нику.  Остановившись  перед
связанным пиратом, Жоффрей де Пейрак поприветствовал его на восточный манер,
прикладывая руку последовательно ко лбу и к сердцу.
   - Салям алейкум, - сказал он.
   - Алейкум салям, - машинально ответил Колен.
   - Привет тебе. Колен Патюрель, король рабов  Микнеса,  -  продолжал  граф
по-арабски.
   Колен помолчал, не спуская с него изучающего взгляда.
   - Я также узнал тебя, - сказал он наконец тоже по-арабски. - Ты  Рескатор
- Искупитель, друг Мулая Исмаила. Я часто видел тебя сидящим рядом с ним  на
вышитых подушках.
   - И я тебя часто видел прикованным или привязанным к виселице на Рыночной
площади в компании с разбойниками...
   - Я и сейчас связан, - простодушно заметил Колен.
   - А возможно, будешь скоро и  повешен,  -  ответил  граф  все  с  той  же
холодной улыбкой, приводящей в трепет Анжелику.
   Арабский язык она  еще  помнила  и  в  основном  могла  следить  за  этим
поразительным диалогом.
   Почти столь же рослый,  как  и  Колен,  Жоффрей,  несмотря  на  худощавую
фигуру, очевидно, за счет вельможной  осанки  выглядел  внушительнее  своего
массивного противника. Это были две противоположности, два разных  мира.  Их
противостояние грозило взрывом. Установилось глубокое молчание. Похоже, граф
обдумывал решение.
   Внешне он не проявлял каких-либо признаков гнева, даже сдержанного, а  во
взгляде не  было  злого  блеска.  Но  Анжелика  чувствовала,  что  более  не
существует для него. А если и существует, то только как неприятный  предмет,
который лучше не замечать. Равнодушие  или  неприязнь?  Она  не  знала.  Это
казалось ей немыслимым, невыносимым. Пусть бы он лучше ударил ее,  убил.  Но
он выбрал нечто похуже. Своим отношением он  как  бы  нарочно  ставил  ее  в
положение женщины, какой ей не хотелось бы быть  и  какой  она  не  была,  в
положение опозоренной, нарушившей супружескую верность  жены,  выкинутой  из
его сердца и ожидающей рядом со своим  сообщником-любовником  окончательного
приговора. Но даже и это ее не трогало. Безразличны  ей  были  все,  кто  ее
окружал, весь этот спектакль. Она вся была поглощена отчаянным  поиском  его
взгляда, хоть какого-нибудь его жеста, хоть малейшего знака.
   Теперь, когда он узнал, кто такой Золотая Борода, попытается ли он понять
хоть в какой-то мере.., ее слабость?.. Ей хотелось бы набраться  смелости  и
сказать:
   "Давай объяснимся..." Но она чувствовала, что  сейчас  он  не  скажет  ни
слова. Его  сдерживало  присутствие  солдат  и  матросов,  а  того  более  -
окруживших  его  джентльменов,  молчаливых  и  чопорных,   скрывавших   свое
любопытство под маской  безразличия:  фламандского  корсара  Жиля  Ванерека,
Ролана д'Урвилля и  еще  одного  француза,  имени  которого  она  не  знала;
утонченного английского адмирала и его помощника, увешанного лентами.
   Зачем привел их Жоффрей на это трагическое свидание, где его  супружеская
честь подвергалась серьезному испытанию?
   Страх подавил в ней все другие чувства. Страх,  который  внушал  ей  этот
незнакомец и в то же время самый близкий  ей  человек,  Жоффрей  де  Пейрак,
Волшебник,  Чудодей,  ее  муж...  Слишком  сильная  любовь  рождает   страх.
Разрушает доверие. Сердце ее разрывалось от боли, а он не удостоил  ее  хотя
бы взглядом.
   Она была так потрясена и убита, что не заметила,  что  граф  не  отрывает
глаз от Колена. А пират, взглянув на нее украдкой, уловил выражение отчаяния
и мраморную бледность прекрасного  женского  лица,  обезображенного  большим
синяком, и чувство любви, что светилось в глазах Анжелики, любви к тому, кто
причинил ей эту боль, заставило его склонить голову.
   Ему приоткрылась истина.
   Она любит этого человека, его одного.  Этого  Рескатора,  которого  Колен
видел вступающим  в  Микнес  в  сопровождении  блестящей  свиты.  Одного  из
отступников, издевавшегося над  несчастными  пленниками.  Золото  и  серебро
обеспечивали ему неслыханное влияние. Сам Мулай Исмаил относился  к  нему  с
особым почтением.
