Многие  волновались:  как-никак
решается  судьба...  Когда  Денис  вышел  из  актового  зала,  где  заседала
комиссия, к нему сразу подскочили несколько человек.
   - Ну что? - спросил бледный  Бородаевский  -  самый  большой  паникер  на
курсе.
   - В городскую прокуратуру, следователем, - буднично пояснил Денис.
   - Вот блин! - Бородаевский озабоченно отвалил. Он боялся горячей работы и
надеялся пристроиться на непыльное местечко юриста в один из  многочисленных
областных департаментов.
   А  Витек  Осипов  оттащил  приятеля  на  лестничную  площадку  и,  трижды
оглянувшись по сторонам, прошептал:
   - Ты же вроде туда собирался? - он  неопределенно  дернул  подбородком  в
сторону распахнутого окна. - Не получилось?
   Денис развел руками.
   - Во дела-а-а... А чего же ты такой спокойный?
   - А чего волноваться?
   Действительно, в отличие от всех остальных сокурсников Денис  знал  исход
сегодняшнего мероприятия еще три недели назад.
   - Планы изменились, - сказал Мамонт. - Но не  в  главном.  Официально  ты
распределяешься в прокуратуру,  одновременно  оформляешься  к  нам.  Штатным
оперативным сотрудником с секретной  линией  работы.  Служба,  выслуга  лет,
очередные звания, награды, премии... Только знают  об  этом  лишь  несколько
человек, для всех остальных ты - следователь прокуратуры.
   - Двойная жизнь? - с сомнением спросил Денис. Предложение  ему  не  очень
нравилось. Точнее, совсем не нравилось.
   - Да, - кивнул Мамонт. - Как у разведчика. Только ты в своей стране и под
надежным прикрытием. К тому же участвуешь  в  специальной  правительственной
программе, контролируемой на самом верху. Это очень почетно и перспективно.
   - И... И сколько это продлится?
   - Не знаю, - честно ответил Мамонт. - Программа рассчитана  на  несколько
лет.
   - А что потом?
   - По выполнении задания будет имитирован твой переход к  нам.  Люди  ведь
меняют работу, верно? При этом ты получишь свою зарплату за все эти годы.
   - ...Ты так ничего не ответил мне, - сказала мама.
   Она стояла в дверях, прислонившись спиной к косяку,  в  руке  -  глубокая
тарелка с салатом из помидоров, который она перемешивает большой  деревянной
ложкой. На красных кружочках и белых колечках репчатого лука темнеют оспинки
перца. Денис сглотнул слюну.
   - Неужели онемел от счастья? Чем  же  тебя  так  обрадовали?  -  по  тону
чувствовалось, что на самом деле она никакой радости не ждет.
   - Ну, мам. Какое там счастье... Обычное распределение, обычная работа,  -
сказал Денис.
   - И кем же ты будешь работать?
   Из кухни прибежала Джоди; наверное, стырила что-нибудь, пока  там  никого
не было. Эта рыжая лохматая сука появилась в доме неделю назад.  Маме  давно
был нужен кто-то, кому она была бы нужна - так она говорила. Зная ее страсть
к генеалогии, Денис полагал, что этот "кто-то" окажется пекинесом,  болонкой
или  спаниелем  с  родословной  на  толстом  рулоне   пергаментной   бумаги,
скрепленном сургучной печатью. А Джоди была  обычной  дворнягой,  троюродной
родственницей  какого-то  "афгана",  с  непропорционально   длинным   телом,
лохматой челкой и бородой; мама сказала,  что  породистые  щенки  ей  не  по
карману.
   - Меня определили в городскую прокуратуру следователем, -  сказал  Денис.
Джоди подковыляла к нему, стуча когтями по полу, с голодным  видом  обнюхала
носки. - Восемьсот сорок тысяч в месяц. Для начала неплохо.
   Ложка на какой-то момент замерла в салатнице.
