дачные  находки  случались  редко.  Вообще,  по  правде  сказать,  за   эти
двенадцать лет было многовато поста и воздержания. Когда после  всего  этого
вдруг приходится жить бок о  бок  с  женщиной...  -  он  оживился,  подавляя
смущение гневом. - ...Как ты не можешь понять? Ты что, не жила до того,  как
угодила в лапы Мулею Исмаилу?  Взгляд  у  тебя  вон  какой  смелый  -  можно
подумать, что ты всякие виды видала... А нет бы сообразить, каково мне  жить
день и ночь рядом с женщиной... И какой женщиной...
   Он прикрыл веками глаза. Его грубая физиономия вдруг  осветилась  наивным
восторгом.
   - ...Самой пригожей, какую я когда-либо видел!
   Помолчав, он продолжал вполголоса, словно говорил сам с собой:
   - ...Твои глаза, как бездонное море... И смотрят они на меня, и о  чем-то
умоляют... Твоя рука в моей руке, твой запах, твоя улыбка... Добро бы я хоть
не знал, как ты сделана! Но я тебя видел... Когда тебя привязали к колонне и
черные демоны подходили к тебе с раскаленными щипцами...  И  однажды  ночью,
когда ты купалась в водопаде, я видел  тебя  снова...  А  теперь  еще  нужно
тащить тебя на спине. - Тут он опять дал волю ярости. -  Нет,  черт  подери,
это непереносимо!.. Искушения святого Антония по  сравнению  с  этим  просто
чушь. Иной раз так припрет,  что  лучше  уж  быть  вздернутым  на  дыбу  или
распятым на кресте, и пусть бы стервятники летали вокруг  и  щелкали  своими
погаными клювами... А ты еще спрашиваешь, с чего это я бешусь!
   Он потряс сжатыми кулаками, призывая  небо  в  свидетели  своих  мучений.
Затем, бормоча проклятия, большими шагами удалился в пещеру.
   Этот взрыв страсти удивил Анжелику. "Ну, если  все  дело  в  этом",  -  с
облегчением подумала она. Улыбка коснулась ее губ.  Она  огляделась.  Легкий
ветерок шевелил густую листву кедров, распространяя волны  их  возбуждающего
благоухания.  Волосы  Анжелики  нежно  касались  ее  щек,   ласкали   плечи,
полуобнаженные под соскользнувшим бурнусом.
   Только что в воде ручья она увидела себя  такой,  какой  видел  ее  Колен
Патюрель: позолоченный солнцем утонченный  овал  лица,  огромные,  загадочно
светящиеся глаза. Она вспомнила, как ей  хотелось  прижать  губы  к  затылку
мужчины, как безумно тянуло прильнуть к теплой  широкой  груди,  прячась  от
страхов, обступавших ее всякий раз, когда  в  этих  диких  местах  приходила
ночь. То  были  первые  неосознанные  проявления  более  глубокого  желания,
дремавшего в ее плоти. Она так долго не хотела будить его, но теперь,  когда
Колен высказался напрямик, вечный порыв  затрепетал  в  ней,  как  птица.  В
отдохнувших членах быстрей побежала кровь. Жизнь... Она сорвала белый цветок
гор, прекрасный и недолговечный, и поднесла его к губам.
   Грудь ее вздымалась. Она дышала  глубоко  и  счастливо.  Проклятый  страх
отступил  далеко.  Небо  было  чистым,  воздух  -  кристально  прозрачным  и
ароматным. Казалось, в целом мире нет  никого,  кроме  них  двоих.  Анжелика
встала. Ступая босыми ногами по мягкой траве, она побежала к пещере.
   Колен Патюрель стоял у входа, опершись о скалу. Сложив руки на груди,  он
созерцал пожелтевшие дали и бледно-зеленые подножия гор, хотя его мысли явно
были  заняты  другим  и  вся  фигура   выражала   замешательство   человека,
размышляющего, как выпутаться из  нелепого  положения,  в  которое  он  имел
глупость попасть.
