. ТЭЦ не работала, и он представил, какая духота  наступит
в  непроветриваемом  каменном  мешке,  когда  по  огромным  трубам   под
давлением помчится кипящая вода.
   Но после первого стакана вина обстановка отступала на задний план, он
расслаблялся,  успокаивался.  Выпивали  каждый  день,  Золотов   спускал
подкидываемые папахеном рубли да трояки, а где берет  деньги  Ермолай  -
предпочитал не задумываться. Много лет спустя он поймет, что именно  эти
ежедневные дозы дешевого крепленого вина приучили его к алкоголю.
   Ермолай иногда размешивал в стакане какие-то таблетки, "чтоб  сильней
развезло", предлагал Золотову, но тот отказывался.
   - Кейфа не понимаешь! - нравоучительно корил Ермолай. -  Вот  раз,  в
пересылке...
   Однообразные муторные истории из "зонной"  жизни  изрядно  надоедали,
выпив второй стакан, Золотов пытался и сам что-нибудь  рассказывать,  но
перехватить инициативу удавалось редко.
   Однажды Ермолай привел худую дерганую девчонку в мятом линялом платье
и с мятым, будто вылинявшим до  прозрачной  синевы,  изможденным  лицом.
Вначале Золотов подумал, что у них какое-то дело, скорей всего  девчонка
курьер, через которую Ермолай передает что-то своим  корешам.  Но  когда
девчонка спустилась в кильдюм, даже раньше,  когда  она  свесила  в  люк
тощие замызганные ноги, он понял, что сейчас  должно  произойти,  но  не
поверил, потому что тогда еще считал это таинством, невозможным в убогом
грязном подземелье, с незнакомой женщиной, да вдобавок при  свидетеле  -
сомнительном уголовном элементе, гнусная улыбка  которого  не  оставляла
сомнений в его намерениях.
   Ермолай  застелил  огрызком  газеты   грубо   сколоченные,   покрытые
заскорузлыми потеками краски и известки малярные козлы;  разложил  хлеб,
колбасу, пачку таблеток, достал две  бутылки  вина.  Лишних  стаканов  в
кильдюме не было, и он, порыскав  по  углам,  поставил  перед  девчонкой
слегка проржавевшую консервную банку.
   Сердце  у  Золотова  часто  колотилось,  он  украдкой  наблюдал,  как
девчонка цыпкастыми  руками  нервно  ломала  таблетки,  разбалтывала  их
щепкой в наполненной  на  три  четверти  жестянке,  заметно  вздрагивая,
подносила банку к напряженно оскаленному рту, как лихорадочно  дергались
жилы на тонкой шее и бежали по коже бурые, оставляющие  клейкие  потеки,
капли.
   Предстоящее пугало  и  притягивало  одновременно,  он  с  болезненным
любопытством ждал, совершенно не представляя, каким  образом  произойдет
превращение вот  этой  серой  обыденности,  как  именно  будет  отдернут
занавес, отделяющий от жгучей и постыдной тайны.
   Главенствующую  роль  в  управлении  событиями  он  отводил  Ермолаю,
настороженно следил  за  ним,  чтобы  не  упустить  каких-то  особенных,
меняющих все вокруг слов, взглядов, жестов. Но тот, лениво  допив  вино,
равнодушно дымил вонючей сигаретой, а девчонка встала,  прошла  в  угол,
нагнувшись, переступила с ноги на ногу и плюхнулась на грязный матрац.
   Все действительно изменилось: кровь ударила в голову,  стыд  и  страх
мгновенно вытеснили любопытство, больше всего сейчас  хотелось  отмотать
ленту  времени  обратно.  Ермолай  требовательно  мотнул  подбородком  в
сторону матраца, но он не мог двинуться с места.
   - Ну ты, жирный, долго тебя ждать?!
   Тогда он еще не был толстым  -  коренастый  парень,  расположенный  к
полноте, но удивило его не столько обращение, сколько впервые услышанный
голос девчонки и нешуточная злость в этом голосе.
   Потом он сидел на бетонных плитах у люка, слушал  доносившийся  снизу
гадливый смешок Ермолая и не мог  разобраться  в  своих  ощущениях,  ибо
происшедшее оказалось не  менее  заурядным,  чем  ежедневная  кильдюмная
пьянка. Представлял он это совсем не так.
   Из люка вылез Ермолай, глянул цепко, длинно  сплюнул  и  заговорщицки
подмигнул.
