рокручивал замок, но дверь не открывалась.
   Денис зашел со двора, поднялся по древней железной лестнице  и  обнаружил
на площадке три квартиры. В первой и третьей жили какие-то люди, а давно  не
крашенная дверь с железным номером "2"  была  забита  несколькими  огромными
гвоздями. Вооружившись клещами, он  вырвал  гвозди,  после  чего  дверь  без
особого труда открылась. Сбросив несколько мешков на пол,  он  пролез  между
полками и  оказался  в  своем  кабинете.  О  сделанном  открытии  он  никому
рассказывать  не  стал,  тем  более  что  все  знали:  прокуратура  не   раз
расширялась за счет сопредельных помещений.
   Денис включил чайник, сел за стол и просмотрел еще  раз  записи,  которые
делал в бюро судмедэкспертизы.
   Когда  он  сидел  там,  труп  Горейчука  казался  ему  сплошной  покрытой
струпьями котлетой, - но  Гукалов  обратил  его  внимание  на  поперечные  и
продольные полосы ожогов. Продольные ожоги, по словам  эксперта,  говорят  о
том, что человек какое-то время находился в вертикальном положении,  пытался
бежать, вырваться из огня. И-не смог. Значит, поздно заметил огонь.  Значит,
крепко спал. Значит... Ну, скорее  всего  был  пьян.  Вдребезги.  Гистология
покажет точно...
   Уже заканчивая вскрытие, Гукалов обратил внимание на темные  обуглившиеся
пятна на ногах трупа. На этих участках кожа была  словно  разъедена  каплями
кислоты,  такими  маленькими  кружочками-кратерами.  Денис  спросил  его   о
фосфоре: может от него получиться такое? Эксперт кивнул: и от фосфора, и  от
пороха - от любого реагента с высокой температурой горения.
   Потом Денис несколько минут сидел и смотрел в окно, стараясь выветрить из
памяти все  запахи  и  подробности  этого  дела.  Со  второго  этажа  хорошо
просматривался обсаженный высокими тополями Магистральный проспект - главная
улица Тиходонска. По тротуарам текли потоки поюжному  пестро  одетых  людей,
проезжую   часть   заполняли   стремительные   разномастные   автомобили   и
неторопливые деловитые троллейбусы.
   Посередине квартала стояла гаишная машина, два  сержанта  выбирали  среди
легковушек подходящую  жертву  и  требовательно  давали  отмашку  полосатыми
жезлами. Работа эта была нелегкой: у всех въездов на Магистральный  проспект
висели знаки "Движение запрещено", если  бы  они  соблюдались,  то  проезжая
часть была бы пустой, ибо троллейбусы, "Скорая помощь" и такси погоду тут не
делали.
   Но не для того городское начальство освобождало  центральную  магистраль,
чтобы  самому  задыхаться  в  пробках  на  боковых  улочках  с  раздолбанным
покрытием!  И  чиновники  рангом  пониже  самовольно  присвоили   привилегию
комфортного проезда, и их родственники, друзья  и  знакомые,  и  милицейские
чины, независимо - в форме или штатском, и все у кого  имеется  какая-нибудь
"корка", или визитка высокопоставленного лица, и  коммерсанты  с  бабками  и
бандиты с волынами...
   Словом, кому ни махни жезлом - тот  либо  мигнет  фарами:  я  свой,  либо
притормозит на миг и просунет в окошко какую-нибудь бумагу или десятку, либо
вообще проедет мимо - как в физиономию плюнет...  Сержанты  отыгрывались  на
иногородних  да  простых  как  валенок  водилах,  свернувших  в  спешке  под
запрещающий знак не в расчете  на  крепкие  тылы,  а  в  вековечной  русской
надежде, что авось пронесет...