   Он не услышал ее шагов, и она остановилась, глядя на  него  с  нежностью.
"Милый Колен! Смелое сердце! Непокоренный и скромный... Какой же он  большой
и широкоплечий... Своими руками мне никогда не обхватить его..."
   Она встала рядом, но он заметил ее, лишь когда она прикоснулась  щекой  к
его руке.
   Вздрогнув, он резко отшатнулся:
   - Стало быть, до тебя не дошло, что я тебе только что объяснил,  малышка?
- проронил он.
   - Я думаю, что дошло, - прошептала она.
   Ее руки потянулись к груди Колена Патюреля,  к  его  широким  плечам.  Он
снова отпрянул и сделался пунцовым.
   - Ну нет, только не это!... Ты не поняла. Нет, я у тебя ничего не просил.
Моя маленькая, бедняжка... О чем ты подумала?
   Он взял обе ее ладони в свои, чтобы удержать на расстоянии. Только бы она
не дотронулась до него! Если он почувствует это ласковое  прикосновение,  он
поддастся искушению, потеряет голову...
   - ... Что это ты выдумала? Разве же я, столько труда положивший, чтобы ты
ни о чем не догадалась... Да я вовек бы рта не раскрыл. И ты  бы  ничего  не
узнала, если бы сама меня не подстерегла... Когда разбудила ото сна, полного
мечты о тебе... Забудь мои слова... Я и так уж до черта зол на себя... Ну, я
понимаю... Ты узнала, что такое рабство женщин, а это не менее страшно,  чем
рабство мужчин. Ты никому не продана, тебе незачем  поневоле  переходить  от
хозяина к хозяину. Речи быть не может, чтоб я стал еще одним,  взявшим  тебя
силой!
   Глаза Анжелики засияли. Руки Колена Патюреля передали  ей  его  тепло,  а
грубое лицо преобразилось от сильного волнения и растерянности. Она  никогда
не замечала, что его губы так сочны и свежи в обрамлении  белокурой  бороды.
Разумеется, он достаточно силен, чтобы удержать ее на расстоянии. Но  он  не
знал магической силы женского взгляда. И она прижалась к его груди.
   - Маленькая моя, - шептал он, - уйди... Я всего лишь мужчина.
   - А я, - отвечала она, трепеща и смеясь, -  я  всего  лишь  женщина...  О
Колен, милый Колен, мы вынесли  столько  ужасных  испытаний!  Наверное,  это
послано нам в утешение...
   И  она  прижалась  лбом  к  его  груди,  чего  смутно  желала   все   дни
изнурительного путешествия. Она пьянела от  его  силы,  от  запаха  мужского
тела, которым наконец позволила себе наслаждаться, нежно  прикасаясь  к  его
крепкой, здоровой коже.
   Нормандец принял это немое признание, как дерево  -  молнию;  со  стоном,
потрясшим все его существо. Он не мог более противиться. Безмерное изумление
овладело им. В этом создании, слишком гордом, как он иногда думал, и слишком
умном для него, но самой судьбой посланном ему в спутницы  для  жестокой  их
одиссеи, он не чаял найти обыкновенную женщину, покорную  и  жаждущую  ласки
подобно тем, что в портах  вешались  на  шею  красивому  парню  с  белокурой
бородой.
   Прильнув к нему, она не  могла  не  заметить  охватившую  его  страсть  и
отвечала на нее едва заметным, еще робким от  стыдливости  движением  своего
соблазнительного тела, над которым уже  теряла  власть,  без  слов  призывая
возлюбленного тем чуть слышным голубиным воркованием, что порой  свойственно
женщинам, чье дыхание стеснено  нахлынувшим  желанием.  Растерявшись,  Колен
приподнял ее, чтобы взглянуть ей в лицо.