   Когда выкарабкивалась девчонка, он дал ей  пинка,  так  что  она,  не
успев разогнуться,  проехалась  на  четвереньках,  раскровянив  локти  о
шершавый бетон. - Какого... - огрызнулась, слюнявя  ссадины,  а  Ермолай
визгливо захихикал и дурашливо выкрикнул:
   - Служи, дворняжка, жинцы куплю!
   Потом он приводил ее еще несколько раз, молчаливую  и  тупо-покорную,
безымянную, дворняжка и дворняжка  -  отзывалась,  поворачивала  голову,
подставляла стакан.
   Когда однажды, прибалдев, она коряво  и  косноязычно  заговорила  "за
жизнь" или про то, что она считала жизнью, - как  козел  вонючий  Колька
поставил ей фингал под глазом, из-за чего она не смогла пойти устроиться
на работу, и теперь участковый грозит посадить, - Золотов, тоже  изрядно
пьяный, встал и молча звезданул ее в ухо.
   Дворняжка спокойно переносила пинки и зуботычины от Ермолая,  но  тут
взвилась, схватила бутылку, грохнула о трубу - только осколки  брызнули,
и  нацелила  щерящееся  стеклянными  лезвиями  горлышко   в   физиономию
обидчика. Реакция у Золотова была хорошая, увернулся, схватил за руку, а
правой гвоздил куда попало, пока  Ермолай  не  вмешался,  не  оттащил  в
сторону.
   Дворняжка выла, размазывая кровь, страшно ругалась, сквозь всхлипы  и
ругань спрашивала: "За что, падла? За что?"
   - А правда, за что? - как-то  уж  очень  внимательно  поинтересовался
Ермолай.
   - За жирного! - ответил Золотов первое, что пришло в голову.
   - А-а-а, - протянул Ермолай и расслабился. - Вспомнил...
   Дворняжка, услышав,  что  получила  за  дело,  тоже  успокоилась,  но
потребовала, чтобы за разбитую морду Золотов купил  ей  бутылку  вина  и
"каликов".
   - Вишь, как она теперь! Получила  -  будет  как  шелковая!  -  сказал
Ермолай. - И всегда так! А ведь ты не верил про парашу, я видел... -  Он
острым взглядом царапнул Золотова по лицу. - Запомни, Ермолай никогда не
врет клиентам! Еще как жрут, очень даже  просто...  И  дворняжка  будет,
куда денется! Хочешь, накормим, чтоб убедился?
   Сейчас Золотов уже не был уверен, что собеседник врет, но дела это не
меняло;  блатная  фиксатая  рожа  опротивела  до   предела,   он   хотел
развязаться с гадким типом, но  не  знал  как.  Тем  более  что  Ермолай
почему-то не  хотел  прерывать  сложившихся  отношений  и,  почувствовав
охлаждение к себе, словно бесценную реликвию принес самодельную финку  и
как корешу продал "всего за пятерку". Тогда это была сумма  немаленькая,
пришлось у матери выпрашивать, да у отца незаметно из  кошелька  трешник
свистнуть...
   Финка так  себе,  рыбка  -  наборная  ручка,  тусклый  серый  клинок,
скошенный "щучкой", по нему примитивные узоры -  чайка,  кораблики...  С
дедовым кортиком, которым поигрался достаточно,  не  сравнить.  Но  зато
настоящая. И хотя не верил Ермолаю, что он ее в зоне сделал, все  восемь
лет, пока срок мотал, надфилем  рисунки  выпиливал  и  двух  фуфлыжников
собственной рукой пришил, но, когда держал на ладони, ощутил холодок под
сердцем - это не парадная игрушка, это специально для дела, ею и  правда
можно...
   Потом пили, обмывая сделку, Ермолай нетерпеливо наливал, нервно ломал
истатуированными пальцами плавленый сырок да снова  вел  рассказы  свои,
путаные, длинные, сводившиеся к тому, что ворье всякое ничего не боится,
ему никто не указ, только и ценят пуще жизни  честное  слово  да  верную
дружбу. И когда застрелили одного налетчика из засады, то тысяча корешей
собрались хоронить, фоб  через  весь  город  на  руках  несли,  движение
остановили, а милиция по углам пряталась да не вмешивалась.
   Золотов слушал и вроде даже верил, но неопределенная  смутная  мысль,
дохлой рыбкой разбуженная,  билась  в  сознании  все  настойчивей.  Ведь
дворняжку он избил не за испытанное разочарование - за то, что напомнила
безымянная подстилка,  с  кем  были  мечты  о  прекрасной  жгучей  тайне
связаны. А та, другая, пожалуй, и не лучше этой...
   Когда допили, разомлевший Ермолай затянул как обычно:
   Однажды поздней ночью я стал вам  на  пути,  Узнав  меня,  ты  сильно
побледнела.
