холодность,  мы
истово целовались, не обращая внимания на маячивших у воды рыболовов,  а
когда пришло время уходить, она, поправив прическу и приготовив  помаду,
с притворной сердитостью сказала: "Ты хищник, ты совсем съел мне губы.
   Даже болят!" - но по тону чувствовалось, что ей приятно ощущать  себя
укротительницей хищника, и в голосе проскользнули нотки  нежности,  хотя
достоверно я сказать это не могу, чтобы ненароком не выдать желаемое  за
действительное.
   Весь этот экскурс в прошлое память прокрутила сама собой,  она  часто
проделывает такие штуки, преподнося  те  картины,  которые  хотелось  бы
забыть, но в этот раз я отметил, что воспоминания уже  не  вызывают  той
щемящей боли в сердце - время есть время...
   Она решила по-своему, и это ее право. Обижаться  нечего.  Каждый  сам
распоряжается своими чувствами, душой и телом, в противном случае гибнет
искренность отношений, это аксиома. Право свободного выбора свято,  даже
если оно причиняет боль другому. Ну ничего, стерплю.  И  все-таки  жаль.
Очень жаль. Если бы я был более  решительным...  Да  или  нет?  Пожалуй,
да... Как часто мы безуспешно пытаемся подобрать ключ к  замку,  который
легко открывается отмычкой! Ухватистые  цепкие  парни,  твердо  знающие,
чего они хотят, обычно добиваются своего.  Как  им  это  удается?  Очень
просто:  не  признают  свободы  выбора  за  другой  стороной,  не   ищут
искренности,  в  конце  концов,  что   это   такое?   Морально-этическая
абстракция, не больше. Их интересует нечто более осязаемое. И они хорошо
умеют создавать безвыходную для партнера ситуацию, когда  просто  некуда
деваться... А достигнув цели, смеются  над  мягкотелыми  интеллигентами,
распускающими слюни там, где надо проявить напористость идущего в  атаку
танка, и делающими Бог весть какую проблему из простых вещей.
   Я - мягкотелый интеллигент? Ну, в этом меня трудно упрекнуть.  Просто
у меня свои представления о том, что может делать порядочный  человек  и
чего он не сделает ни при каких обстоятельствах...  Ну  и  оставайся  со
своей порядочностью! И останусь!
   Как говорили древние римляне: "Каждому - свое". Предпочитаю ставить в
безвыходное положение только преступников, и если это  мягкотелость,  то
пусть. Даже если за нее приходится платить застарелой душевной  болью...
Практичные уверенные молодчики не знают, что это такое,  ведь  душа  для
них тоже ирреальное понятие... Этото и опасно - они балансируют  на  той
самой грани, до которой, пусть с некоторой  натяжкой  и  изрядной  долей
условности,  могут  сами  себя  считать  "честными  людьми",  а   дальше
начинается чистая уголовщина, когда и защитные психологические механизмы
самооправдания не смогут выполнить своих  функций.  Но  коль  нет  души,
перешагнуть черту легко...
   Эту девушку на полянке такие вот  субъекты  привычно  лишили  свободы
выбора. А также, попутно, чести и жизни... А  ведь  на  ее  месте  могла
оказаться Она... От этой мысли меня ударило жаром и  всего  охватил  зуд
немедленной жажды действий - бежать, ловить, хватать,  выжигать  каленым
железом эту нечисть, чтобы спокойно жила Она  и  мягкотелые,  верящие  в
идеалы интеллигенты без опаски могли целоваться со своими  возлюбленными
на зеленых веселых лужайках. Этот зуд обычно заставляет новичков  делать
массу глупостей, из-за чего имели место даже срывы хорошо продуманных  и
тщательно подготовленных операций. Но я, к счастью, не новичок.
   Бурная деятельность - только имитация  активности,  ее  эффективность
обычно  равна  нулю.  Мы  должны  быть  расчетливыми,  дальнозоркими   и
хладнокровными...
   Навстречу шел человек, и мне пришлось изменить маршрут, чтобы  пройти
рядом с ним. Пожилой мужчина, в очках, панаме, с тощим зеленым рюкзаком,
наверное, огородник, недоуменно посмотрел, как  я,  сделав  крюк  в  его
сторону, снова направился своей дорогой.