   - Возможно ли такое? - прошептал он. Вместо ответа  она  опустила  голову
ему на плечо.
   Тогда, весь трепеща, он взял ее на руки и понес в  глубь  пещеры,  словно
боялся увидеть при свете дня свое ослепительное счастье. Он нес ее туда, где
царил глубочайший сумрак, где белый  песок  был  нежен  и  прохладен.  Самый
властный из всех человеческих порывов  овладел  Коленом  Патюрелем  с  мощью
потока, сметающего на своем пути все  препоны  и  запреты.  Его  чуткий  ум,
железная воля,  столь  долго  державшая  в  узде  плотские  желания,  -  все
отступило перед этой разбушевавшейся стихией.
   Получив свободу, хмельной от данной ему власти,  он  предавался  любви  с
неистовством дикого зверя. Он пожирал Анжелику, как изголодавшийся, и все не
мог насладиться ее наготой, ее гладкой кожей, мягкими волосами, изумительным
пьянящим ощущением ее нежной груди под своими ладонями.
   На пределе терпения, после стольких тайных мук, он  почти  насиловал  ее,
неутомимо требуя  отзыва,  не  выпуская  ее  из  объятий  в  минуты  отдыха,
безмолвный и потрясенный. Его жилистые руки ревниво сжимали ее, словно самое
драгоценное сокровище.
   Когда Анжелика открыла глаза, в гроте уже сгустился сумрак. Снаружи вечер
быстро переходил в ночь.
   Она пошевелилась, все еще стиснутая железным кольцом рук Колена Патюреля.
   - Ты спишь? - шепнул он.
   - Я немножко поспала.
   - Ты не сердишься на меня?
   - Вы же хорошо знаете, что нет.
   - Я ведь грубая скотина,  моя  миленькая.  Ну,  скажи  мне  это  прямо...
Признайся!
   - Разве вы не почувствовали, что сделали меня счастливой?
   - Взаправду?.. Ну, стало быть, теперь нужно говорить мне "ты".
   - Если хочешь... Колен, не думаешь ли ты, что настала ночь и пора снова в
путь?
   - Конечно, мой ягненочек.
   Они продвигались легко, хотя тропа была почти непроходимой.  Он  нес  ее,
она положила голову ему на плечо. Ничто их более не разделяло.  Они  связали
воедино свои подвергавшиеся опасности жизни, угроза и страдание не  исходили
более от них самих. Колен Патюрель, освободившись от  тайного  смятения,  не
метался, будто грешник в аду, из страха выдать себя. Анжелика уже не боялась
его сердитых взглядов и диких выходок. Ей больше  не  придется  страдать  от
одиночества. Когда захочет, она  может  коснуться  губами  глубокого  шрама,
появившегося у него после десятидневной пытки железным ошейником  с  шипами,
который надел на него Мулей Исмаил.
   - Осторожней, крошка, - говорил он, смеясь, - спокойно! Нам еще  идти  да
идти.
   Он умирал от желания заставить ее прильнуть к  нему,  чтобы  овладеть  ее
губами,  положить  на  песок  под  луной,  вновь  почувствовать   опьянение,
испытанное рядом с ней. Но ведь надо же помнить, что она ослабела от голода,
еще не оправилась от укуса этой чертовой дурацкой змеи. Подумать только, что
в то мгновение он напрочь забыл об этом! Какой же он был скотиной!..  Прежде
он никогда особенно не задумывался, что женщину надо щадить, но ради этой он
научится.
   Если бы он мог исполнять ее желания, уберечь ее от всех невзгод! Кликнуть
бы, как в сказке, скатерть-самобранку с вкусными блюдами, да чтобы была  еще
"широкая постель с белоснежными простынями и букетами  барвинка  по  четырех
углам", как поется в народной нормандской песне... В Сеуте они пойдут вместе
пить воду из того самого источника, что семь  лет  поил  Улисса,  плененного
очами Калипсо, дочери Атланта. Так рассказывают моряки.