   - Прокуратура, - сказала мама таким тоном, будто Денис сознался, что  его
распределили в ассенизаторы.
   - Да.
   Денис погладил собаку. Глаза у нее все  время  закрыты  длинной  шерстью,
мама даже пыталась остричь ее один раз - Джоди, правда, не далась.  А  глаза
очень красивые. Если шерсть откинуть назад, то увидишь два темных  блестящих
агата.
   - У тебя ведь высокий балл, ты мог пойти куда угодно, -  голос  мамы  был
ровным, но ложка в ее  руках  работала  как  бетономешалка.  -  В  адвокаты,
нотариусы. Юрисконсультом хотя бы...
   - Да при чем здесь баллы, я сам захотел!  Зачем  мне  протирать  штаны  в
конторах? Да и потом - адвокатура не  по  мне...  Заискивать  перед  всякими
негодяями, пожимать их потные, грязные руки...
   - Значит, теперь ты будешь ходить в синих штанах, синем кургузом пиджачке
и в погонах. И от тебя будет пахнуть, как...
   - В прокуратуре уже не носят синюю форму, - сказал Денис.
   - ...И от тебя будет пахнуть, как от всех этих... жлобов.
   - От них ничем особым не пахнет, мам. Зря ты так.
   - Когда я говорила с ними, они все  время  чесали  себя  вот  здесь!..  -
вскипела мама. Показывать, где именно, она, правда, Не стала. - От них пахло
чесноком и мужской уборной!
   - Это ты говорила с милиционерами, мама. А я буду работать не в  милиции,
а в прокуратуре!
   - Никакой разницы между ними нет!
   ...Очень  красивые  глаза.  И  очень  умные.  Если   хорошенько   напрячь
воображение, можно представить, что Джоди - заколдованная принцесса. Скажем,
младшая  дочь  султана  Брунея  или  испанского  короля   Эдуарда,   которая
злоупотребляла наркотиками. Или чем-нибудь  похуже.  А  может,  она  -  плод
кровосмешения. Может, она родилась такой, ее хотели утопить, но она выплыла,
забралась на теплоход, следующий в Азовское море,  а  потом  на  перекладных
добралась до Тиходонска. И все, что у  нее  осталось  от  прежней  жизни,  -
серебряная пластинка, надетая при рождении  и  похороненная  где-то  под  ее
густой шерстью, с полустертой надписью на норвежском или английском.
   - Я никогда не обещал тебе, что стану  адвокатом  или  юрисконсультом,  -
сказал Денис. Первую часть фразы: "Что ты ко  мне  привязалась!"  -  удалось
проглотить, хотя она так и рвалась наружу.
   - А я не обещала тебе, что обрадуюсь, если ты наденешь форму и  прицепишь
кобуру, - сказала мама и ушла на кухню. Джоди поковыляла за ней.
   - Я буду ходить в костюме! А пистолетов там, кажется, не дают...
   Мама включила радиоприемник. Нервно стукнула  духовка,  послышался  запах
печеного мяса. Денис спрятал зачетку, взял  толстое  махровое  полотенце  из
шкафа и отправился в душ.
   На противоположной от ванны кафельной стене -  большое,  в  полный  рост,
зеркало. Его еще  отец  повесил.  В  нижнем  углу  Денис  когда-то  прилепил
переводную картинку с истребителем И-16, "ишачком"; сейчас от него  остались
только разноцветные ошметки в форме облачка, словно после прямого попадания.
Когда вылезаешь из ванны, хочешь не хочешь все равно видишь себя в зеркале -
потому что вешалка с рожками для полотенец и чистого белья  расположена  как
раз над ним.
   В одежде он мало похож на амбала. А сейчас видно,  что  пресс  на  животе
обозначился "крестиками-ноликами",  плечи  раздались  из  стороны  и  плавно
переходят в шею, обросшим мышцами ногам вроде как стало  тесновато  в  узком
тазу. Культуристский комплекс Мамонта  помог  -  за  пять  лет  он  прибавил
пятнадцать килограммов веса, и среди них не было ни одного грамма  жира  или
клетчатки.