   Наблюдать за гаишниками было неинтересно, и Денис переключил внимание  на
девушек. В открытых сарафанах или коротких юбках, с голыми  животами  или  в
откровенных шортах, прозрачных кофточках  или  облегающих  майках  на  голое
тело, - они выглядели весьма соблазнительно.  В  Тиходонске  много  красивых
девушек: юг, смешение кровей, обилие фруктов  и  овощей...  Но  разглядывать
красавиц все-таки лучше не со второго этажа...
   Созерцание Магистрального  проспекта  помогло  отвлечься,  и  Денис  смог
съесть несколько приготовленных матерью бутербродов  и  выпить  чаю.  Теперь
главное - не дать вернуться воспоминаниям  о  тех  запахах,  иначе  все  это
мгновенно вылетит обратно.
   Звякнул внутренний телефон.
   - Ну, ты идешь? - спросил Курбатов.
   - Конечно! - Денис выскочил в коридор и, запирая дверь, взглянул на часы.
Прошло двадцать восемь минут - важняк был точен.
   Под кабинетом Курбатова, на жестких, с  откидными  сиденьями  стульях  из
расположенного напротив кинотеатра, благополучно переделанного  в  салон  по
продаже электроники, сидели три человека. Двоим было лет по двадцать пять  -
двадцать семь, а между ними скучал мужик постарше, который  проводил  Дениса
настороженным взглядом. Все трое одеты по-летнему: в шведках, легких  брюках
и босоножках. Но тот, что  посередине,  был  в  наручниках,  из  чего  Денис
заключил, что по бокам конвоиры. Судя по их лицам и штатской  одежде,  можно
было сделать вывод, что это не штатный  конвой,  а  оперативники  уголовного
розыска.
   Курбатов нетерпеливо расхаживал по кабинету. На столе лежал бланк допроса
подозреваемого, на приставном столике громоздилось что-то прикрытое газетой.
   - Садись, - важняк указал на свое место. - Будешь вести протокол. Начни с
установочных данных, я подключусь по ходу...
   - Кто это там, в коридоре? - спросил Денис.
   - Убийца, - буднично пояснил Курбатов. - Жену убил,  труп  спрятал  и  не
признается ни в какую. Октябрьцы с ним двое суток бились -  бесполезно!  Вот
шеф и забрал дело к нам...
   Он осмотрелся в последний раз, поправил выставленный на середину  комнаты
стул, потер руки.
   - Сейчас он у меня расколется!
   И, приоткрыв дверь, властно скомандовал:
   - Заводите!
   Через минуту человек в наручниках сидел на стуле, один опер стал  у  него
за спиной, второй - между ним и окном.  Ничего  страшного  или  зловещего  в
облике подозреваемого не было: овальное, довольно добродушное лицо с пухлыми
губами, маленький округлый подбородок, нос пуговкой, редкие  светлые  брови,
выпуклый лоб... Портрет явно не соответствовал разработанным Чезаре Ломброзо
признакам внешности убийцы. Вот  только  настороженный  взгляд  ярко-голубых
глаз, которые перескакивают с Курбатова  на  Дениса  и  обратно.  Но  в  его
положении каждый насторожится...
   - Фамилия, имя, отчество, год рождения? - начал допрос Денис.
   - Ананьев,  Валентин  Павлович,  пятьдесят  девятый,  -  глухо  отозвался
подследственный.
   - Знаете, где вы находитесь, Валентин Павлович? - ровным голосом  спросил
Курбатов.  И,  не  дожидаясь  ответа,  добавил:  -  В   прокуратуре   города
Тиходонска, у старшего следователя по особо важным делам Курбатова. Это я! -
важняк чуть поклонился, и Денис заметил, что у него большие залысины.
   - Когда районный следователь не может раскрыть преступление и  преступник
отрицает вину, его привозят сюда. И здесь все рассказывают правду. Все!
   Курбатов медленно приближался к задержанному, гипнотизируя  его  холодным
взглядом выпуклых стеклянных глаз.
   - Правда, двое так и не сознались... Но их все равно расстреляли!
