ния.
   Вдруг Анжелика услышала за  своей  спиной  шелест  юбок  и,  обернувшись,
увидела в полумраке галереи очень красивую, роскошно одетую даму. Во  всяком
случае, так показалось Анжелике. Ни у матери, ни у тетушек  она  никогда  не
видела  такого  великолепного  платья  из   черного   бархата,   украшенного
аппликациями в виде серых цветов. Откуда девочке было знать, что  это  всего
лишь скромнейший наряд, предназначенный для благоговейного уединения в  тиши
монастыря? На каштановые волосы дамы был накинут черный  кружевной  шарф,  в
руке она держала пухлый молитвенник. Проходя мимо  Анжелики,  она  удивленно
взглянула на нее:
   - Девочка, что ты здесь делаешь? Сейчас не время просить милостыню.
   Анжелика  отпрянула,  стараясь  придать  своему  лицу  глупое   выражение
оробевшей крестьяночки.
   В полумраке галереи грудь прекрасной дамы показалась Анжелике удивительно
белой и пышной. Едва прикрытая тонкими кружевами, она покоилась  на  вышитом
корсаже, как плоды в роге изобилия.
   "Пусть, когда я вырасту, у меня тоже будет  такая  прекрасная  грудь",  -
подумала Анжелика, спускаясь по винтовой лестнице.
   Она коснулась рукой своей груди, которая, по ее мнению, была еще  слишком
плоской, и ее охватило смутное волнение.  Послышалось  шлепанье  сандалий  -
кто-то поднимался по лестнице, - и она торопливо спряталась в  угол.  Монах,
проходя мимо, задел ее своей коричневой сутаной.  Анжелика  мельком  увидела
только его красивое, тщательно  выбритое  лицо  да  сверкнувшие  под  темным
клобуком умные голубые глаза. Монах скрылся за поворотом, но вскоре  до  нее
донесся его голос - мужественный и в то же время нежный.
   - Сударыня, меня только сейчас известили о вашем  прибытии.  Я  изучал  в
монастырской  библиотеке  старинные   рукописи   греческих   философов.   Но
библиотека далеко, а мои братья - народ, скорбный телом, особенно в жару.  И
вот, хотя я и настоятель монастыря, мне сказали о вашем приезде лишь  в  час
всенощной.
   - Не извиняйтесь, отец мой. Я не первый раз в монастыре и уже устроилась.
Ах, до чего же легко здесь дышится! Я только вчера приехала в свой  Ришвиль,
но мне не терпелось поскорее сюда, в Ньель. С тех пор как двор перебрался  в
Сен-Жермен, я просто задыхаюсь там. Все такое неприглядное, мрачное, жалкое.
По правде говоря, мне хорошо только в Париже... и еще в  Ньеле.  К  тому  же
монсеньор Мазарини не любит меня. Я скажу даже больше, этот кардинал...
   Дальнейших слов Анжелика не услышала. Собеседники ушли слишком далеко.
   Девочка нашла своих дружков в просторной кухне, где брат Ансельм, повязав
белый фартук, колдовал у плиты; ему помогали двое  мальчишек,  облаченных  в
длинные не по росту сутаны. Это были монастырские послушники.
   - Сегодня вечером у нас изысканная трапеза, - говорил брат Ансельм.  -  К
нам пожаловала графиня де Ришвиль. Мне приказали принести из  погреба  самые
тонкие вина, зажарить шесть каплунов и хоть из-под земли раздобыть и  подать
к столу рыбу. И все это как  следует  сдобрить  пряностями,  -  добавил  он,
многозначительно взглянув на  одного  из  братьев,  который  сидел  в  конце
грубого деревянного стола и потягивал наливку.
   - Служанки этой дамы весьма приветливы,  -  отозвался  сидевший  в  кухне
краснолицый и до того толстый монах, что живот  его  нависал  над  узловатой
веревкой с  четками,  которой  он  был  перепоясан.  -  Я  помог  этим  трем
очаровательным девицам поднять в  келью,  отведенную  их  госпоже,  кровать,
сундуки и гардероб.
   - Так-так! - воскликнул брат Ансельм. - Представляю себе, брат Тома тащит
на себе сундуки и гардероб! Да вы не в силах носить даже собственное брюхо!
   - Я помогал им советами, - с достоинством ответил брат Тома.
   Налитыми кровью глазами он оглядел кухню, где в  очаге  под  вертелами  и
огромными котлами играло пламя и потрескивали дрова.
   - Что это за шайку голодранцев вы приютили, брат Ансельм?
   - Это ребятишки из Монтелу, они заблудились а лесу.