   - Й-я-я! - выбросив руку, Денис ухватил щетину специально укрепленной  на
стене зубной щетки и мгновенным движением вырвал ее с корнем.  Пластмассовую
ручку с десятком оставшихся волосков Денис бросил в корзину для мусора, куда
за  предыдущие  годы  отправились  добрых  полторы  сотни  импровизированных
тренажеров.
   Он постоял пять минут под теплым душем, растерся мочалкой с мылом,  вымыл
голову и, набрав в  таз  горячей  воды,  бросил  туда  небольшое  полотняное
полотенце. Денис не любил электробритвы и станки со сменными кассетами. Хотя
понимал, что, возможно, придется  полюбить  -  когда  начнутся  дежурства  и
ночные вызовы, когда горячая вода и полотенце не всегда будут под рукой.  Но
это будет потом. Пока что он может неспешно раскрутить  обычный  станок  для
безопасных лезвий, вложить туда  серебристый  "Жиллет"  с  прорезью  как  на
амбарном замке, распарить  полотенцем  щеки  и  спокойно  побриться,  слушая
упругий шорох срезаемой щетины.
   ...Пришла тетя Лиза, мамина сестра - одна из  немногих  родственников,  с
кем у мамы сохранились хорошие отношения.
   - Ну? - всплеснув руками, спросила она Дениса, словно он  там,  в  ванне,
проводил опыты по расщеплению атомного ядра. - Ну как?
   - Прекрасно, - в тон ей ответил Денис. - Лучше всех.
   - Молчал бы, - сказала мама.
   - Ребенок доволен, - сказала тетя Лиза. - Смотри, как он сияет.  Чего  ты
еще хочешь, Настя?
   Настей зовут маму. Она на два года младше тети Лизы и старается с ней  не
спорить.
   - В конце концов прокуратура - это то место,  где  не  бывает  сокращения
штатов и регулярно платят зарплату. Верно, Денис?.. У моей подруги Шурки был
знакомый, следователь - одет всегда с иголочки, ездил на своих "Жигулях",  у
него очень красивый почерк. Подруга  говорила:  у  всех  следователей  очень
красивый  почерк,  просто  бесподобный,  из-за  одного  этого  в  них  можно
влюбиться.
   Тетя Лиза подмигнула Денису. Мать молча резала  хлеб.  Слишком  скользкая
тема.
   - Но ведь ты в самом деле доволен, Денис? - не отступала тетя Лиза.
   - Конечно, - ответил Денис, направляясь в свою комнату. - Еще как.
   На самом деле он был доволен так же, как парашютист, впервые подходящий к
открытому грохочущему люку.
   Джоди терлась у софы и бросала косые  взгляды  на  блюдо  со  шпигованной
телятиной. Тетя Лиза помогала сервировать стол, мама рассказывала, что к ней
опять клеился какой-то из отдела сбыта, а  министерство  ввело  новую  форму
годовой отчетности, где сам черт ногу сломает.
   - Взгляни на сына, Настя, - проворковала тетя Лиза, тронув маму за рукав.
- Вылитый Шуркин знакомый... По важнейшим делам.
   Денис стоял в дверях гостиной в свежей белой рубашке, с бутылкой рислинга
и штопором в руке.
   - Я еще не вылитый, - сказал он. - Чтобы вылить,  в  меня  сначала  нужно
что-нибудь влить. За успех. Правда, мам?
   Мама ничего не сказала.


   Глава вторая
   СЛЕДСТВЕННАЯ РАБОТА

   Тиходонск,
   22 августа 1995 г.
