олый  Абдулла  простирается
ниц у ног хозяина, сокрушенный сознанием  своей  вины,  снова  услышала  его
хриплый голос, бормочущий по-арабски: "Я поднял на тебя руку,  и  твоя  рука
покарает меня. Хвала Аллаху!"
   Два  негра  выступили  вперед,  торопливо  и  печально  бормоча  какую-то
молитву. Они подняли своего собрата,  сняли  с  его  шеи  позорную  петлю  и
понесли труп в сторону бушприта<Бушприт - горизонтальный или наклонный брус,
выставленный с носа парусного судна; служит  для  вынесения  вперед  носовых
парусов.>. Шеренга матросов расступилась, пропуская их, и снова сомкнулась.
   Рескатор продолжал смотреть на протестантов.
   - А теперь я скажу вам одну вещь, которую вам надлежит  запомнить  раз  и
навсегда. Я приказал повесить этого человека не потому, что он  посягнул  на
честь вашей дочери, господин Мерсело, а потому, что он ослушался меня. Когда
вы, ваши жены и дети поднялись  на  борт  моего  корабля,  я  отдал  экипажу
строжайший приказ. Моим людям  запрещалось  приближаться  к  вашим  женам  и
дочерям или оказывать им неуважение.., под страхом смерти. Пренебрегая  этим
запретом,  Абдулла  знал,  чем  рискует.   И   теперь   он   поплатился   за
неповиновение.
   Рескатор подошел к гугенотам ближе, стал  напротив  Маниго  и  одного  за
другим оглядел Берна, Мерсело и пастора Бокера, которых остальные,  по  всей
видимости, почитали за руководителей общины.  Раздуваемые  ветром  полы  его
плаща разошлись в стороны, и ларошельцы увидели, как его  руки  в  перчатках
сжали рукоятки двух заткнутых за пояс пистолетов.
   - Напоследок  я  хочу  добавить  еще  кое-что,  -  продолжал  он  тем  же
угрожающим тоном, - и крепко запомните это на будущее. Господа,  все  вы  из
Ла-Рошели, и вам известны законы моря.  Вы  знаете,  что  на  "Голдсборо"  я
единственный хозяин после Бога. Все,  кто  находится  на  корабле:  офицеры,
матросы, пассажиры - обязаны мне повиноваться. Я повесил этого мавра,  моего
верного слугу, потому что он нарушил мой приказ... И если  когда-нибудь  мой
приказ нарушите вы, знайте: я вздерну и вас...

Глава 23

   Она смотрела на него жадно, неотрывно, она пожирала его глазами.  Как  он
одинок!
   Один на ветру. Вот так же стоял он тогда на крутом берегу под Ла-Рошелью.
   Так одиноки бывают те, кто не похожи на других.
   И однако он нес это одиночество с  той  же  непринужденной  легкостью,  с
какой носил свой широкий черный плащ, тяжелые складки которого  так  красиво
развевались на ветру.
   Он вынес на своих сильных плечах все тяготы жизни и - богатый или бедный,
могущественный или гонимый, здоровый или больной -  никогда  не  сгибался  и
никому не жаловался. В этом проявлялось его благородство.
   Он всегда, что бы с ним ни случилось, останется знатным сеньором.
   Анжелике хотелось подбежать к нему, чтобы в его неиссякаемой  силе  найти
опору для своей слабости - и в то же время она хотела прижать его к  сердцу,
чтобы он наконец отдохнул.
   Свисток боцманской дудки разогнал экипаж по местам. Матросы рассеялись по
мачтам и реям. С мостика на юте  капитан  Язон  выкрикивал  в  медный  рупор
команды.
   На реях развернулись паруса. Картина вновь оживала.
   Протестанты молча покинули палубу.  Анжелика  осталась.  Сейчас  для  нее
существовали только она и он и  Вокруг,  куда  ни  глянь,  -  далекая  линия
горизонта.
   Жоффрей де Пейрак повернулся и увидел ее.
   - На море такая казнь в назидание другим, чтоб не забывали о  дисциплине,
- обыденное происшествие.  Тут  не  из-за  чего  волноваться,  сударыня.  Вы
плавали по Средиземному морю, побывали в руках пиратов  и  работорговцев,  и
вам все это должно быть известно.
   - Да, конечно.
   - Власть предполагает также и обязанности. Приучить экипаж к дисциплине и
затем поддерживать ее - трудная задача.
   - Я знаю и это.
   И она с удивлением вспомнила, как командовала своими крестьянами, воюя  с
королем, и лично вела их в бой.