   - Неплохо бы их сварить в вашем отваре для  рыбы,  -  сказал  брат  Тома,
вращая своими страшными глазами.
   Двое малышей, испугавшись, заплакали.
   - Ладно, ладно, -  сказал  брат  Ансельм,  открывая  дверь.  -  Идите  по
галерее, там увидите сарай. В нем и располагайтесь на ночь. Сегодня  вечером
мне некогда возиться с вами. Счастье еще, что один рыбак принес мне  большую
щуку, а то наш отец-настоятель в гневе своем заставил бы меня, чего доброго,
отстоять в наказание три часа, раскинув руки крестом. А я уже стал стар  для
подобных упражнений...
   Когда Анжелика, лежа  на  душистом  сене,  убедилась,  что  ее  маленькие
спутники спокойно заснули, на ее глаза навернулись слезы.
   - Никола, - прошептала она, - мы, верно, так никогда и  не  доберемся  до
Америк. Я все обдумала. Нам нужны часы.
   - Не огорчайся, - ответил подросток, зевая.  -  На  этот  раз  ничего  не
вышло, ну и пусть, но зато было так весело.
   - Конечно, - разозлилась Анжелика, - ты, как белка, прыгаешь с  ветки  на
ветку. Ни одного настоящего дела не можешь довести до конца. Тебе наплевать,
что мы вернемся в Монтелу посрамленными. Твой отец  умер,  и  некому  задать
тебе трепку, а вот остальным достанется!
   - Не беспокойся за них, - сонно пробормотал Никола. - У них кожа толстая.
   И он тут же захрапел.
   Анжелика думала, что невеселые мысли не дадут ей  уснуть,  но  постепенно
доносившийся издалека голос брата Ансельма, который подгонял своих маленьких
помощников, стал звучать все приглушеннее, и наконец она погрузилась в сон.
   Проснулась она от того, что ей стало  душно.  Дети  крепко  спали,  и  их
ровное дыхание наполняло сарай.
   "Надо выйти во двор подышать", - подумала Анжелика.
   Она нащупала дверь в узком коридоре,  который  вел  на  кухню.  Едва  она
открыла ее, на нее обрушился шум голосов и раскаты хохота. В кухне  в  очаге
все так же плясали языки пламени. Общество во владениях брата Ансельма стало
более многочисленным.
   Анжелика остановилась у порога.
   За большим столом, уставленным тарелками и медными  кувшинами,  сидело  с
десяток монахов. На блюдах валялись обглоданные кости каплунов. Запах вина и
жареной рыбы смешивался с более тонким ароматом наливки, она была в стаканах
пирующих и в открытой бутыли, стоящей на столе. В кутеже принимали участие и
три женщины со свежими лицами крестьянок,  но  одетые,  как  горничные.  Две
казались уже совершенно пьяными и без конца хохотали. Третья, с  виду  более
скромная, отбивалась от похотливых рук брата Тома, который  пытался  прижать
ее к себе.
   - Ну-ну, крошка, - уговаривал  ее  толстяк,  -  не  прикидывайся  большей
недотрогой, чем твоя знатная госпожа. Будь уверена, сейчас она уже  вряд  ли
беседует с нашим  настоятелем  о  греческой  философии.  Во  всем  монастыре
сегодня ночью не развлекаешься одна ты.
   Служанка с растерянным и разочарованным! видом оглядывалась по  сторонам.
Без сомнения, она вовсе не была такой скромницей, какой хотела казаться,  но
ее не привлекала красная физиономия брата Тома.
   Один из монахов, видимо,  понял  это  и,  вскочив  из-за  стола,  властно
схватил девицу за талию.
   - Клянусь святым Бернаром, покровителем нашего монастыря, - вскричал  он,
- девочка слишком хрупка для вас,  жирная  свинья.  А  ты  как  считаешь?  -
спросил он, приподнимая пальцем подбородок строптивой гостьи.  -  Разве  мои
прекрасные глаза не восполняют отсутствие волос? И потом, ты знаешь, ведь  я
был солдатом и умею развлекать девушек.
   У него и впрямь были веселые черные глаза,  да  и  выглядел  он  изрядным
плутом. Служанка снизошла до улыбки. Отвергнутый брат Тома почувствовал себя
уязвленным и с кулаками накинулся на  соперника.  Один  из  медных  кувшинов
опрокинулся, женщины протестующе зашумели. Вдруг кто-то крикнул:
   - Посмотрите! Там... ангел!