   Я  тихо  попросил  его  в  сторонку  отойти,  И  сталь  ножа  зловеще
заблестела...
   Тут мыслишка и оформилась: с этой тварью поквитаться,  из-за  которой
вся жизнь наперекосяк пошла...
   Потом я только помню, как мелькали фонари, И мусора  кругом  в  садах
свистели.
   Всю ночь я прошатался у причала, до зари, И в спину  мне  твои  глаза
глядели...
   - А что, очень даже просто. Ермолай, ты мне друг?
   - Спрашиваешь!
   - Живет одна сука как ни в чем не бывало, а  у  меня  из-за  нее  все
кувырком...
   Видно, наваждение нашло: то ли бутылка вина на  нос,  то  ли  бывалый
парень-кремень Ермолай с его фиксами и татуировками, то ли  песня  лихая
жалостливая, а скорее всего все  вместе  -  как  дурман,  гипноз  какой.
Сейчас не веришь, а ведь пошел, и  финку  в  рукав  спрятал,  как  кореш
подсказал, друг верный - сам вызвался на атасе постоять  и  научил,  что
потом делать.
   Главное - перо выбросить и ручку протереть, и амба - концы в воду!  А
если все же заметут - не колоться, упираться рогом: знать не знаю,  мимо
проходил, вы мне дело не шейте, дайте прокурора! - и амба,  отпустят!  А
если все же срок навесят - не страшно, скажи: я от Ермолая, и амба -  не
жизнь, а лафа! Кому сказать? Всем скажи!
   И звонил, давил знакомую кнопку, руки вспотели у  идиота,  думал,  не
удержится в ладони скользкая рыбка, и кулаком стучал,  пока  соседка  не
выглянула: уехала, месяц не будет, шляются кобели, то один, то другой...
Я от Ермолая! Да хоть от чертовая, иди отсюда по-хорошему, пока  милицию
не позвала.
   Выкатился из подъезда со смехом, дура бабка, Ермолая  не  знает,  при
чем тут милиция, и внезапно гипноз прошел,  и  накатила  дурнота,  земля
провернулась и булыжником в морду, но небольно,  кажется,  сейчас  горло
лопнет, и все потроха выскочат, и друга нет, помочь некому, да какой  он
друг - сволота приблатненная, под расстрел  подвел  и  убежал,  в  штаны
наложил, сука! - скорей в переулок, сюда, через проходняк, черт, забор!
   Тыкался мордой в занозистые доски,  на  мусорный  бак  взгромоздился,
перевернулся  и  копошился  под  забором  в  куче  всякой  дряни,  пока,
ободравшись, не протиснулся сквозь собачий лаз на ярко освещенную улицу,
инстинктивно вытер морду левым рукавом - правой руки как не было: держал
на отлете какую-то  деревяшку  вроде  протеза;  и  нырнул  в  первую  же
подворотню,  темными  проулками  дотащился  до  дома,  вдруг  из  кустов
парень-кремень: ну, колись, как оно все вышло. Бабка вышла, соседка... И
бабку?! Вот что, кореш, закон знаешь - друга не сдавать, я  с  тобой  не
был, финарь в глаза не видел, понял? Перо выбросил?
   Вон почему рука как протез  -  финка  все  еще  в  рукаве,  в  потных
пальцах, а ведь не выскочила и в бок не воткнулась, значит, не для той и
не для него жадная "щучка"  на  тусклом  клинке!  Бросил  в  водосточную
решетку, не попал, звякнула рядом.
   Ермолай орлом кинулся, схватил, осмотрел со всех  сторон,  понюхал...
Она же чистая! Ты что, падла, туфту гонишь, нервы мотаешь?!
   Глаз выпучил - дурной, бешеный, но не  страшно:  сам,  гад,  трусость
выказал, "стремя" бросил, значит,  правилку  ему  да  пику  в  бок,  как
брехал-заливался. Не страшно: ведь ничего не было, примерещилось все, от
чего  же  он  так  бежал?  Как  гора  с  плеч!  Достал  платок,   утерся
неторопливо, постарался ухмыльнуться зловеще в налитый  яростью  зрачок:
сам, падла, с атаса ушел!
   Кто ушел, я?! Задергался в искусственной истерике, забрызгал  слюной,
завыкручивался. Да я рядом  стоял,  за  углом,  просто  видно  не  было!
Ермолай корешей никогда не продавал, Ермолай за кента под вышку  пойдет,
он и тебя, слюнтяя, другом считал, потому и не трогает за такие слова, а
то бы в куски попорол! Выругался длинно-предлинно,  цевкнул  через  губу
струйкой слюны, засунул привычно  финку  за  брючный  ремень  и  покатил
разболтанной походкой. И к черту, чтоб тебя пополам перерезало!