   Он шел и грезил наяву. Она дремала, прильнув к нему. Она так устала...  А
он - нет! Он нес на своих плечах всю радость мира.
   На заре они сделали привал. Растянулись на  лужайке,  поросшей  невысокой
травой.  Они  больше  не  искали  укромного  жилища,   уверенные   в   своем
одиночестве. Их взгляды скрестились. Он уже не опасался  ее.  Он  хотел  все
знать о ней и мог бы смотреть без конца на лицо утомленной счастьем женщины,
опрокинутой на разметавшуюся волну своих прекрасных волос.  Очарованный,  он
упивался восторгом.
   - Вот уж не поверил бы, что ты любишь любовь!..
   - Я люблю еще и тебя, Колен.
   - Цыц! Не надо говорить этих слов!.. Еще не время. Ты теперь  лучше  себя
чувствуешь?
   - Да.
   - И это верно, что тебе хорошо со мной?
   - О, да! Еще как!
   - Спи, мой ягненочек.
   Лишенные всего, кроме любви, они наслаждались ею в полной мере.  Чувство,
которое бросало их в объятия друг друга, было таким же властным, как желание
выжить. В опьянении страсти они забывали все горести и боли. Это был реванш,
взятый  у  судьбы,  живая  вода  надежды.  В  самозабвенных   лобзаниях   им
открывалась возвышенная истина:  любовь  была  создана  в  утешение  первому
мужчине и первой женщине,  чтобы  придать  им  отваги  в  их  тяжком  земном
странствии.
   Никогда еще Анжелика не знала объятий столь большого и сильного  мужчины.
Ей нравилось садиться к нему на колени, сворачиваться калачиком под  защитой
его крепкого тела. Сильные  руки  ласкали  ее,  и  они  долго  целовались  с
закрытыми глазами, в тихом, почти религиозном экстазе.
   - Помнишь, - шептал он, - как я приказал нашим  бедным  спутникам,  чтобы
они и думать забыли... "Она не предназначена  никому  из  нас  и  никому  не
принадлежит..."  Я  сам  взял  тебя,  теперь  ты  мое   сокровище...   И   я
клятвопреступник!..
   - Я первая тебя захотела.
   - А я ведь тогда сказал это, чтобы самому себе запретить думать  о  тебе.
Уже когда я обнимал тебя в саду Родани, кровь бурлила во  мне.  Тут-то  я  и
решил поставить заслон. Я говорил: "Колен, ты  обязан  выдержать,  это  твой
долг..."
   - У тебя был такой суровый, неприступный вид!
   - А ты никогда не жаловалась. Все терпела, да еще как бы извинялась,  что
идешь с нами. Я видел и знал все, что с тобой  происходило,  как  тебе  было
страшно, как ты теряла силы. Я уже тогда хотел тебя нести. Но был договор  с
товарищами!
   - Так было лучше. И вы были правы, Ваше величество.
   - Иногда, когда на тебя смотрели, ты  улыбалась.  Вот  твою-то  улыбку  я
больше всего в тебе и люблю. Ты мне улыбнулась, когда змея ужалила тебя и ты
ждала меня на дороге... Как будто ты испугалась  меня  больше,  чем  смерти.
Боже! А я до этого и не знал, что такое настоящее горе, когда  подумал,  что
ты погибла. Если бы ты умерла, я бы лег рядом и никогда больше не поднялся!
   - Не люби меня так сильно. Колен, не надо... лучше поцелуй меня еще раз.

Глава 9

   Шаг за шагом они продвигались вперед. Местность, по которой они шли,  меж
тем изменилась. Исчезли кедры и  травянистые  склоны,  все  реже  попадалась
дичь, все труднее стало находить воду. Голод и  жажда  стали  снова  терзать
беглецов. Тем не менее нога Анжелики зажила, и она убедила  своего  спутника
разрешить ей понемногу ходить самостоятельно.