   Березовая роща приветливо шелестела листвой, обещая тень и  прохладу,
но выполняла свое обещание только наполовину - тень не давала  прохлады.
Под кронами деревьев  воздух  был  такой  же  сухой  и  горячий,  только
испепеляющие солнечные  лучи  дробились  листьями  на  тысячи  маленьких
теплых зайчиков, и одно это приносило некоторое облегчение. Я уселся  на
траву и, прислонившись спиной к дереву, стал ждать остальных.
 
Алексей 
 
   На огородах - ни души. Работают здесь рано утром или после заката.  В
такую жару нормальному огороднику на любимом участке  делать  нечего.  Я
знал это заранее, но с начальством не поспоришь. "Любой факт, даже  если
он кажется очевидным, надо проверять лично".
   Проверка очевидного обошлась мне в часовую  прогулку  по  пахоте  под
жгучим солнцем. Лицо, шея и руки покраснели и наверняка  облезут  -  это
мой первый загар в нынешнем году.
   В лесопосадке я вытряхнул из обуви комья земли и, пройдя  пару  сотен
метров, вышел к озеру. Восемнадцать лет назад я здесь рыбачил, впервые в
жизни, и, как всегда новичкам, мне повезло - поймал на  живца  небольшую
щуку.  Тогда  мне  было  десять  лет,  и  эта  щука  осталась  последней
выловленной рыбой - рыбалка  с  ее  малоподвижностью,  долгим  ожиданием
поклевки не увлекала.
   Позднее мы неоднократно бродили в этих местах  с  ружьями  -  четверо
ребят, друживших со  школьной  скамьи.  Меня  звали  Волом,  у  Красного
прозвище тоже образовано усечением фамилии,  Молекулу  называли  так  за
маленький  рост,  а  Хасана  -  неизвестно  за  что.  Охоты  наши   были
бескровными, не помню случая, чтобы  я  или  кто-то  из  моих  товарищей
подстрелил какую-нибудь живность.  Мы  и  не  ставили  такой  цели,  нам
достаточно  было  самих  этих  многокилометровых  загородных   прогулок,
условно именуемых охотой, с их хотя и ничтожно  малой,  но  теоретически
существующей возможностью добыть настоящую дичь, с азартом  соревнований
в меткости стрельбы,  когда  каждый  по  очереди  палил  в  подброшенную
партнером фуражку, а потом подбрасывал свою...
   Старые охотники или снисходительно посмеивались,  или  неодобрительно
относились к нашим забавам, иногда вообще считая их вредными, хотя в чем
состоит "вредность", объяснить не могли: мол, баловство это - порох жечь
зря...
   Сейчас можно с уверенностью сказать, что эти ворчуны были  не  правы.
Прогулки  с  ружьем  дали  нам  не  только  умение  выхаживать   десятки
километров по пахоте, льду, грязи, по пояс в снегу, не  только  оставили
на долгие годы воспоминания о счастливых, не замутненных  заботами  днях
юности, бескорыстном товариществе, они сыграли  определенную  роль  и  в
становлении нашего мироощущения,  выработке  взглядов  на  те  или  иные
явления окружающего нас мира. И дело не только в пресловутом "воспитании
любви к природе", хотя понятие "красота  пейзажа"  оставалось  для  меня
абстракцией до тех пор, пока я не пересек просторный,  мокрый  от  дождя
луг с потемневшими, набухшими водой скирдами сена, не  исходил  вдоль  и
поперек багряно-золотой лес, не воспринял  зрением,  слухом,  обонянием,
каждой своей жилкой, что стоит за этим словом - "природа"...
   А поступающие в мозг впечатления развивались по законам ассоциативной
связи, и вот уже наглядно, не по-плакатному и не по-книжному, я  ощутил,
что  все  окружающие  нас  просторы  -   степи,   полноводная   река   с
многочисленными притоками,  живописные  перелески  и  напоенный  сложным
ароматом воздух, - все это часть того огромного целого, которое  зовется
нашей страной, моей Родиной. Конечно, никакого открытия для  себя  я  не
сделал, но, право же,  одно  дело  ОСОЗНАВАТЬ  это  и  совсем  другое  -
ПРОЧУВСТВОВАТЬ самому, без подсказок, прочувствовать  до  самой  глубины
своего естества, как говорится, "самим нутром"...