   Когда повзрослевший Золотов анализировал историю своего  превращения,
то пришел к выводу: псевдочеловеком его сделал Ермолай! И если бы кто-то
сказал, что на самом деле перерождение произошло значительно раньше,  он
бы с этим не согласился.
   Долгое время не мог понять, что вообще привлекло  Ермолая  к  нему  -
обычному зеленому фраеру, какой интерес искал тот в его обществе? Деньги
на вино? Так чаще  тратился  сам  Ермолай!  Компания,  чтоб  не  пить  в
одиночку, неискушенный слушатель для его бесконечных  бредовых  историй?
Пожалуй, но только отчасти: ведь та же дворняжка или любая другая  шваль
за стакан вина будет слушать самую несусветную чушь,  да  еще  кивать  и
восхищаться.
   Наконец догадался: Ермолаю до левой пятки  восхищение  всякой  дряни,
ему нужен был именно он, Золотов, порядочный мальчик из приличной семьи,
каких не найти в привычном окружении, чтобы ему, а не  жалкой  дворняжке
доказать: Ермолай - парень-кремень, ничем не хуже остальных, чистеньких,
и  житуха   у   него   замечательная,   веселая   и   разнообразная.   В
самоутверждении нуждался, хотя и слова-то такого не знал, а вот  поди  ж
ты... И поглядывал цепко на кента-приятеля: верно ведь, что все у  него,
как у людей, - и хаты-кильдюмы, и чувихидворняжки...
   Потому  и  напрягся,  когда   Золотов   дворняжке   в   ухо   въехал,
насторожился: не на образ ли жизни его, Ермолая, рука поднята,  не  идея
ли о "нехужести всех остальных" в кровь разбита...
   Обо всем этом думалось потом, годы спустя, а тогда прокрался  в  дом,
морду вымыл, утром все равно объясняться пришлось: нос-то распух, сказал
- хулиганы избили.
   Папахен разорался: нечего шляться по ночам, лучше делом занимайся  да
дома сиди.
   Он и сидел - неделю носа не высовывал, в себя приходил.
   Нет, хватит, с блатарями - никаких дел! От  них  за  версту  камерной
вонью несет, откуда вышли, туда и вернутся,  другого  пути  не  знают  и
знать не хотят. Какая цель в жизни  у  того  же  Ермолая?  Татуировками,
фиксами, "делами" подлинными, а большей  частью  придуманными  авторитет
для зоны заработать! Значит, зона и есть главная  и  единственная  цель!
Хотя сам он того и не понимает. Побегает еще немного,  погоношится  -  и
туда.
   Только Ермолай по-другому раскрутился. Через пару  месяцев  выпрыгнул
на полном ходу из трамвая, он любил рисковость показать,  чтоб  все  рты
пораскрывали,  и  показал:  споткнулся,   замахал   руками,   равновесие
удерживая, согнулся вдвое на бегу, если б не финка за брючным  ремешком,
то и удержал бы, выпрямился победоносно, зыркнул бы глазками, усмехнулся
с превосходством - чего раззявились? - да  воткнулся  тусклый  клинок  с
хищным щучьим вырезом в живот, пониже пупка, и дернуло  его  влево,  под
колесо, хрясь! - был Ермолай  -  стало  два,  действительно  -  все  рты
раскрыли.
   Хоронить Ермолая ни один кореш, ни один парень-кремень  да  и  вообще
никто не пришел. Мать на законном основании - с горя - напилась до такой
степени, что толку от нее не было  никакого.  Организовывал  все  вечный
враг - участковый.
   Много лет спустя Золотов понял,  что  Ермолай  сыграл  в  его  судьбе
значительную роль, преподав предельно наглядный урок того, как надо жить
и к  чему  стремиться,  чтобы  четверка  небритых  пятнадцатисуточников,
понукаемая усталым пожилым капитаном, оттащила тебя по  узкой,  заросшей
бурьяном тропинке в самый угол кладбища, к бесхозным просевшим  земляным
холмикам, на  краю  оврага,  заваленного  истлевшими  венками  и  другим
кладбищенским мусором.
   Злую бесшабашность как рукой сняло.
   Пошел в вечернюю школу,  отдал  направление  комиссии,  пояснил,  что
тяжело болел, потому несколько месяцев не появлялся, потому же пока и не
работает. План набора школа не выполняла, лишний  ученик  был  подарком,
формальностями его не допекали.