   - За что меня расстреливать? - Ананьев облизнул губы и, кивнув на Дениса,
спросил: - А это кто?
   - Это наш эксперт. Очень хороший эксперт, - не смотрите, что молодой.  Он
и скажет, за что вас расстреливать. Да вы и сами все прекрасно знаете...
   "При чем  здесь  эксперт?  -  подумал  Денис.  -  Эксперты  же  не  пишут
протоколы..."
   - Ничего я не знаю, - подозреваемый снова  облизнулся.  Его  явно  мучила
жажда. - Двое суток нервы мотают ни за что ни про что... А что это у вас под
газетой?
   Оперативники тоже с интересом косились в сторону  таинственного  предмета
на приставном столике.
   - О-о-о! - Курбатов многозначительно поднял палец.  -  Это  стопроцентное
доказательство вашей вины! Но я не хочу изобличать вас,  прижимать  к  стене
неопровержимыми уликами. Я хочу, чтобы вы сами  облегчили  душу  признанием.
Следствие и суд это учтут...
   - Мне не в чем признаваться. Что под газетой?
   Если раньше Ананьев  попеременно  рассматривал  Курбатова  и  Дениса,  то
теперь полностью сосредоточился на газете.
   - Что там лежит?! Что?! Вы не имеете права!
   - Ах, ты про права вспомнил!  -  важняк  резко  изменил  тон.  От  ровной
вежливости не осталось и следа. - Где твоя жена? Где, говори!
   - Не знаю. Я же объяснял: поехала к матери. Жду телеграмму -  нету!  Стал
волноваться,  на  переговорную  вызвал:  оказывается,  не  приезжала!  Пошел
заявил. А меня раз! И за решетку... За что?
   У задержанного дрожали губы, глаза наполнились  слезами.  Денис  подумал,
что здесь какая-то ошибка - не мог этот человек хладнокровно расправиться  с
женой.
   - За убийство, Ананьев! - судя по уверенному тону, Курбатов был уверен  в
обратном. - Расскажите, как была одета Елена, когда ушла из дома?
   - Я уже сто раз рассказывал!  -  скованными  руками  допрашиваемый  потер
глаза. - Белая блузка в синий горошек...
   Кошачьим движением Курбатов шагнул к приставному столику.
   - Черная юбка...
   Курбатов взялся за край газеты. Денис понял, что сейчас произойдет  нечто
очень важное.  И  Ананьев  тоже  это  понял.  Глаза  его  расширились,  речь
замедлилась, будто он внезапно опьянел.
   - И... туфли... черные... на "шпильке"...
   Курбатов резко  сбросил  газету.  На  приставном  столике  стояли  черные
"лодочки" на высоком тонком каблуке. Они были выпачканы засохшей грязью.
   - Эти?!! - ужасным голосом воскликнул важняк.
   Ананьев на миг окаменел. Потом вскинул руки к  лицу  и  прижал  кулаки  к
глазам.
   - Эти?!! Говори, мразь, колись!
   - Да... Да... Да! - задержанный забился в истерике.
   Через час Денис дописал протокол, Ананьев бегло  прочитал  и  расписался,
как положено, - на каждой странице.
   Курбатов закурил и дал сигарету задержанному.
   - Вот видишь, я же говорил. Здесь  все  колются.  Потому  что  по-другому
нельзя, - теперь тон  важняка  был  почти  дружеским.  -  Сейчас  поедешь  с
ребятами, покажешь место.
   Убийца кивнул.  Оперативники  вывели  его  в  коридор,  но  один  тут  же
вернулся.
   - Не томите, Александр Петрович! - взмолился он. - Где вы  раздобыли  эти
туфли?
   - Да дома у них взял, в шкафу, -  Курбатов  улыбнулся.  -  Только  грязью
испачкал.