   В семь часов пролился короткий дождь, и вечер пришел  в  город  теплый  и
свежий, как женщина после душа; вечер, каких  в  году  наберется  не  больше
десятка. Татьяна Дымкова в получасовой программе "Сегодня" говорила  о  двух
крупных авиакатастрофах во Флориде и на Тайване, унесших жизнь  девяноста  с
лишним человек, о мощном взрыве  в  доках  Хайфы,  где  шестеро  израильских
рабочих оказались буквально разорваны в клочья, о тайфуне  "Сайто",  который
мнет и крошит рыболовные суда  в  Японском  море,  -  а  за  эти  полчаса  в
квартирах Тиходонска было зачато не меньше  полутора  тысяч  детей,  которым
суждено родиться следующей весной; и скорее всего эти полторы  тысячи  будут
красивее и здоровее своих сверстников... Хотя вряд ли счастливее.
   Горейчук тоже был не прочь забраться сейчас под тонкую льняную простыню и
обнаружить там пару  спелых  ягодиц  и  грудей,  и  симпатичную  мордашку  в
придачу, которая подмигнула бы ему озорным зеленым глазом. Из этого теплого,
пахнущего каштаном воздуха вполне может материализоваться нечто  такое...  с
безотказным моторчиком между ног - разве нет?.. Горейчук с трудом поднялся с
кресла,  прошел,  держась  за  стену,  несколько  шагов  и   ощупал   руками
продавленный диван. Нет, никого. Странно.
   Татьяна Дымкова, как-то виновато улыбнувшись, сказала  ему  на  прощание:
"Вот таким непростым был день 22 августа. Всего вам доброго - и до завтра".
   - Пока, Тань, - промычал Горейчук. - Далеко не уходи.
   Для него этот день и этот вечер были последними в жизни -  хотя  Горейчук
об этом и не догадывался. В  15.40  он  загнал  гардеробщику  в  поликлинике
последние три тома из жениной  "Всемирной  библиотеки",  в  16.02  откупорил
последнюю в своей жизни поллитру "Русской", в 16.45 сдал  пустую  бутылку  в
стеклотарнике и,  насобирав  еще  мелочи  по  карманам,  выпил  в  ларьке  у
остановки последнюю свою кружку "Жигулевского" пива.
   Теперь он устал. Здорово устал.
   Пошла реклама. "Дирол": с утра и до вечера, мать вашу. Телек был  старый,
без дистанционного управления, а подниматься,  чтобы  переключить  программу
вручную, - нет, это было  слишком.  Он  и  так  потратил  много  сил,  чтобы
добраться до дивана. Рвотный рефлекс у Горейчука давно сломался, водка в его
желудке безобразничала, разжижала и без того худую кровь и  мозги.  Горейчук
расстегнул брюки, попробовал стянуть их  с  себя.  Брюки  не  стягивались  -
задница мешала.
   - Тань, - позвал Горейчук, - ты еще не ушла?.. Лажа какая. Никак жопу  не
подниму, подсоби-ка - не в обиду, а? Танюш?..
   Таня Дымкова долго не могла материализоваться из телевизора. Даже в таком
густом каштановом воздухе. Горейчук слышал, как из ящика доносятся  стоны  и
пыхтение, Танюша старалась изо всех сил -  молодец  баба,  -  но  что-то  ей
мешало; наверное, эти крики, раздававшиеся со двора.
   Двор у Горейчука спланирован в виде  раструба  колодца,  это  специально,
чтобы если какая кошка помочится в траву, в каждой квартире было  слышно.  А
тут орали десять здоровых глоток:
   - Га-зар!! Га-зар!!
   Наверное, день рождения. Если бы даже этот Газар пролетал в самолете  над
Тиходонском, он все равно бы услышал.
   Потом кто-то забрался на козырек над входом в подъезд, стал  бренчать  на
гитаре и  выть.  И  все  подхватили:  "А  если  я  засну,  шманать  меня  не
нада-а-а!.."
   - Заткнитесь, падлы! - крикнул Горейчук.