   Теперь они шли день и ночь, небольшими переходами, взбираясь на скалистые
гребни и переходя ущелья, ища тропы  среди  скал  и  однообразных  зарослей.
Анжелика не смела спрашивать, насколько они далеки от  цели.  Казалось,  эта
цель без конца отступала все дальше, скрытая рыжим щитом гор.  А  надо  было
идти, идти, снова идти.
   Анжелика остановилась. "На этот раз  мне  конец",  -  подумалось  ей.  Ею
овладела неодолимая слабость. В ушах шумело,  чудился  колокольный  звон,  и
этот зловещий призрак наполнил ее ужасом.
   "Так вот она - смерть..."
   Слабо вскрикнув, она упала на колени. Колен Патюрель, который  уже  почти
дошел до вершины скалы, гребень которой мрачно вырисовывался на  беспощадном
небе, сбежал вниз, встал на колени рядом с ней, прижал к себе... Она  рыдала
без слез.
   - Что с тобой, моя душенька? Ну, ну, еще чуть-чуть, не падай духом...
   Он гладил ее щеку, целовал иссохшие губы, будто хотел влить  в  нее  свои
неисчерпаемые силы.
   - Встань, я тебя немного понесу.
   Но она безнадежно качнула головой.
   - Ах нет, Колен. На этот раз  слишком  поздно.  Я  умираю.  Я  уже  слышу
похоронный звон.
   - Какая чушь! Мужайся. За этой скалой...
   Он замолк, прислушался.
   - Что за ней, Колен? Мавры?
   - Но там... я тоже слышу...
   Он резко вскочил и вскричал сдавленным голосом:
   - Я слышу колокола!..
   Как сумасшедший, он ринулся на вершину скалы. Она увидела, что  он  машет
руками, вопит, но не слышала, что именно. Забыв всю  усталость,  не  обращая
внимания на острые камни, раздиравшие ей ноги, она поднялась и  заспешила  к
нему.
   - Море!!! - вот что кричал нормандец. Когда она подошла, он схватил ее за
руку,  прижал  к  себе,  самозабвенно  стиснул  в  объятиях.   Они   стояли,
ослепленные, не веря своим глазам. Перед ними  простиралось  море,  бледное,
покрытое золотистыми барашками волн, а слева  ощерился  своими  колокольнями
защищенный крепостной стеной город.
   Сеута! Сеута, католический город. Колокола  собора  Сент  Анж  звонили  к
вечерне. Это их звон показался измученным беглецам предсмертным бредом.
   - Сеута, - шептал нормандец. - Сеута!
   Совладав  с  собой,   он   однако   же   снова   обрел   осторожность   и
осмотрительность. Ведь Сеута в осаде!.. Отдаленный выстрел  пушки  отозвался
на отрогах горы Ако, и облачко дыма появилось над крепостной стеной  и  тихо
растворилось в мирных сумерках.
   - Пойдем-ка  туда,  -  сквозь  зубы  пробормотал  Колен  Патюрель,  уводя
спутницу под прикрытие скал. Пока она отдыхала, он  пробрался  вдоль  гребня
горы. Оттуда он увидел лагерь мавров с тысячью шатров,  увенчанных  зелеными
стягами. Лагерь был расположен у самого подножия скалы. Еще немного,  и  они
напоролись бы на дозорных.
   Теперь надо было ждать ночи. У него появился план! До  восхода  луны  они
спустятся вниз и достигнут берега. От скалы к скале проберутся к  перешейку,
на котором стоит город, подойдут к стене  и  постараются  привлечь  внимание
часовых.