   - Мавр тоже это знал, - проговорила она задумчиво. -  Я  поняла,  что  он
сказал вам вчера вечером, когда мы застигли его на месте преступления.
   Перед ее  мысленным  взором  вдруг  ожила  вчерашняя  сцена  со  всем  ее
бесстыдством, необычностью и жгучим сладострастием, и от смущения она  густо
покраснела.
   Ей вспомнилось, как она невольно  сжала  руку  мужчины,  стоявшего  тогда
рядом с ней, - его руку. Ей казалось, что  ее  ладонь  все  еще  ощущает  то
прикосновение, его  мускулистую,  твердую,  как  дерево,  плоть  под  тканью
камзола. Ее любимый...
   Он здесь! Эти губы,  о  которых  она  столько  грезила,  -  вот  они,  не
прикрытые жесткой маской, такие же, как прежде, живые, теплые.
   Ей больше не нужно  гоняться  за  вечно  ускользающим  воспоминанием.  Он
здесь, он рядом!
   А то, что их разделяет, - все это пустяки. Они исчезнут сами собой. И  от
сознания, что мечта, так долго жившая в ее душе, стала явью, все ее существо
охватило ликование. Она стояла перед ним, не смея  шевельнуться  и  не  видя
ничего, кроме него.
   Сегодня вечером с другого конца корабля в море сбросят тело казненного.
   Любовь.., смерть. Время продолжает ткать свое полотно,  вплетать  в  нити
судеб то, что творит жизнь, и то, что приближает ее конец.
   - Я думаю, вам лучше вернуться  к  себе,  -  сказал  наконец  Жоффрей  де
Пейрак.
   Она опустила глаза и склонила голову, показывая, что поняла и повинуется.
   Конечно, между ними еще есть преграды. Но все  это  мелочи.  Стены  самые
непреодолимые, из-за которых она тщетно звала его, ломая руки, те стены, имя
которым - разлука и смерть, уже рухнули.
   Все  остальное  не  имеет  значения.  Настанет  день,  когда  их   любовь
возродится.
   Госпожа Маниго вдруг  повернулась  к  Бертиль  и  с  размаху  влепила  ей
пощечину.
   - Грязная потаскушка! Теперь вы, наверное, удовлетворены? Ведь  на  вашей
совести смерть человека!
   Поднялся  страшный  шум.  Несмотря  на  все  свое  уважение   к   супруге
судовладельца, госпожа Мерсело вступилась за свое чадо:
   - Вы всегда завидовали красоте моей дочери, ведь ваши-то...
   - Какой бы красоткой ни была ваша Бертиль, ей не следовало снимать корсаж
и выставлять напоказ свои прелести перед негром. А вам  словно  и  невдомек,
что такие штучки до добра не доводят!
   Их не без труда развели.
   - Да успокойтесь вы, женщины! - рявкнул Маниго. - Вцепляясь друг другу  в
волосы, вы не поможете нам выбраться из этого осиного гнезда.
   Повернувшись к своим друзьям, он добавил:
   - Утром, когда он к нам заявился, я подумал, что  он  пронюхал  про  наши
планы. Но, к счастью, пронесло.
   - И все же  он  что-то  подозревает,  -  озабоченно  пробормотал  адвокат
Каррер.
   Они  замолчали,  так  как  в  твиндек  вошла  Анжелика.  Дверь   за   ней
затворилась, и тотчас послышалось звяканье цепи, на которой крепился висячий
замок.
   - Не будем питать иллюзий, мы здесь не более, чем  пленники!  -  заключил
Маниго.
   Габриэль Берн в этом разговоре не участвовал. Его задержали  наверху  два
матроса, которым было приказано - со всей любезностью, однако  всенепременно
- препроводить его к монсеньору Рескатору.
   "Странно,  -  подумал  Жоффрей  де  Пейрак.  -  Сейчас,  когда  я  с  ней
разговаривал, она смотрела на меня так, словно  она  меня  любят.  Можно  ли
ошибиться, когда видишь такой взгляд?"
   Он все еще размышлял об этом удивительном  мгновении,  таком  мимолетном,
что его даже взяло сомнение, - а было ли оно на самом деле,  -  когда  дверь
отворилась и вошел гугенот.
   - Садитесь, сударь, - сказал  Жоффрей  де  Пейрак,  указывая  на  стоящее
напротив кресло.
   Габриэль Берн сел. Он сразу решил, что учтивость капитана  не  предвещает
ему ничего хорошего, - и оказался прав.
   После довольно долгого молчания, когда противники присматривались друг  к
другу, дуэль началась.
   - Ну как ваши дела с женитьбой на госпоже Анжелике? Каковы  успехи?  -  в
глухом голосе Рескатора сквозило ехидство.