   Сегодня  Анжелика  любит  только  его.  Она  принадлежит  этому  мрачному
джентльмену, худому, но крепкому, как мавр  или  испанец,  этому  уродливому
дуэлянту, с лицом, обезображенным шрамами и в  то  же  время  облагороженным
светом ума, исходящим из его  проницательных  глаз.  Она  принадлежит  этому
важному сеньору, богатому и влиятельному.
   Да, и она предана ему.., всей душой, всем  телом,  всем  сердцем.  И  это
сразу видно. Достаточно взглянуть на нее... Увидеть  на  ее  лице  выражение
беспредельной преданности и детского смятения, какого он никогда не  замечал
у этой мужественной женщины... Когда сердце женщины поражено любовью, в  нем
нет места ни для стыда, ни для гордости, ни для чего другого. Она становится
настоящим ребенком... Он все понял...
   Он, Колен, Колен-нормандец,  Колен-пленник  не  значит  для  нее  ничего,
несмотря на мимолетные чувства, какие она порой  питала  к  нему.  Здесь  не
может быть никаких иллюзий.
   Перед лицом этого человека он для  нее  ничто.  Но  это  в  конце  концов
неважно. Он скоро умрет. Пустынное место, затерянное на далекой американской
земле, станет концом его скитаний!..
   И его благородному сердцу страстно захотелось сделать хоть что-нибудь для
Анжелики, для его сестры по каторге, воплотившей все самое светлое - теплое,
райское, ослепляющее - в его трудной судьбе.
   Он был ее должником. И он отдаст ей долг, потому что только это ей  очень
нужно сегодня.
   - Монсеньор, - сказал он, гордо поднимая голову  и  впиваясь  взглядом  в
непроницаемые глаза де Пейрака, - монсеньор, сегодня я в ваших руках, и это,
так сказать, непреложный факт войны. Я Золотая Борода.  Я  сам  выбрал  этот
уголок побережья для своего налета. У меня были свои причины  для  этого,  у
вас - свои, чтобы помешать мне. Успех в сражении достается более  быстрым  и
более ловким. Я проиграл!.. Я склоняюсь перед вами, и вы можете  сделать  со
мной все, что вам будет угодно... Но  прежде,  чем  приступить  к  процедуре
суда, нужно все до конца выяснить. Если вы меня повесите, то пусть это будет
сделано потому, что я пират, ваш противник, что я разбойник  морей  в  ваших
глазах, флибустьер, промысел которого мешает вашему, потому что я проиграл в
этой гонке, но.., ни по какой другой причине, монсеньор! Такой причины  нет,
клянусь вам в этом.
   Только воспоминания. Вы должны это знать, поскольку  вы  меня  вспомнили.
Люди, побывавшие в плену в варварской стране  и  вместе  вырвавшиеся,  чтобы
добраться до христианских земель, навсегда остаются друзьями. Такие вещи  не
забываются.., если эти люди встречаются  случайно  на  жизненном  пути.  Это
нетрудно понять. Но у каждого своя судьба, Я могу  клятвенно  заверить  вас,
монсеньор, в том, что в горестных событиях прошлой ночи нет ни моей вины, ни
вины этой женщины, - он кивнул головой в сторону Анжелики. - В этих местах с
приливом шутки плохи. Вы это знаете не хуже меня. И  когда  вы  оказываетесь
отрезанными от мира на маленьком островке, у вас лишь один выход:  набраться
терпения и ждать.
   Я, человек моря, еще раз клянусь вам здесь перед вашими  людьми  и  перед
сеньорами, которые меня слушают, что этой ночью  не  произошло  ничего,  что
затрагивало бы репутацию  вашей  жены,  графини  де  Пейрак,  что  могло  бы
запятнать вашу мужскую честь.
   - Я знаю, - ответил де Пейрак своим хрипловатым и бесстрастным голосом, -
я знаю. Я был на острове.

Глава 7

   На  этот  раз  Анжеликой  овладел  неудержимый  гнев,  который  потряс  и
опустошил ее, как ураган, и ей  казалось  Даже  временами,  что  она  просто
ненавидит Пейрака.
   Удар был нанесен в самое сердце  фразой  "я  знаю,  я  был  на  острове",
произнесенной с  иронической  усмешкой.  Ее  горестного  оцепенения  как  не
бывало.
   Отвернувшись от  них,  граф  сделал  повелительный  знак  отправляться  в
Голдсборо.