   - Ну вы даете! - в восторге опер с маху ударил кулаком в ладонь. - Чистая
работа! Представляю, что с ним будет, когда мы откопаем, а она в туфлях!
   - Я ничего не понял, - честно сказал Денис, когда опер ушел.
   - Да что тут понимать, - Курбатов дружелюбно  потрепал  его  по  плечу  и
угостил сигаретой. Это был первый жест приязни, которого удостоился стажер.
   - Все очень просто: он рассказал, в каких туфлях жена  ушла  из  дома,  я
выбрал похожую пару. Убивал он,  ясно,  -  за  городом,  труп  скорей  всего
закопал. Поэтому туфли должны быть в земле. Я зашел в парк и повозил  их  по
клумбе. Вот и все. Когда он их увидел, то решил, что дело раскрыто и мы  все
знаем.
   Денис щелкнул зажигалкой, закурил и дал прикурить наставнику.
   - Но это же не те туфли!
   - Думаешь, он запоминал различия? Это туфли потерпевшей, он их  знает.  А
те или другие - попробуй разбери! Если бы у нее  в  гардеробе  не  оказалось
похожей пары, пришлось бы  просто  подобрать  черные  "шпильки"  подходящего
размера. И тоже бы сошло!
   - Это же... - стажер запнулся.
   - Фальсификация? - помог ему  важняк.  -  Ерунда!  Это  тактика  допроса.
Благодаря  правильно  выбранной  тактике  раскрыто   убийство.   Потерпевшую
похоронят по-человечески, негодяя посадят лет на двенадцать.  А  если  бы  я
муму водил, он бы остался чистым, ходил и посмеивался. Не так, что ли?
   - Пожалуй, так...
   Вернувшись к себе в  кабинет,  Денис  докурил  сигарету  и  набрал  номер
Центрального РОВД.
   - Алло, Сергей Леонидович, это Петровский из прокуратуры города. Как  мой
запрос насчет Газароса Димирчяна?
   Начальник уголовного розыска майор Суровец  помолчал,  видно,  соображая,
кто такой Петровский. Затем вспомнил:
   - Сейчас узнаю, подождите минуту.
   Некоторое время в трубке мурлыкало  и  шуршало,  затем  вновь  прорезался
голос Суровца:
   - В изоляторе  он.  Большим  наглецом  оказался,  хотел  сержанта  нашего
умолотить. Возбудили дело по сопротивлению, теперь будет париться...
   - Понял. Нашли при нем что-нибудь?
   - Девчонку нашли, подругу, вместе с ним была.
   - Оружие?..
   - Оружия нет.

   * * *

   Свои его зовут - Газик, Газон.
   У него большая круглая голова, черные волосы, похожие на короткую собачью
шерсть, а кожа на щеках и подбородке каждый  раз  по  весне  воспаляется,  и
тогда Газик уезжает на недельку-другую к  тетке  в  Херсон  -  лечить  морду
морской водой.
   Бабы любят с ним баловаться, он для  них  симпатичный  плюшевый  щенок  с
большим пронырливым хером; потому и не ревнуют  друг  к  дружке,  даже  если
Газик отжарит кого прямо на глазах. Могут даже  веточкой  пощекотать  сзади.
Или из чайника капнуть.
   Газик Димирчян, когда пьяный, берет  гитару,  лупит  по  струнам  и  поет
жалобным голосом. Говорят - хорошо поет.
   Газик Димирчян не годится на что-то серьезное. Это все знают. Даже  Метла
с этим давно смирился и ничего не требует.
   Газик Димирчян никого не убивал вот так: один на один.
   И даже не калечил.
   Ну, может, только пару раз, в пьяной  компании,  когда  на  Метлу  загреб
найдет, когда он первого попавшегося прохожего может умолотить ни за что,  и
у всех кругом тоже потихоньку начинает крыша ехать, все тоже начинают пинать
ногами вздрагивающее на асфальте пыльное тело, - ну, тогда и Газик не  прочь
сунуть под ребра... Это как танец, елки. Тут тело  само  по  себе  работает,
выражает себя. Оно прыгает и пинает, пока не собьет большой палец на ноге, а
потом - тяжело дышит и отирает рукавом слюну на подбородке. Это тело.  Газик
Димирчян тут ни при чем.