   Берн даже бровью не повел. Жоффрей де Пейрак с досадой отметил про  себя,
что гугенот умеет владеть собой. "Эта туша и не думает уворачиваться от моих
уколов, - подумал он. - И не собирается на них отвечать. Но  как  знать,  не
измотает ли он меня уже одним своим немалым весом и не заставит ли совершить
какой-нибудь промах".
   Наконец Берн тряхнул головой.
   - Я не считаю нужным обсуждать эту тему.
   - А я считаю. Эта женщина меня интересует. И мне приятно говорить о ней.
   - Вы тоже собираетесь сделать ей предложение?  -  на  этот  раз  ехидство
зазвучало в голосе Берна.
   - Разумеется, нет! - смеясь, сказал Рескатор.
   Смех собеседника был гугеноту непонятен, и в нем с новой силой  вспыхнула
ненависть. Но внешне он остался спокоен.
   - Вероятно, вызывая меня к себе, вы, сударь, желали узнать,  намерена  ли
госпожа Анжелика уступить вашим бесстыдным домогательствам и готова  ли  она
вам в угоду поломать себе жизнь и разорвать свою дружбу со мной?
   - Кое-что из этого действительно входило в мои намерения. Итак, каков  же
будет ваш ответ?
   - Я думаю, она слишком умна, чтобы попасться в ваши сети, - отвечал  Берн
с тем большей твердостью и горячностью, что сам он - увы! - отнюдь не был  в
этом уверен. - В моем доме она старалась забыть свою прежнюю  бурную  жизнь.
Она не может отбросить все то, что нас  связывает.  Нашу  дружбу,  согласие,
взаимопонимание... Я спас жизнь ее дочери.
   - Ах, да! Я тоже. Выходит, мы с  вами  соперничаем  уже  не  из-за  одной
женщины, а из-за двух.
   - Девочка значит для нее очень много! - сказал Берн  с  такой  угрозой  в
голосе, будто намеревался  не  на  шутку  устрашить  противника.  -  Госпожа
Анжелика никогда от нее не откажется! Ни для кого!
   - Я знаю. Но у меня тут есть, чем завоевать расположение этой юной особы.
   Откинув крышку ларца, он, как бы играя, пропустил между  пальцами  горсть
драгоценных камешков.
   - Насколько я понял, девочка неравнодушна к блеску драгоценностей.
   Габриэль Берн сжал кулаки. Всякий раз, когда он оказывался  с  Рескатором
лицом к лицу, ему начинало казаться, что перед ним  не  человек,  а  исчадие
ада. Он возлагал на него вину за все то злое, что обнаружил недавно  в  себе
самом, и за те муки, которые испытывал,  когда  вселившиеся  в  него  демоны
принимались его искушать. Воспоминание о том,  что  произошло  между  ним  и
Анжеликой минувшей ночью, преследовало и терзало его так неотступно, что  на
повешенного мавра он взирал с безучастием автомата.
   - Как ваши раны? - сладким голосом спросил Жоффрей де Пейрак.
   - Не беспокоят, - коротко ответил Берн.
   - А эта? - продолжал  злой  демон,  показывая  на  окровавленную  тряпку,
которой была обмотана рука торговца, пострадавшая от зубов Анжелики.
   Берн побагровел и вскочил на ноги. Рескатор тоже встал.
   - Укус женщины, - тихо промурлыкал он, - более ядовит для сердца, чем для
тела.
   Пейрак знал, что, разъяряя  своего  и  без  того  униженного  противника,
совершает опасную ошибку.  Он  и  так  уже  поступил  опрометчиво,  приказав
привести Берна к себе в апартаменты, но нынче утром он обратил  внимание  на
его перевязанную руку - и не устоял перед искушением проверить пришедшую  на
ум догадку. Она оказалась верной.
   "Она его отвергла, - думал он с ликованием, -  она  его  отвергла!  Стало
быть, он не ее любовник!" Однако за удовольствие узнать  это  ему  наверняка
придется дорого заплатить.  Берн  не  забудет  своего  унижения,  он  станет
мстить. В хитрых глазах торговца разгоралась непримиримая злоба.
   - Позвольте спросить, монсеньор, какой  же  вы  из  всего  этого  сделали
вывод?
   - А такой, которого вы и сами не станете  отрицать,  мэтр  Берн:  госпожа
Анжелика - женщина неприступная.
   - И вы полагаете, что это дает вам основания торжествовать?  Вы  рискуете
обмануться в своих надеждах. Я был бы весьма удивлен, если  б  она  подарила
вам то, в чем отказывает всем остальным мужчинам.