   Все повернулись к двери, где стояла Анжелика. Она была не из робких и  не
убежала. Она не раз бывала на сельских  праздниках,  и  ее  не  испугали  ни
крики, ни чрезмерное оживление - неизбежные спутники обильных возлияний.  Но
все же что-то в этой сцене возмутило ее. Ей казалось, что она  разрушает  то
ощущение мира и покоя, которое излучал озаренный заходящим солнцем монастырь
в тот момент, когда они смотрели на него с опушки леса.
   - Эта девочка, что заблудилась в лесу, - объяснил брат Ансельм.
   - Единственная девчонка среди ватаги мальчишек, - добавил  брат  Тома.  -
Задатки недурны. Может, она тоже не прочь повеселиться с нами? Иди-ка  сюда,
выпей наливки, - сказал он, протягивая Анжелике  стакан.  -  Она  сладкая  и
вкусная. Мы сами приготовляем ее из болотного дягиля. И  название  у  нее  -
Angelica sylvestris <Лесной дягиль (лат.).>.
   Анжелика послушно взяла стакан не потому, что была лакомкой,  а,  скорее,
из  любопытства.  Ей  хотелось  узнать,  что  это  за  золотисто-зеленоватый
напиток,  носящий  ее  имя,  который  так  расхваливают...  Она  нашла   его
восхитительным, крепким и в то же время бархатистым, и,  когда  она  осушила
стакан, почувствовала, как по всему ее телу разлилось приятное тепло.
   - Браво! - заорал брат Тома. - Да ты не дура выпить!
   Он посадил ее к себе на колени. От него разило винным  перегаром,  а  его
засаленная сутана пахла потом, он вызывал у Анжелики  отвращение,  но  ликер
одурманил ее. Брат Тома как бы по-отечески похлопал ее по коленкам.
   - До чего же она милашка!
   - Брат мой, - послышался вдруг голос  от  двери,  -  оставьте  девочку  в
покое.
   На пороге, словно  привидение,  возник  монах  в  капюшоне,  в  сутане  с
длинными, широкими рукавами, скрывающими кисти рук.
   - Ага, вот и он, пришел смутить наше веселье - проворчал брат Тома. -  Мы
вас не приглашали в свою компанию, брат Жан,  вы  ведь  не  любитель  вкусно
поесть, но  уж  другим-то  не  мешайте  веселиться.  Вы  еще  не  настоятель
аббатства.
   - Не о том речь, - ответил монах дрогнувшим голосом -  Я  только  советую
вам оставить в покое девочку. Это дочь  барона  де  Сансе,  и  будет  весьма
прискорбно, если она,  вместо  того  чтобы  похвалить  ваше  гостеприимство,
пожалуется отцу на ваши нравы.
   Пораженные, все в смущении смолкли.
   - Идемте со мной, дитя мое, - решительным тоном сказал монах.
   Анжелика машинально последовала за ним. Они прошли через двор.
   Анжелика подняла вверх глаза и увидела над  головой  поразительно  чистое
небо, усеянное звездами.
   - Входите,  -  сказал  брат  Жан,  отворяя  узенькую  дверь  с  маленьким
окошечком. - Это моя келья. В ней вы сможете спокойно отдохнуть до утра.
   Это была небольшая  комнатка,  на  голых  стенах  которой  висели  только
деревянное распятие и лик  богородицы.  В  углу  находилось  низкое  ложе  с
плоским, как доска, тюфяком, застеленное одеялом и грубыми  простынями.  Под
распятием стояла деревянная скамеечка, на  которой  лежали  молитвенники.  В
келье веяло приятной прохладой, но зимой, наверно, здесь был ужасный  холод.
Полукруглое  окно  закрывалось  одностворчатой  ставней.  Сейчас  оно   было
распахнуто, и влажные запахи ночного леса, мха и грибов проникали  в  келью.
Слева от двери приступка вела в крохотную каморку, где горел ночничок. Почти
всю ее занимал стол, на котором лежали листы пергамента и стояли чашечки для
разведения красок.
   Монах указал Анжелике на свою кровать.
   - Ложитесь и спите, ничего не опасаясь, дитя мое. А  я  вернусь  к  своим
трудам.
   Он ушел в каморку, сел на табурет и склонился над рукописями.
   Анжелика присела на край жесткого тюфяка. Спать ей  совсем  не  хотелось.
Все тут казалось ей таким необычным. Она встала и подошла к окну. Внизу  она
разглядела узкие участки земли, отделенные один от другого высокой  оградой.
У каждого монаха был свой огород, и они ежедневно трудились  там,  выращивая
овощи и копая себе могилы.