   Голос получился слабый. Потому что Горейчук устал. Он даже брюки  не  мог
стянуть  с  себя.  А  Татьяна  Дымкова,  диктор  НТВ,   роскошная   женщина,
нестарая-немолодая, сок с мякотью, в таком легком  желто-коричневом  платье,
которое она наверняка снимает через  голову,  она  боялась  материализвов...
матриализ... материализо-вы-вать-ся среди такого гама. И  Горейчук  лежал  в
своих брюках и чуть не плакал.
   - Плюнь ты на них, Тань, - просил он. - Здесь все время кто-то орет.  Это
еще хорошо, что у меня третий этаж, а на пятом хуже, там звук несколько  раз
отражается, там вообще - труба. Все здесь через жопу сделано, Танюш,  говорю
тебе. Как нарочно, чтобы все  друг  друга  слышали  и  ненавидеть  начинали.
Скорпионы в стеклянной банке. Когда жена и дочка еще со мной  жили,  бывало,
ругаются на меня: срань ты, кричат, припиздок,  и  друзья  у  тебя  срань  и
припиздки! - а друзья-то мои стоят у пивняка, это на остановке,  и  слушают,
смеются... Да я сам ведь тоже ору, Тань.  Да.  Когда  буйный  становлюсь.  А
бывает, просто так, не знаю от чего... А ведь я в институте учился...
   Во дворе стали взрывать  петарды.  А  в  телевизоре  продолжали  стонать.
Горейчук приоткрыл глаза. Там прыгал кролик в галстуке-бабочке, шли  цветные
титры, и лежала баба - голову запрокинула, губы покусывает,  под  мышками  у
нее голо, сама себе соски крутит.
   - Не дразнись, Тань, - пробормотал Горейчук. - Дуй скорее сюда. Я  же  не
могу к тебе в телевизор влезть такой уставший. К тому же брюки. Ну?..
   Он сделал еще одну попытку раздеться. Стянул брюки до  середины  бедра  и
почувствовал: все, кранты. Таня Дымкова  жалобно  вскрикнула,  стала  мотать
головой из стороны в сторону, будто изо всех сил пытается материализоваться.
Волосы у нее почему-то стали длинные  и  рыжие.  "Так  даже  интереснее",  -
устало подумал Горейчук.
   За окном бабахнуло, он вздрогнул. Потом раздалось шипение, и крики  стали
громче раза в два. Окно осветилось зеленым.
   - ГА-ЗАР!! ГА-ЗАР!!..
   - Это они из ракетницы стреляют, Танюш. У  них  день  рождения.  Какой-то
Газар - армянин, наверное. Здесь много армян, у них женщины красивые, только
рано старятся. Спорить с ними бесполезно, я как-то выходил по  пьяни,  хотел
порадок навести - покатили через весь двор, суки. А нам  пофиг,  правда?  Ты
поможешь мне стянуть брюки, потом носки, потом...  Ну,  не  знаю,  может,  я
покатаю тебя на себе. Как в прошлый раз...  Только  пошевеливайся,  Тань,  и
кончай крутить свои сиськи,  как  последняя  дура,  видишь  -  я  лежу  тут,
уставший, черт...
   И Таня Дымкова посмотрела на него. Она провела пальцем с обратной стороны
экрана, и Горейчук увидел едва заметный  прозрачный  след.  "Она  готова,  -
понял он. - Сейчас  начнет  мать...  матьреализовываться".  Во  дворе  снова
бабахнуло. Таня  оглянулась  в  сторону  окна,  подмигнула  озорным  зеленым
глазом.
   Началось.
   Горейчук услышал, как разлетелось  стекло  и  посыпалось  на  пол,  затем
невольно зажмурился: комнату осветила яркая вспышка.
   - Полегче, Танюша, - попросил он. - Ты - звезда, кто ж спорит, только  не
надо телевизор бить, я хрен когда  на  новый  заработаю,  а  тебе  ведь  еще
возвращаться на работу надо, куда полезешь потом?..