   "Не в бровь, а в глаз"  -  подумал  Жоффрей  де  Пейрак,  вспоминая,  как
Анжелика противилась его объятиям.
   Он  изучающе  взглянул  в  лицо  ларошельца.  Теперь   оно   снова   было
бесстрастно.
   "Что он знает о ней такого, чего не знаю я?"
   Берн почувствовал, что его враг  в  растерянности  -  и  захотел  развить
успех. Он заговорил и поведал одну из тех страшных историй, на которые столь
щедра  была  тогдашняя  эпоха.  Объятый  пламенем  замок,  перебитые  слуги,
избитая, изнасилованная драгунами  женщина,  несущая  на  руках  зарезанного
ребенка. После той чудовищной ночи даже намек на мужскую любовь  внушает  ей
ужас, ибо заставляет ее  вновь  переживать  все  те  зверства  и  гнусности,
которым она подверглась. Но это еще не самое худшее.  Девочка,  ее  дочь,  -
плод того злодеяния. И она никогда не узнает, кто из тех  грязных  наемников
был отцом ее ребенка.
   - Откуда вы взяли эту небылицу? - резко спросил Рескатор.
   - Из ее уст. Из ее собственных уст.
   - Не может быть!
   Берн вкушал сладость мести. Он чувствовал: его противник  потрясен,  хотя
как будто и не выказывает признаков волнения.
   - Вы говорите: королевские драгуны. Что за нелепые  сплетни!  Женщина  ее
звания, приятельница короля и всех знатных сеньоров  королевства,  не  могла
стать жертвой солдатни. Зачем солдатам было нападать на нее? Я знаю, что  во
Франции преследуют гугенотов, но она ведь не гугенотка.
   - Она им помогала.
   Торговец тяжело дышал, на лбу его выступили капельки пота.
   - Она была той самой "мятежницей из Пуату", - прошептал он.  -  Я  всегда
это подозревал, а ваши слова уничтожают последние сомнения.  Мы  знали,  что
некая знатная дама, которая прежде была в фаворе при  дворе,  подняла  своих
крестьян против короля и подбила на  бунт  всю  провинцию:  и  гугенотов,  и
католиков. Восстание продолжалось около трех лет,  но  в  конце  концов  его
подавили. Все Пуату было разорено,  а  та  женщина  исчезла.  За  ее  голову
назначили награду в пятьсот ливров.., я это хорошо помню. Теперь я уверен  -
это точно была она.
   - Уйдите! - еле слышно проговорил Жоффрей де Пейрак.
   Так вот как она провела эти пять  лет,  о  которых  он  ничего  не  знал,
полагая, что она либо умерла, либо смиренно возвратилась  под  крыло  короля
Франции.
   Восстание против короля! Да она просто рехнулась! И  вся  эта  немыслимая
мерзость... Подумать только, ведь в Кандии она была у него в руках. И он мог
бы избавить ее от этого...
   В Кандии она еще была такой, какой он ее помнил, и он был  взволнован  до
глубины души. Ах, какой это был  удивительный  миг,  когда  в  батистане,  в
аукционном зале, он сквозь дым благовоний увидел ее и узнал.
   Ему рассказал о ней один купец, когда он бросил якорь у острова Милос. По
словам купца, в Кандии было объявлено,  что  на  торгах  в  батистане  будет
выставлена бесподобная рабыня. А  Рескатор  слыл  большим  любителем  такого
"отборного товара". Говоря по правде, слава эта была несколько преувеличена,
однако положение обязывало его отдавать дань восточной пышности, а значит  -
не пренебрегать женщинами.
   Ему нравилось делать эффектные жесты,  которые  множили  ходившие  о  нем
легенды  и  обеспечивали  ему  глубокое  и  всевозрастающее  уважение  среди
сластолюбивых жителей Востока. Было широко известно, что в  выборе  красавиц
для любовных утех у него безукоризненный вкус. Ему  нравился  азарт  торгов,
нравилось под великолепной телесной оболочкой  открывать  в  этих  униженных
женщинах робкий огонек души, видеть, как они оживают; еще он  любил  слушать
рассказы этих  черкешенок,  московиток,  гречанок,  эфиопок:  о  детстве,  о
нищете.., все это позволяло ему отвлечься от его обычных трудных  и  опасных
дел. В  их  объятиях  он  отдыхал,  обретал  мимолетное  забвение,  порой  в
наслаждениях, которые они ему дарили, даже была прелесть новизны. Они быстро
привязывались к нему, становились беззаветно преданными. Прелестные, изящные
игрушки, которыми он недолгое  время  развлекался,  лаская  их,  узнавая  их
ближе, или красивые дикие животные, которых ему нравилось приручать. Однако,
одержав победу, он быстро терял к  ним  интерес.  Он  познал  слишком  много
женщин, чтобы хоть одна из них могла крепко привязать его к  себе.  Оставляя
их, он делал все, чтобы дать им возможность начать жизнь  заново:  отправлял
похищенную женщину на  родину;  бедной,  привыкшей  с  детства  зарабатывать
продажной любовью, давал денег, чтобы отныне  она  была  свободна  в  выборе
пути; случалось ему и возвращать матерям отобранных детей... Но сколь многие
из этих женщин молили его: "Не отсылай меня, ведь  я  не  стесню  тебя...  Я
занимаю так мало места... Больше я ни о чем не прошу".