   Он не захотел заметить выражения смятения на лице Анжелики, которое ей не
удалось полностью скрыть после его  поразительного  признания.  В  тягостном
молчании группа двинулась по извилистой тропинке вдоль берега моря.  Пейрак,
с высоко поднятой головой и в развевающемся плаще,  шел  по  своей  привычке
быстрым шагом впереди, не удостаивая вниманием ни пленника,  которого  вели,
подталкивая, испанские солдаты, ни молодую женщину, которая шла  в  глубокой
задумчивости, иногда спотыкаясь на неровностях тропинки.
   Загляни он тогда в ее глаза, он увидел бы в них лишь выражение бессильной
женской ярости, которая захватила ее  целиком,  ярости,  порожденной  жгучим
унижением,  чувством  стыда,   источник   которого   она   и   не   пыталась
анализировать.
   Потрясенная, она не понимала, что более всего страдает  из-за  целомудрия
своих чувств. "Он видел проявления ее  дружбы  с  Коленом,  ее  нежности  по
отношению к этому человеку! Он видел, как она положила руку на  лоб  Колена,
как смеялась вместе с ним, но ведь на это он не имел права. Это  принадлежит
только ей, это ее тайный сад. Муж, даже самый любимый, не  имеет  права  все
видеть, все знать. Впрочем, для нее он уже не обожаемый муж, а враг".
   Потрясенная неожиданным открытием, она вернулась  к  привычному  для  нее
когда-то образу мужчины. Это враг женщины, ненавидимый  еще  глубже  потому,
что он не оправдывает надежд и обманывает ожидания.
   Волна гнева и горечи помогла ей взять себя в руки. Теперь  и  она  шла  с
высоко поднятой головой.
   Если б он ее оскорбил или ударил, она бы приняла  это,  склонилась  перед
взрывом справедливого гнева. Однако  низость  его  макиавеллиевской  западни
разрушила в глазах  Анжелики  образ  мужа,  взорвала  ее  слепое  доверие  и
безмерное уважение к нему. Все уничтожено! Все! Он  решил  поиграть  сердцем
своей жены, ее чувствами, хрупкость которых ему хорошо известна, он  толкнул
ее в объятия  другого  мужчины..,  чтобы  посмотреть!.,  проверить!.,  чтобы
позабавиться!.. А может быть, в порыве дикой ревности и  раненого  самолюбия
он  хотел,  подвергнув  ее  новому  искушению,  получить  предлог   для   ее
убийства!.. УБИЙСТВА!..  Ее!  Своей  жены!  Которая  считала,  что  занимает
главное место в его жизни, в его сердце!.. О! О!  Рыдания  душили  Анжелику.
Нечеловеческим усилием ей удалось все же сдержать их, остановить поток слез,
готовых хлынуть из-под век, и с вызовом вскинуть голову...
   Таков был ее внутренний приговор, принятый без оглядки на то, что  должно
было случиться. Оставит ли он ее под надзором в форте? Выгонит ли?  Отправит
ли в изгнание? Во всяком случае, с ней не так легко будет справиться,  и  на
этот раз она сумеет постоять за себя. Напротив, судьба  Колена  казалась  ей
безысходно трагичной, и когда с  приближением  к  поселению  послышался  гул
толпы, напоминавший шум грозового ветра, ее собственные  переживания  отошли
на второй план, уступив место опасению за  жизнь  Колена.  Она  собралась  с
силами, готовая защищать его против всех  словом  и  делом,  не  заботясь  о
собственной безопасности. Она  не  могла  допустить,  она  этого  просто  не
вынесла бы, чтобы у нее на глазах Колен был растерзан и повешен, чтобы из-за
нее оборвалась жизнь Колена Патюреля.
   Она прикрыла бы его своим телом, она защитила бы его, как одного из своих
детей. Ведь и он спас ее, вынеся на своих плечах при переходе через пустыню.
   Крики в лесу напоминали рев стаи, готовой растерзать свою добычу.
   Предупрежденное слухами, которые в этих диких местах переносятся, похоже,
ветром, все население Голдсборо, удваивавшееся  летом  за  счет  иностранных
матросов,  путешествующих  акадийцев  и  торговцев  из   индейских   племен,
сбегалось к месту события, спускаясь с окрестных  холмов,  пересекая  бухту,
открытую отливом. Белые  чепцы  женщин  мелькали,  как  чайки,  над  темными
пестрыми волнами мужских голов. К местным жителям и матросам  присоединились
английские беженцы и индейские зеваки, очень быстро перенимавшие симпатии  и
антипатии своих новых друзей.