   Да  мало  ли  еще  какой,  зачастую   самой   неожиданной,   стороной
оборачивались наши охоты. Казалось бы, к размышлениям  над  философскими
категориями они не располагают никоим образом. Но однажды  осенью  мы  с
Красным остались ночевать  на  озере,  в  ожидании  утренней  зорьки.  В
егерском домике было еще два охотника, и  когда  солнце  село,  начались
обычные байки да традиционное "забивание козла".
   Потом наши соседи стали укладываться спать, а мы вышли прогуляться  в
степь. Было темно, узкая дорога шла через  болото,  по  обе  стороны  ее
шумел трехметровый камыш, в котором слышались  какая-то  возня,  уханье,
сопенье, и оставшийся далеко позади крохотный квадратик освещенного окна
егерской сторожки казался  единственным  обитаемым  местом  в  обозримом
пространстве.
   Но вот мы вышли на прогалину,  и  неожиданно  на  горизонте  открылся
большой город, искрящийся тысячами  огней  и  разноцветьем  реклам,  наш
родной город, в котором мы родились и выросли и который  сейчас  казался
совершенно сказочным миражом,  до  нереальности  контрастирующим  с  тем
жалким огоньком, который еще минуту  назад  олицетворял  для  нас  оазис
цивилизации. И этот океан далекого света  заставил  меня  посмотреть  на
часы и с удивлением обнаружить, что сейчас только девять часов, время, в
которое там, в городе, можно собираться на прогулку, в гости, в кино...
   Тогда  я  задумался  над  относительностью  человеческого  восприятия
окружающих явлений, и позднее, уже изучая в университете мудреные науки,
обнаружил, что в восемнадцать  лет  раздумывал  над  тем,  что  являлось
объектом внимания и по-разному толковалось многими учеными, то есть  над
проблемой действительно существующей и актуальной.
   И все же при чем здесь охота? Общение с природой -  это  прекрасно  и
для нравственного самоусовершенствования, и  для  понимания  окружающего
мира, но  зачем  при  этом  обвешиваться  двустволками  и  патронташами?
Впрочем,  задать  такой  вопрос  может  только  человек,  совершенно  не
знакомый с психологией подростков  и  потому  не  представляющий,  какую
часть в сфере их интересов занимает оружие. Ружье и природа были для нас
неотъемлемыми компонентами романтики. Кстати, тогда  я  собирался  стать
журналистом, а не милиционером, и если бы мог  представить,  что  десять
лет спустя буду выполнять в этих местах оперативное  задание  и  что  за
поясом у меня будет пистолет, в заднем кармане запасной магазин к  нему,
а на плече, для конспирации в старой, замызганной сумке, - рация, мне бы
все это представилось чрезвычайно романтичным.
   Но в разном возрасте романтику представляют  по-разному,  к  тому  же
есть взгляд на романтику  снаружи,  а  есть  изнутри,  и  когда  глядишь
изнутри, то никакой романтики не видишь, а видишь  только  изнурительную
и, как правило, неблагодарную работу,  которая  приносит  удовлетворение
уже тогда, когда бывает завершена.
   Сейчас я испытывал сильную жажду, усталость, саднила обгоревшая кожа,
пистолет натирал бок, и я посочувствовал Гусару,  который  из  пижонства
выпросил у меня и надел на голое тело под рубашку плечевую кобуру.  И  в
мозгу периодически возникала картина,  которую  я  предпочел  бы  забыть
навсегда - поляна, откуда мы начали  свой  путь.  И  еще  роилось  много
разных мыслей, не ко времени и не к месту, но у человека,  к  сожалению,
нет тумблера  переключения  рода  работ,  чтобы  отсеивать  то,  что  не
является необходимым в данный момент.  С  учетом  всего  этого  нетрудно
догадаться, что ничего романтического в своем положении я не видел.
   Желтая трава высушена настолько, что,  кажется,  трещит  под  ногами.