   Ему  приходилось  остерегаться  всяких  приворотных  зелий,  которые  они
пытались подсыпать ему в питье, разгадывать их коварные  уловки.  "Ты  такой
сильный, - стенали они в досаде, - ты все видишь,  обо  всем  догадываешься.
Это несправедливо. Я такая слабая... Я всего  лишь  женщина,  которая  хочет
жить в твоей тени". Он смеялся, целовал красивые сочные губы -  они  значили
для него не больше, чем наспех отведанный плод - и снова уходил в море.
   Иногда слух о какой-нибудь новой красавице возбуждал в нем любопытство  и
охоту купить ее.
   Купец с Милоса, рассказывая ему о прекрасной зеленоглазой  пленнице,  так
расхваливал "качество товара", что эти неумеренные  восточные  восторги  его
даже позабавили. Несравненная! Восхитительная! В торгах примет  участие  сам
Шамиль-бей, поставщик гарема турецкого султана  -  уже  из-за  одного  этого
монсеньор Рескатор должен вступить в борьбу. Он не разочаруется... Да  пусть
судит сам! Он желает  узнать  ее  национальность?  Француженка  -  этим  все
сказано! Происхождение? О, оно  у  нее  просто  изумительное.  Речь  идет  о
настоящей придворной даме его величества Людовика XIV!  Тем,  кто  заявил  о
своем участии в торгах, по секрету сообщили, что  она  даже  была  одной  из
фавориток короля Франции! Ее походка, манеры,  речь  неопровержимо  все  это
подтверждают,  а  вдобавок  к  тому  она  еще  и  средоточие  всех  мыслимых
прелестей: золотые волосы, светло-зеленые, точно море, глаза,  тело  богини.
Ее имя? В конце концов почему бы  и  не  сказать,  дабы  развеять  последние
сомнения? Имя ее - маркиза  дю  Плесси-Белльер.  Говорят,  Плесси-Белльер  -
очень знатный род. Роша, консул Франции, который видел красавицу и говорил с
нею, твердо за это ручается.
   Он  остолбенел.  Убедившись  после  настойчивых   расспросов,   что   его
собеседник не сочиняет, он, бросив все дела,  мгновенно  снялся  с  якоря  и
помчался в Кандию. По дороге он узнал, при каких обстоятельствах эта молодая
женщина попала в руки работорговцев. По одним рассказам  выходило,  что  она
направлялась в Кандию по делам, по другим - что она спешила туда для встречи
с любовником. Французская галера, на которой она плыла, потерпела  крушение,
а потом ее захватил на одном маленьком суденышке разбойничавший в тех  водах
маркиз д'Эскренвиль. Какая же удача привалила этому мелкому пирату! Цена  на
торгах наверняка поднимется до головокружительных высот.
   И все же, чтобы  вполне  поверить,  ему  надо  было  увидеть  ее  самому.
Несмотря на все его хваленое хладнокровие, у него сохранилось  лишь  смутное
воспоминание о  том  миге,  когда  он  увидел,  что  это  и  впрямь  она,  и
одновременно узнал, что ее вот-вот продадут. Сейчас же, немедля,  остановить
торги, назвать такую сумму, чтобы покончить все разом! Тридцать  пять  тысяч
пиастров! Чистое безумие...
   И затем, тут же - прикрыть ее, отгородить от чужих взглядов.
   Только тогда он почувствовал, что она в самом деле рядом, коснулся  ее  -
живой, реальной. И с первого же взгляда ему  стало  ясно,  что  силы  ее  на
исходе,  что  угрозы  и  жестокое   обращение   этих   негодяев,   торговцев
человеческим телом, довели ее почти до  помешательства  -  словом,  что  она
ничем не отличается от тех несчастных, дрожащих, сломленных женщин,  которых