   Девочка крадучись подошла к каморке, где работал брат Жан. Ночник освещал
в профиль молодое лицо монаха с надвинутым на лоб капюшоном. Он  старательно
срисовывал старинную цветную иллюстрацию. Обмакивая  кисти  в  чашечки,  где
были разведены красная, золотая или голубая краски, он искусно воспроизводил
орнамент  из  цветов  и  чудовищ,  которыми  в   старину   любили   украшать
молитвенники.
   Почувствовав, что девочка стоит рядом, монах поднял голову и улыбнулся:
   - Вы не спите?
   - Нет.
   - Как вас зовут?
   - Анжелика.
   На его  изможденном  лишениями  и  аскетической  жизнью  лице  отразилось
глубокое волнение.
   - Анжелика! Дочь ангелов! Ну, конечно же... - прошептал он.
   - Я очень рада, отец мой, что вы пришли. Этот  толстый  монах  был  такой
противный.
   - Во мне вдруг заговорил какой-то голос, - сказал брат Жан, и  его  глаза
как-то странно заблестели. - "Встань, -  сказал  он,  -  брось  свою  мирную
работу. Оберегай моих заблудших овец..." Я вышел из кельи, влекомый какой-то
неведомой силой... Дитя мое, почему вы не  сидите  благоразумно  под  кровом
своих родителей, как подобает девочке вашего возраста и вашего положения?
   - Не знаю, - прошептала Анжелика, смущенно потупившись.
   Монах отложил в сторону свои кисти  и  встал.  Руки  его  снова  исчезли,
скрытые широкими рукавами. Он подошел  к  окну  и  долго  смотрел  на  небо,
усыпанное звездами.
   - Смотрите, - проговорил он вполголоса, -  над  землей  еще  царит  ночь.
Вилланы спят в своих хижинах, а сеньоры - в своих замках. Они спят, забыв  о
всех людских горестях. Но монастырь  никогда  не  спит...  Есть  места,  где
незримо  присутствует  Дух.  Даже  здесь,  в  борьбе,  которая  никогда   не
прекращается, витают Дух божий и  Дух  сатанинский...  Я  ушел  в  монастырь
совсем юным. Я похоронил себя в этих стенах, дабы молитвой и постом  служить
богу. Я встретил здесь высочайшую культуру и возвышенный религиозный порыв и
вместе с тем - бесстыдные нравы, глубокую развращенность.  Солдаты-дезертиры
и  инвалиды,  нерадивые  крестьяне  идут  в  монастырь,  чтобы,  прикрывшись
сутаной, вести беспечную и беззаботную жизнь, и с ними за монастырские стены
проникает порок.
   Монастырь, словно большой корабль, качается  на  волнах  бурного  моря  и
трещит по всем швам. Но он не пойдет ко дну до тех пор, пока  в  его  стенах
есть благочестивые души. Нас здесь несколько истинно верующих, и  мы  хотим,
чтобы наша жизнь проходила в покаянии и молитвах, ведь именно для  этого  мы
предназначали себя.
   О, это нелегко! Чего только не придумывает дьявол, чтобы совратить нас  с
пути истинного... Тот, кто не жил в монастыре, никогда не видел вблизи  лица
сатаны.
   О, как бы хотелось ему властвовать над божьей обителью!.. Ему словно мало
искушать нас отчаянием, вводить нас в соблазн женщинами, которые вхожи в наш
монастырь, он сам приходит к нам по ночам, стучится в наши двери, будит нас,
нещадно избивает...
   Монах отвернул рукав сутаны и показал Анжелике кровоподтеки на руке.
   - Взгляните, - сказал он жалобно, - взгляните только, что сделал со  мною
сатана!
   Анжелика слушала его со все возрастающим ужасом.
   "Он сумасшедший", - подумала она.
   Но еще больше она боялась - вдруг он не  сумасшедший,  вдруг  он  говорит
правду, и у нее от страха волосы шевелились  на  голове.  Когда  же  наконец
кончится эта тягостная, мучительная ночь?..
   Монах упал коленями на холодный каменный пол.
   - Господи, помоги мне! - молил он. - Будь снисходителен к моей  слабости!
Пусть демон оставит меня в покое?
   Анжелика села на край его постели, от непонятного ей самой страха  у  нее
пересохло во рту. Ей на память пришли слова, которые не  раз  встречались  в
рассказах кормильцы, - ночь наваждений. Вот она, ночь наваждении!  Казалось,
что-то давящее, невыносимое было разлито в самом  воздухе,  это  душило  ее,
наводило на нее ужас.
   Наконец, разорвав глубокую тишину монастыря, в ночи раздался тонкий  звон
колокола.
   До создания Людовиком XIV Дома  инвалидов  старым  солдатам  некуда  было
деваться, и они находили пристанище в монастырях, которые служили им как  бы
богадельней. Вот откуда падение нравов.