   - Золотая Борода! Взят в плен!..
   И "она" с ним. И это уже известно. Она провела  с  ним  ночь  на  острове
Старого Корабля. "Их" ведут скованными.
   Крики,  вопли,  ругательства  сливались  в  грозный  гул,  который,   все
нарастая, катился им навстречу и, когда группы людей, высыпавшие из  леса  и
поднявшиеся от берега, окружили эскорт,  испанские  солдаты  вынуждены  были
спешно перестроиться, чтобы пленник не попал в руки разъяренной толпы.
   - Смерть ему! Смерть! - кричали ослепленные яростью люди.  -  Ты  попался
наконец. Золотая Борода! Бандит! Безбожник! Ты хотел захватить наше добро! И
получил наручники! А где  твои  изумруды?  И  твой  корабль?..  Пришла  наша
очередь! Ха! Ха! Не спасет тебя твоя  золотая  борода.  Мы  тебя  на  ней  и
повесим!
   В неистовстве разбушевавшихся корабельных экипажей и колонистов сказалась
ненависть к тому, кто вчера еще был  грозным  противником,  напавшим  на  их
маленькое поселение, пережившее такую трудную  зиму,  готовым  уничтожить  и
разорить  их.  Сегодня  он  стал  колоссом,  повергнутым  после   вчерашнего
жестокого боя, где пали многие их товарищи, и их крики ненависти,  их  жажда
отмщения несли в себе все: и  торжество  победы,  и  чувство  облегчения,  и
печаль. Слишком дорогой ценой далась победа. Горе больно отдавалось  даже  в
их суровых сердцах.
   Рядом с Золотой Бородой была она. Первая Дама Голдсборо, Дама Серебряного
озера. Фея с исцеляющими руками. Значит, правду рассказывали о  ее  связи  с
пиратом! И как же больно знать, что это подтвердилось.
   Этот мерзкий разбойник разрушил то, что давало им силу и высоко  ценилось
в их жизни, полной лишений: естественное  чувство  преклонения  перед  двумя
высшими существами - графом и графиней де Пейрак.
   В гамме проклятий и враждебных выкриков Анжелика не  уловила  тот,  может
быть, единственный за все утро взгляд, который бросил на нее Жоффрей.
   Если б она это заметила, терзавшая ее боль могла бы смягчиться. Ведь  это
был взгляд, полный беспокойства: достаточно ли  надежно  она  была  защищена
копьями испанцев.
   -  Безбожник!  Похититель  женщин!  Подлец!   Залпами   сыпались   брань,
оскорбления,  летели  плевки.  Колен  со  связанными  руками,   под   градом
ругательств и тычков с трудом продвигался, окруженный солдатами.
   Ветер шевелил его длинные волосы и спутанную бороду. Его  мрачный  взгляд
из-под мохнатых бровей был направлен вдаль, поверх беснующейся толпы; он был
похож на  Прометея,  сына  Титана,  прикованного  к  скале  и  отданного  на
растерзание орлу.
   У въезда в поселение группе пришлось еще раз  остановиться  под  натиском
толпы,  которую  не  могли  утихомирить  ни  призывы  д'Урвилля,  ни  угрозы
Ванерека, ни устрашающий вид испанской охраны.
   Вдруг просвистел камень, ударивший Колена в висок, еще один  упал  у  ног
Анжелики; откуда-то раздался крик:
   - Дьявол!
   Долго еще в утреннем воздухе звучали проклятия. Вдруг, словно  испуганная
собственным неистовством, толпа смолкла.
   Они услышали голос графа, спокойствие которого и  поднятая  в  знак  мира
рука мгновенно подействовали на сверхвозбужденные нервы людей.
   - Успокойтесь, -  воззвал  хрипловатый,  но  спокойный,  твердый  и  чуть
торжествующий голос. - Ваш враг, Золотая Борода, пленен!  Не  трогайте  его.
Оставьте его на мой суд!
   Многие склонили головы, толпа подчинилась и отступила.
   Форт был уже близок.
   Анжелика услышала команду отправить пленника  в  караульное  помещение  и
запереть его там под двойной охраной.
   Что касается Анжелики, ее ждала квартира в главной башне замка.
   Она остановилась и, резко повернувшись, оказалась лицом к лицу с плотной,
упрямой толпой следовавших за ней колонистов.  Впереди  шли  протестанты  из
Ла-Рошели.
   Анжелика поняла, что если сейчас она смирится  с  положением  виновной  и
спрячет свой страх во внутренних покоях форта, она никогда больше не  сможет
выйти из крепости без риска быть побитой камнями.