Изредка прогалины открывают спекшуюся  корку  потрескавшейся  земли.  Ни
дерева, ни кустика.
   И ни души вокруг. Только далеко впереди - роща, которую  мы  взяли  в
кольцо.
   Я никогда не  ходил  на  волков,  но  рассказов  об  этом  наслышался
изрядно. То, что мы сейчас делали, напоминало облавную охоту.  Охота  на
людей? Кощунственное, режущее слух и вызывающее  немедленный  внутренний
протест словосочетание. Любой газетчик шарахнется, как черт  от  ладана,
если ему предложить такое определение сути нашей  работы.  Хомо  сапиенс
привык  играть   словами,   жонглировать   ими,   подбирать   безобидные
определения, чтобы завуалировать то,  что  не  хочется  называть  своими
именами.
   Охота на людей! Так, конечно, говорить не принято. А между  тем  наша
задача - выследить, изловить группу из нескольких человек и посадить  их
за прочные железные решетки. Мы подготовлены и  экипированы  для  этого:
умеем драться, чтобы сломить их сопротивление,  снабжены  наручниками  -
заковывать их в сталь и даже оружием - стрелять,  если  возникнет  такая
необходимость. Так чем  же  отличается  сегодняшний  поиск  от  процесса
отлова хищников для зоопарка?
   Только тем,  что  наша  дичь  обладает  сознанием,  эмоциональностью,
способностью мыслить и иными качествами, которые должны возвышать ее над
другими живыми существами, но в данном  случае  они  трансформированы  в
вероломство, хитрость, коварство, жестокость... И уже  не  возвышают,  а
делают более изощренным и опасным хищником,  чем  самый  свирепый  дикий
зверь. Ведь лев или тигр могут задрать свою жертву, но не станут  мучить
ее, глумиться и измываться.  На  такое,  к  сожалению,  способен  только
человек...
   Хорошо, что  хитроумный  хомо  сапиенс  придумал  спасительный  ярлык
"преступник".
   Когда  мы  говорим,  что  ловим,  сажаем  в  тюрьмы  и   стреляем   в
преступников, это воспринимается как должное, ярлык  маскирует  суть,  и
никто не вспоминает, что преступник тоже человек...
   Вот и еще один аспект относительности восприятия. Но  это  уже  сфера
философов и психологов. У нас другие задачи. До тех пор, пока существует
преступность и преступники, необходимы и  люди,  способные  выслеживать,
задерживать и обезвреживать их. А раз они сами ставят себя  вне  закона,
выбирая  положение  обкладываемого  зверя,  наша   "охота"   не   только
безусловно правомерна и объективно  полезна,  но  и,  несмотря  на  свою
обнаженную жестокость, глубоко моральна.
   В нескольких сотнях метров показался человек,  но  он  шел  из  зоны,
контролируемой Крыловым, и я не изменил маршрута.  Больше  я  никого  не
увидел до самой рощи.
   Как все изменилось  за  эти  годы!  Будто  разбросанная  центробежной
силой,  распалась  наша  компания.  Хасан  погиб  в  армии  -   какой-то
несчастный случай, мы так и не узнали подробностей. Остальные постепенно
отошли друг от друга. Мы  переросли  то  общее,  что  нас  соединяло.  У
каждого оказались свои интересы и увлечения,  свои  цели  и  стремления,
свой круг знакомств, дел, забот... И  как  следствие  -  у  всех  разные
жизненные пути. Осталось только дежурное  "здравствуй,  как  дела?"  при
встрече. Чертовски быстро бежит время...
   Крылов уже был в условленном месте и выразительно посмотрел на  часы:
пять минут опоздания. Я сел рядом на теплую  землю,  и  мы  стали  ждать
Гусара.
 
Гусар 
 
   Мне не повезло дважды.  Вначале  я  уперся  в  небольшое,  но  топкое
болотце, и хотя старательно пытался обойти его,  несколько  раз  все  же
увяз в тине по щиколотку, так что теперь на ногах у меня были  роскошные
полусапожки из засохшей грязи.
   Потом, чтобы наверстать упущенное время, решил сократить путь и пошел
по склону железнодорожной насыпи, идти вдоль крутизны было неудобно, и в
конце концов я подв