   А с ракетницей вообще по-дурацки вышло. У Метлы она в  апреле  появилась,
он не говорил - откуда и зачем она ему вообще нужна.  Ну  в  самом  деле:  у
Метлы есть грамотный ствол, китайский "тэтэшник".  А  ракетница  больше  для
смеху, он ее своей бабе иногда дает по звездам пострелять. Газик сказал  ему
как-то напрямик:
   - У меня  скоро  день  рождения.  Метла,  подарил  бы  ты  мне  эту  свою
хреновину.
   Метла как отрезал:
   - Нет.
   Упрашивать  его  бесполезно,   разозлится   только.   Вещьто,   возможно,
"горячая"; маркировка, во всяком случае, была на ней спилена. И Газик  забыл
о ракетнице.
   А 22-го все собрались у него дома, и мама вынесла  к  столу  огромное,  в
обхват, блюдо с настоящей армянской хашламой,  а  Газик  достал  из  погреба
канистру с  виноматериалом,  за  которым  специально  гонял  на  Степнянский
винзавод, и все были очень довольны. Метла, правда, не пришел, хоть и звали.
Зато телка его пришла, Маша Вешняк, - за компанию с подругами. И  угораздило
же ее принести с собой хреновину эту и три патрона: два зеленых и красный...
   Ясное дело, все упились. Потому что весело было. В самом деле. Даже Машка
Вешняк, которая за принцессу на горошине  себя  держит,  мочилась  прямо  на
балконе, где у мамы помидоры растут в глубоких пластмассовых  кюветах.  Мама
потом позвала Газика на кухню и тихо спросила, почему бы им  воем  не  пойти
погулять на улицу: вечер какой красивый, видишь?
   И они вышли на улицу, где в самом деле стоял красивый тихий вечер.  Зашли
в соседний уютный двор, там беседка и две скамейки, что еще  надо?  Допивали
вино, смеялись, зажимались; Газик забрался на козырек, как на  эстраду,  ему
гитару подали - спел что-то душевное, остальные подпевали.
   Потом сказали, чтобы слезал обратно, он и слез. Он все  делает,  как  его
друзья просят. А тут не просто друзья - гости! Это больше, чем друзья... Они
то и дело кричали:
   - Га-зар! Га-зар! - подзадоривали, чтобы он поцеловал свою подружку,  Иру
Якимович. Газик только позавчера подцепил эту  Иру  на  пляже,  у  нее  ноги
буквой X, и колени все время друг о  дружку  трутся,  там  кожа  шершавая  и
мелкие прыщики. Но Газик все равно целовал Иру Якимович и  прижимал  к  себе
крепко, чтобы она чувствовала, какой он внизу твердый и большой.
   Оказалось, одной только Машке Вешняк зажиматься не с кем. А  ей  здорово,
видно, хотелось. Метла дома остался, пиво пьет; дружки  его,  которые  здесь
собрались, те даже прикоснуться к ней боятся, потому что хорошо знают, какой
Метла бешеный бывает.  Машка  Вешняк  стояла  в  сторонке,  думала,  думала,
сходила еще раз, помочилась в кусты, - а потом достала ракетницу из  сумочки
и выстрелила в небо.  Ракета  с  шипением  взметнулась  вверх,  как  зеленая
рассерженная кобра. У Иры Якимович резинка на трусах чуть не лопнула  -  так
она перепугалась. Остальные тоже вздрогнули, затихли; но не потому, конечно,
что ракетницы испугались, а потому что неожиданно.