   Она знала  непреклонный  характер  ларошельцев,  суеверную  предвзятость,
свойственную всем морякам, а особенно англичанам. Дай только  волю  сплетням
насчет нее и ее мужа, и каждый из этих людей вооружился бы в соответствии  с
его верой либо святой водой, либо, что куда более опасно, мушкетом, как  это
уже произошло во время бунта на борту корабля в океане.
   Был лишь один способ успокоить их подозрительность: нужно было  заставить
уважать себя, доказать, что все их  пересуды  беспочвенны,  что  ее  совесть
чиста,  лишить  всякого  правдоподобия  приписываемый  ей   образ   женщины,
изменившей мужу. Если же это окажется невозможным, иметь смелость не прятать
свое бледное лицо с  кругами  под  глазами  и  печальными  следами  сведения
супружеских счетов.
   Она освободилась от  поддерживавшей  ее  руки;  возможно,  это  был  Хуан
Альварес, который хотел проводить  ее  во  внутренние  покои.  Нет,  она  не
согласится ни на суд, ни на заключение: для этого им пришлось  бы  применить
силу, и ей бы очень хотелось посмотреть, решится  ли  Жоффрей  добавить  еще
одно оскорбление к тем, которые он уже нанес ей.
   Женщина, изменившая мужу! Ладно! А как должна вести себя женщина, которая
хочет отмести поток клеветы, оградить свою честь и честь своего мужа, спасти
то, что еще можно спасти? Действовать  в  открытую,  так,  будто  ничего  не
произошло, будто никто ничего не знает, быть "как раньше".
   - Я хотела бы сегодня же проверить, как себя чувствуют вчерашние раненые,
- сказала она громко, своим обычным спокойным тоном,  обращаясь  к  женщине,
стоявшей ближе других. - Куда положили раненых с "Бесстрашного"?
   Женщина сердито  отвернулась,  но  Анжелика  спокойно  двинулась  дальше,
полная решимости доказать, кто она есть, какой  она  хотела  бы  остаться  в
глазах людей.
   По знаку графа два испанских охранника пошли за нею следом. Казалось, она
не обратила на это внимания, продолжая идти с таким достоинством, что при ее
приближении стихали все пересуды. Более  всего  Анжелика  не  хотела,  чтобы
сплетни потревожили мальчишечьи ум и сердце ее любимого Кантора.
   Эта мысль не оставляла ее ни на миг; голова  ее  кружилась  от  голода  и
усталости, но она не позволила себе передохнуть, переходя от одного раненого
к другому.
   Большинство раненых с "Бесстрашного" вернулись на свой корабль, и  только
самые тяжелые, а также раненые с  "Голдсборо",  были  размещены  у  жителей.
Анжелика входила в дома, требовала воды,  полотна  для  перевязок,  бальзама
и.., содействия, а ларошельцы, хотели они того или нет,  вынуждены  были  ей
помогать.
   Раненые встречали ее с нетерпением и надеждой;  занимаясь  перевязками  и
разматывая испачканные кровью и сукровицей тряпки, она постепенно  приходила
в себя. Зияющие раны, в излечении которых она  видела  свое  предназначение,
возвращали ей чувство собственного достоинства.
   Для этих небритых и  страдающих  людей  всякого  рода  слухи,  касающиеся
прекрасной и благородной дамы, встретившейся им в день  сражения  в  забытых
богом местах  Америки,  значили  гораздо  меньше,  чем  облегчение,  которое
приносило ее присутствие.
   - Мадам, спасете ли вы мой глаз?.. Мадам, я не спал всю ночь  из-за  этой
мошкары...
   Раненые пираты  с  "Сердца  Марии"  были  помещены  вместе  со  здоровыми
пленниками в кукурузной риге под  надежной  и  хорошо  вооруженной  охраной.
Кроме того, строение это находилось  под  дулами  пушек  одного  из  угловых
бастионов форта. Предосторожности эти не были лишними, так  как,  по  словам
одного из часовых, узнав о поимке Золотой Бороды, пленные  заволновались,  и
входить к ним стало опасно.
   Два сопровождавших ее матроса хотели войти вместе с Анжеликой  в  ригу  с
мушкетами наготове, но она остановила их.
   - Я хорошо знаю этих людей и совершенно не боюсь их.
   Она предложила своим испанским стражникам остаться снаружи и сделала  это
таким повелительным тоном, что бедняги не посмели ослушаться.  Необходимость
выбирать между  священн