   Беспокоился он зря. Телевизор стоял целый,  там  снова  прыгал  кролик  в
бабочке  -  а  щеки  Горейчука  обдавало   жаром.   Это   Таня   Дымкова   с
длинными-предлинными рыжими волосами бегала по  его  комнате,  смеялась  как
оглашенная, трогала руками его  вещи:  занавески,  стопку  газет,  кружку  с
остатками позавчерашнего чая, трогала видавший виды сервант, кресло, обои  -
и все это тоже становилось рыжим, горячим, трескучим.
   - Елки, - сказал  Горейчук.  -  Наверное,  скучно  сидеть  в  этом  ящике
день-деньской, скажи?.. Будто тебя в посылке куда-то отправляют.  Понимаю...
А теперь - иди. Иди  ко  мне,  Танюш.  Скоренько.  Будь  умницей.  Я  устал.
Давайдавай, ну...
   Таня Дымкова тут же метнулась  к  нему  и  схватилась  за  брюки.  От  ее
прикосновения волоски на ногах Горейчука вспыхнули, кожа обуглилась.
   - Эй!!.. - закричал Горейчук.
   Он и не предполагал, что бабы бывают такими горячими. Горяченными. Может,
это электричество? Танька же весь день сидит, подключенная к розетке, так  и
сгореть недолго. Горейчук увидел, что брюк на  нем  нет,  а  волосы  в  паху
трещат и осыпаются на пол мелкими неоновыми  искрами.  И  пол  тоже  трещит,
краска на нем пузырится и лопается, обои сами собой сворачиваются в  рулоны,
и стекло, что осталось торчать в окне, лопнуло с громким натужным звуком.
   Горейчуку вдруг стало очень больно. И очень страшно.
   - Нет, Танька!!
   Он забыл о том, что устал. Он вскочил  и  побежал,  чтобы  спрятаться  от
ослепительно рыжей Тани Дымковой. Но она уже была везде,  и  она  не  хотела
выпускать его; Горейчук ей нравился. Когда Горейчук  попытался  пробиться  в
прихожую,  она  вскочила  на  него  верхом,  вцепилась   в   волосы,   стала
выцарапывать глаза. И кричала:
   - Покатай меня, покатай меня!
   Горейчук катал ее, пока дым не забрался в его легкие. Потом он упал и еще
слышал, как лопается кожа на лице, на руках и на животе, когда Таня  Дымкова
целует и лижет его. Она перевернула его на спину и  сделала  так,  чтобы  он
вошел в нее. Плоть Горейчука тут же развернулась, словно цветок ромашки, - и
Горейчук закричал последний раз в своей жизни.

   * * *

   - На четырнадцатой линии пьяные пуляли из ракетницы и зафугасили в  окно,
- сказал дежурный. - Соседи слышали крики о помощи.  Центральники  передали,
что там на сто процентов труп. Но  в  квартиру  не  заходили,  еще  пожарные
работают...
   Денис захлопнул папку уголовного дела, вставил внутрь схваченные скрепкой
убористо исписанные листки. Еще час, и он бы закончил обвиниловку. А  завтра
срок.
   - Так есть там труп или нет? - раздраженно спросил он. - Знаем мы их "сто
процентов"! Они видели погибшего?
   Несчастный случай со смертельным исходом - подследственность прокуратуры,
если люди не погибли - ему там делать нечего, пусть милицейский  следователь
выезжает.
   - Куда ж он денется, - рассудительно сказал капитан Серов. - Если в  огне
человек кричит, а потом замолкает, то  когда  потушат  -  обязательно  будет
труп.
   Капитан работал дежурным по городу уже пять лет, и ему можно было верить.
   - А судмедэксперт где? - брюзгливо буркнул Денис.
   - Центральники за ним давно послали.
   Денис    набросил     пиджак.     Было     жарко,     но     руководитель
оперативно-следственно