   Брат Жан поднялся с пола. По вискам у него текли струйки пота, словно  он
только что выдержал изнуряющую рукопашную схватку.
   - Вот и к заутрене звонят, - сказал он. - Заря  еще  не  занялась,  но  я
должен идти с братьями в часовню.  Если  хотите,  оставайтесь  здесь.  Когда
рассветет, я приду за вами.
   - Нет, мне страшно, - проговорила Анжелика, с трудом удерживаясь,  чтобы,
не вцепиться в сутану своего покровителя. - А я могу пойти с вами в часовню?
Я тоже помолюсь.
   - Пожалуйста, дитя мое.
   И он добавил с печальной улыбкой:
   - В былые времена никому бы в голову не пришло отправиться к  заутрене  с
девочкой, но теперь в этих стенах можно встретить столь необычные лица,  что
уже ничему не удивляешься. Поэтому-то я привел вас к себе, у меня вы были  в
большей безопасности, чем в сарае.
   Помолчав, он сказал очень серьезно:
   - Анжелика, могу ли я вас просить, чтобы, когда вы  вернетесь  домой,  вы
никому не рассказывали о том, что видели здесь?
   - Обещаю вам, - сказала она, подняв на него свои ясные глаза.
   Они вышли в коридор, где с приближением рассвета  на  стенах  из  древних
камней, казалось, выступила холодная роса.
   - А для чего в вашей двери окошко? - спросила Анжелика.
   - Когда-то мы были орденом отшельников. Монахи выходили  из  своих  келий
только для богослужения, а во время поста даже это  запрещалось.  Послушники
ставили еду  в  эти  оконца.  А  теперь,  дитя  мое,  помолчите,  старайтесь
держаться как можно незаметнее. Я буду вам весьма благодарен.
   Мимо них проходили монахи  в  капюшонах,  постукивая  четками  и  бормоча
молитвы.
   Анжелика забилась в угол часовни и  попыталась  молиться,  но  монотонное
пение и запах горящих свечей усыпили ее.
   Когда она проснулась, часовня была уже пуста, и лишь легкие струйки  дыма
от погашенных свечей поднимались к темным сводам.
   Анжелика  вышла  на  улицу.  Вставало  солнце.  В  его  золотистых  лучах
черепичные крыши стали цвета  желто-фиоли.  В  саду  около  каменной  статуи
святого ворковали голуби. Анжелика лениво потянулась и зевнула. И  подумала,
не приснилось ли ей все это...

***

   Брат Ансельм, человек добрый, но удивительно медлительный, запряг  своего
мула лишь после обеда.
   - Не волнуйтесь, ребятки, -  весело  успокаивал  он  детей,  -  я  просто
отодвигаю порку, которая вас ждет. Мы доберемся до вашей  деревни  только  к
ночи, все родители будут спать...
   "Если только они не  бегают  по  полям  в  поисках  своих  отпрысков",  -
подумала Анжелика. Она была недовольна собой. Ей казалось, что за  последние
несколько часов она вдруг повзрослела.
   "Никогда больше я не буду выкидывать подобных глупостей", - твердо, но  с
какой-то грустью сказала она себе.
   Брат Ансельм из уважения к благородному происхождению Анжелики посадил ее
на козлы рядом с собой, а мальчишки забрались в повозку.
   - Ну-у-у, пошел, красавец! Побыстрей,  хороший  мой!  -  распевал  монах,
потряхивая вожжами.
   Но мул не торопился. Наступил уже вечер, а они все еще ползли по  римской
дороге.
   - Я поеду самым коротким путем, - сказал монах.  -  Плохо,  конечно,  что
придется ехать мимо Волу и Шайе, ведь это гугенотские деревни, но, бог даст,
будет темно, и еретики нас не заметят. Мою сутану там здорово недолюбливают.
   Брат Ансельм слез с козел и перевел  мула  на  тропинку,  которая  вилась
вверх. Анжелике захотелось немного размяться, и она пошла рядом с ним. Она с
удивлением смотрела по сторонам: она  никогда  не  бывала  здесь,  хотя  они
находились в нескольких лье от Монтелу. Тропинка  вела  по  склону  какой-то
осыпи, напоминавшей заброшенный карьер.
   Приглядевшись внимательнее, Анжелика  действительно  заметила  развалины,
каких-то строений.
   Она была босиком и то и дело спотыкалась о куски почерневшего шлака.
   - Какая странная пемза, - сказала она, подобрав тяжелый пористый  камень,
о который ушибла ногу.
   - Здесь был свинцовый рудн