   Тем более что Золотов проявлял редкую  дисциплинированность,  занятий
не пропускал, исправно сидел в полупустом классе от  звонка  до  звонка,
вскоре  был  назначен  старостой  и  получил  поручение   контролировать
посещаемость.
   Стал ходить по домам, теребил прогульщиков по месту работы,  требовал
объяснения, справки, завел папку,  в  которую  подшивал  накапливающийся
материал, анализировал его, составлял отчеты, несколько раз выступал  на
педсовете.
   Вернулся в секцию, но через пару месяцев произошел инцидент  с  чужим
пистолетом, все ребята почему-то решили - он сбил прицел,  чтобы  обойти
соперника, и Григорьев, похоже, поверил... Ну и черт с вами!
   Бесцельное шатание по улицам и бесконечные походы в кино  остались  в
прошлом.
   Теперь он проводил в школе  все  свободное  время,  помогал  учителям
вести учебно-методическую документацию, завучу красиво чертил расписание
и в житейских просьбах не отказывал - в магазин слетать, врача  вызвать,
в очереди за билетами постоять.
   Ему было приятно находиться в гуще событий, чувствовать себя нужным и
полезным, тем более что нужным и полезным он стал для людей, от  которых
зависело получение хорошего аттестата и приличной характеристики.
   Но результат превзошел его тайные ожидания.
   Постепенно он превратился в заметную фигуру, соученики  рассматривали
его как представителя школьной администрации, и незадолго  до  выпускных
экзаменов рябой тридцатилетний сварщик Кошелев, дремавший, если приходил
на занятия, в среднем ряду, отозвал его в сторону и предложил магарыч за
темы сочинений и вопросы билетов.
   И  снова  зашевелилась  пока  не  осознанная  мыслишка,  а  во  время
субботника оформилась четко и определенно. Он взялся за  уборку  чулана,
вытащил во двор и сжег в огромной  железной  печке  три  мешка  ненужных
бумаг, предварительно пересеяв и отобрав прошлогодние билеты, а  главное
- целую кипу шпаргалок, изъятых на экзаменах за последние годы.
   Поскольку из разговоров в учительской он знал, что план  выпуска  под
угрозой, а значит, всех, кто есть в наличии,  надо  вытащить  за  уши  и
выдать аттестаты, то смело открыл торговлю "вспомогательным материалом",
гарантируя на сто процентов успех его применения.
   Наученный горьким опытом, действовал  осторожно  и  осмотрительно:  с
явными разгильдяями дел  не  имел,  только  с  обремененными  семьями  и
работой "взросляками", не способными из-за постоянной вечерней усталости
осилить школьные  премудрости,  страстно  желающими  получить  аттестат,
искренне благодарными своему благодетелю и наверняка сумеющими  удержать
язык за зубами.
   Экзамены, как и следовало  ожидать,  прошли  благополучно,  радостные
"взросляки"  пригласили  его  в  ресторан  для  обмывания  долгожданного
документа,  поблагодарили  за  помощь,  похвалили  за   отзывчивость   и
чуткость, только рябой Кошелев  мрачнел  с  каждой  рюмкой,  а  в  конце
сказал, тяжело растягивая слова:
   - Ты ж еще  молодой,  а  что  из  тебя  получится,  когда  вырастешь?
По-моему - большая скотина!
   И даже  попытался  ткнуть  своего  благодетеля  крупным,  с  оспинами
ожогов, кулаком в чисто выбритую и наодеколоненную физиономию, но другие
"взросляки" этого  не  допустили,  а  Золотов  убедился  в  человеческой
неблагодарности и впредь  решил  иметь  дело  только  с  интеллигентными
людьми.
   Такими,  как  школьные  учителя,  которые  тоже  пригласили  его   на
торжественный вечер по случаю  очередного  выпуска  и  наговорили  много
приятных слов, слушая которые Золотов в первый раз почувствовал, что  он
не  тот,  за  кого  его  принимают,  и  испугался  на   миг   возможного
разоблачения.
   Но  минутный  испуг  прошел,  аттестат  был  хорошим,  характеристики
отличными да плюс рекомендация на работу в гороно методистом по вечерним
школам.
   Должность требовала высшего образования и  педагогического  опыта,  а
предлагала скромный оклад  и  значительные  хлопоты,  преимущественно  в
вечернее время, поэтому желающих занять ее не было. Но завгороно  сделал
хорошую   мину   при   плохой   игре   и   сказал,    что,    хотя    от
специалистов-педагогов отбою нет, он считает  нужным  взять  молодого  и
энергичного парня; ибо главное - желание  работать,  а  опыт  придет,