   А зеленая кобра взбиралась выше и выше, добралась до маленькой болезненно
моргающей звезды, обогнула ее, и, переломившись надвое, исчезла.
   Всем понравилось: еще!
   Машка  Вешняк  улыбалась.  Она  смотрела  на  плюшевого  Газика,  который
размазывал слюни по веснушчатой шее Иры Якимович, опять  что-то  соображала.
Потом тронула Газика за плечо и кивнула, чтобы отошел с ней.
   Они отошли в сторону, где окна почти  не  горели,  Машка  сказала  что-то
негромко. Газик чуть не присел, замотал своей круглой большой головой.
   - Не могу, ты что, - говорит. - Метла убьет меня.
   - Жив будешь, не умрешь, - сказала Машка Вешняк. И водит  своей  дурацкой
ракетницей перед его лицом, будто примеривается, куда пальнуть. - Ну?..
   - Нет, - сказал Газик. - Ты  не  выстрелишь  все  равно.  А  Метла  -  он
выстрелит.
   - Дурак... - Машка Вешняк сплюнула под ноги и попала на свои апельсиновые
туфли. - Это даже не считается, это то же, что я сама себе рукой сделаю.  Ты
же - плюшевый, Газон. Ты - ненастоящий... Ну?
   У Машки  глаза  злые  и  блудливые;  Газик  снова  замотал  головой.  Его
пронырливый орган упруго ворочался где-то внизу, требуя  свободы,  но  страх
перед Метлой был сильнее. Метла - он-то как раз и  поступит  с  ним,  как  с
плюшевой игрушкой: оторвет руки-ноги, глаза выкрутит, распотрошит,  а  потом
затолкает в печь на городской свалке.
   - Шла бы ты лучше к нему, - сказал Газик. - И все проблемы. Если  хочешь,
я тебя на своей машине подброшу. Идет?
   - А ты мне не советуй... животное. Делай что  говорят.  Иначе  проглотишь
вот это - через задницу вылетит.
   И совершенно пьяная Машка Вешняк ударила  его  в  подбородок  ракетницей.
Когда с такими вещами слишком долго  играешься,  всегда  что-то  происходит.
Произошло и сейчас: во время удара Машка  случайно  задела  спуск,  а  Газик
пытался отвести ее руку в сторону, чтобы  развернуться  и  пойти  обратно  к
своей Ире Якимович с городского пляжа, и...
   Ба-ах!!
   И ракета, конечно, взлетела второй раз.
   Она припудрила раскаленной пылью щеки Газика Димирчяна, опалила  брови  и
ресницы. Она ослепила на миг блудливые глаза Машки  Вешняк.  Длинное  дымное
туловище зеленого монстра  вытянулось  под  углом  в  сорок  пять  градусов,
вспышкой отразилось в окнах первого  и  второго  этажей...  Ракета  выла,  и
свистела, и пританцовывала в воздухе.
   А потом врезалась в стекло на третьем этаже, и стекло празднично брызнуло
в стороны, словно мерцающее конфетти. Газик мог видеть, как огонь ударился в
потолок квартиры, отскочил, ударился в пол, зашипел вдвое громче,  яростнее,
заметался по квартире, постепенно утрачивая свой зеленый цвет и  превращаясь
в обычное рыжее пламя.
   Машка Вешняк сидела на корточках и терла глаза,  ворча  что-то  себе  под
нос. Гости вскочили со скамеек.
   - Ты, кобыла...  припизженная...  -  прохрипел  Газик,  с  трудом  глотая
воздух. - Ты что наделала?..
   - Пошел ты, - просто сказала Машка Вешняк.
   Газик увидел ее каменное  правильное  лицо  с  нарисованными  глазами,  с
короткой, вставшей дыбом от огня челкой, и понял, что будет  дальше.  Понял,
что лучше ему было вдуть штыка этой сучке, как она хотела. Да-да, если  даже
при этом пришлось бы гавкать, подражая Машкиному ротвейл