   Когда темнота достаточно сгустилась, они оставили  оружие  и  пожитки  и,
затаив дыхание, опасаясь пошевелить хоть камушек, спустились  с  горы.  Едва
ступив на отмель, они услышали топот копыт. Лошади шли шагом.  Проехали  три
араба, возвращаясь в лагерь. По счастью, с ними не было  собак-ищеек.  Когда
они скрылись, Колен Патюрель и Анжелика бегом пересекли прибрежную отмель  и
бросились к скалам. По пояс в воде они пробирались ощупью от одной  скалы  к
другой,  цепляясь  за  ракушечные  наросты,  спотыкаясь  и  попадая  в  ямы,
выбираясь, все время стараясь не подниматься в рост, так как восходящая луна
все ярче озаряла  окрестности.  Высокая  громада  города  казалась  близкой.
Серебрились  бойницы,  купола  и  колокольни  вздымались  в  звездное  небо.
Видение, о котором они так мечтали, удвоило их силы.
   Они находились совсем близко от первой башни,  выдвинутой  вперед,  когда
сквозь равномерный гул  прибоя  послышался  звук  голосов.  Он  заставил  их
замереть,  приникнуть  к  мокрой  липкой  скале,  стараясь  слиться  с  ней.
Появились несколько мавров  верхом.  Их  остроконечные  шлемы  сверкали  при
лунном свете. Они спешились и, расположившись на  отлогом  берегу,  разожгли
большой костер. Свою стоянку  они  устроили  всего  в  нескольких  шагах  от
беглецов. Колен Патюрель услышал, как они обсуждают дежурство. Не по душе им
была эта напасть - навязанное  алькаидом  стояние  под  укреплениями  Сеуты.
Хорошенькое дело -  получить  на  рассвете  прямо  в  сердце  пулю  от  этих
проклятых испанских стрелков. Но алькаид Али считает,  что  по  ночам  нужно
сторожить  это  место:  именно  здесь  пробираются  с  проводниками   беглые
христиане.
   - Они уйдут с восходом солнца, - прошептал  нормандец  Анжелике.  -  Надо
продержаться.
   Продержаться! По пояс в холодной воде...  Когда  морская  соль  разъедает
раны, под ударами прибоя, борясь с усталостью  и  сном,  чтобы  не  потерять
опоры...
   Наконец незадолго до  рассвета,  зафыркали  лошади.  Мавры  зашевелились,
подтянули подпруги, и, едва заалел восток, они уже были в  седле  и  галопом
скакали в лагерь.
   Колен Патюрель  и  Анжелика  вылезли  из  воды  и  поползли  на  коленях,
полумертвые от усталости. Только они  перевели  дух,  из-за  горы  появились
новые  всадники-мавры.  Их  заметили.  Испуская  гортанные   крики,   седоки
повернули лошадей в их сторону.
   - Идем! - сказал Анжелике Колен Патюрель.
   Расстояние, отделявшее их от  города,  казалось  огромным,  как  пустыня.
Взявшись за руки, они бежали, летели, не чувствуя под собой израненных  ног,
объятые одной лишь мыслью: бежать, бежать, добежать до ворот.
   Их преследователи были вооружены мушкетами - оружием, не слишком  удобным
при галопе. По ним выстрелили из аркебузы - стрелок не преминул использовать
мишень, которую они представляли собой на открытой песчаной равнине.  Но  он
не попал.
   Вдруг Анжелика смутно, как во сне,  увидела  новых  всадников,  возникших
перед ними, словно из-под земли.
   - На этот раз кончено... Мы окружены.
   Сердце рванулось у нее в  груди,  и,  споткнувшись,  она  покатилась  под
копыта лошадей. Всей своей массой нормандец упал  на  нее,  и  она  лишилась
чувств, успев, как отдаленное эхо, уловить его порывистый задыхающийся крик:
   - Христиане!.. Пленные христиане...  Во  имя  Христа,  амигос!..  Во  имя
Христа...

Глава 10

   - Зачем ты положил столько перца в шоколад, Давид? Я тебе говорила  сотни
раз: меньше перца, меньше корицы. Ведь  ты  готовишь  не  ужасную  испанс