рижалась  к  ней,
держа пистолет наготове, так как ей послышался какой-то неясный звук.
   Звук повторился.
   И тут же, вздымая снежную пыль, что-то медленно сползло с драночной крыши
и тяжело рухнуло прямо под ноги Анжелике.
   На снегу неподвижно лежал мертвенно-бледный Уттаке.  Выждав  минуту,  она
наклонилась к нему. Он чуть заметно  дышал.  Его  ослабевшие  руки,  видимо,
только что выпустили конек крыши,  за  который  он  держался  столько  часов
подряд.
   Глаза  ирокеза  приоткрылись.  Губы  чуть  дрогнули.  И  Анжелика  скорее
угадала, чем расслышала, те же слова, что он сказал ей  на  берегу  ручья  и
сегодня повторил во сне:
   - Женщина, оставь мне жизнь!
   Она подхватила его под мышки и, с трудом сдвинув с  места,  поволокла  по
снегу. Уттаке был страшно тяжелый, да и руки  скользили  по  его  смазанному
жиром телу.
   В кармане платья Анжелика нашла ключ от кладовой, она  открыла  замок  и,
оттолкнув локтем створку двери, втащила туда раненого ирокеза. Уложив Уттаке
в самом дальнем углу, она набросила на него сверху несколько старых  мешков.
Потом вышла из кладовой и стала запирать дверь.
   Вдруг она почувствовала, что за ее спиной стоит  кто-то  и  наблюдает  за
ней.
   Она обернулась и чуть не подскочила на месте. Перед ней стоял  индеец;  и
она тут же узнала в нем вождя, одетого в медвежью шкуру, которого  несколько
дней назад видела во  дворе  у  переносного  алтаря.  Он  был  действительно
гигантского роста, но необыкновенно худ. Его густые волосы, смазанные жиром,
были украшены  крупными  деревянными  четками,  а  по  обеим  сторонам  лица
болтались косы с привязанными к ним лапами рыжей лисицы.  Бляхи,  амулеты  и
крестики, в несколько рядов обвивая шею, спускались на татуированную грудь.
   Он смотрел на Анжелику, наклонив голову  и  хитро  сощурив  глаза.  Потом
начал медленно подходить к ней. От беззвучного смеха его белоснежные  острые
зубы обнажились - передние, резко выдаваясь вперед, делали  его  похожим  на
злобную белку.
   Но Анжелике почему-то не было страшно.
   - Ты сагамор Пиксарет? - спросила она.
   Как и все индейцы, постоянно  общавшиеся  с  французами,  он  должен  был
понимать французский язык, а быть может, даже и говорил на нем.
   Он утвердительно кивнул.
   Тогда она встала между ним и дверью,  чтобы  не  дать  ему  проникнуть  в
кладовую. Ей не хотелось пускать в ход оружие. Вот если  бы  удалось  как-то
отвлечь его, помешать ему прикончить раненого. А что если  заключить  с  ним
сделку?.. Сбросив с плеч свой великолепный малиновый плащ, она сказала:
   - Возьми... Это тебе... Твоим покойным предкам... Плащ Анжелики заворожил
индейцев. О нем уже шла молва на берегах Кеннебека. Они  мечтали  заполучить
его, ведь их все время заботила  мысль  о  покрове,  достойном  их  предков.
Сколько католических священников приняли мученическую  смерть  лишь  потому,
что не пожелали расстаться со своими парчовыми ризами.
   В такую минуту только подобный жест мог отвлечь внимание  индейца.  Он  с
восторгом уставился на яркий шелк, переливавшийся, как утренняя заря. Индеец
недоверчиво протянул руку, жадно  схватил  плащ,  развернул  его,  а  затем,
торопливо скомкав, прижал к груди.
   Он взглянул на запертую дверь, на Анжелику, снова на дверь. Как раз в это
время, одолев,  наконец,  туман,  выглянуло  солнце,  сверкнув  лучами,  оно
осветило двор, постройки, палисад, и снег тут же начал оседать.
   Увидев, что происходит у дверей кладовой, Перро стремительно бросился  на
помощь к Анжелике. Но  патсуикет  уже  убегал,  прижав  к  себе  драгоценную
добычу; как огромная белка, он перемахнул через ограду и был таков.
   Как раз в этот момент, добравшись до форта, Жоффрей де  Пейрак  входил  в
ворота. Заметив мужа, Анжелика, не помня себя от радости, бросилась  к  нему
и, целуя его, со страхом заметила, что он ранен.
   - Слава богу, вы живы! - воскликнул он, сжимая ее в объятиях.
   - Вы ранены?!
   - Пустяки... Что с детьми? Где они?
   - У них все в порядке. Мне кажется... среди нас... вообще нет убитых.
   Де Пейрак посмотрел в сторону дома, там, у  открытых  дверей,  уже  начал
собираться народ. Он направился туда,  охваченный,  так  же  как  недавно  и
Анжелика, предчувствием случившейся беды.
   Остановившись на пороге, он увидел  застывшие,  словно  восковые,  фигуры
индейцев, которые сидели, уронив свои окровавленные головы  на  не  убранный
после пиршества стол.
   В его черных глазах вспыхнула бешеная ярость,  и  сквозь  стиснутые  зубы
вырвалось,похожее на стон:
   - Проклятие! Пусть будет трижды проклят сделавший это!
   - Это, конечно, патсуикеты, -  с  уверенностью  в  голосе  сказал  Никола
Перро.
   - Да, я знаю... Я знаю, кто предал нас, кто ворвался  сюда  под  покровом
ночи. Они оставили вещественное доказательство...
   Он вынул из кармана промокшего камзола амулет, сорванный с груди  убитого
патсуикета, и все увидели, как  на  его  ладони  блеснул  маленький  золотой
крест.
   - Крест! - воскликнул он с горечью. Неужели нет в этом мире места, где  я
бы мог взяться за дело, не споткнувшись о крест!
   - Мессир граф, не богохульствуйте,  умоляю  вас,  -  побледнев,  вскричал
Никола Перро.
   - При чем тут  богохульство!  Это  все  рассчитано  заранее.  Он  мрачным
взглядом обвел всех собравшихся здесь людей. В нем  все  клокотало  от  едва
сдерживаемого гнева. Никто - даже они, его верные товарищи, его братья -  не
поймет значения тех страшных, кощунственных слов, что готовы сорваться с его
языка. Никто, кроме нее. Потому что она пострадала от тех же врагов,  что  и
он, и так же, как он, до конца испила чашу страдания. Он  горячо  обнял  ее,
почти с отчаянием глядя в прекрасное бледное лицо с прозрачными глазами.
   Вместе с ним ее отверг мир верующих и праведников; оттого, что она любила
его, еще совсем юной, ее заклеймили печатью проклятия, и вдруг его  осенило,
что она стала  как  бы  его  двойником,  единственным  существом  на  свете,
подобным ему.
   - Да, это, конечно, дело рук патсуикетов, - сказал Мопертюи, чтобы только
нарушить тягостное молчание. - Они не могут спокойно видеть ирокезов,  чтобы
не вцепиться им в глотку. Когда они узнали, что тем удалось...
   - Да, на такое решиться могли только они... Только индейцы-фанатики могли
осмелиться проникнуть в форт ночью и устроить резню. Фанатики, доведенные до
исступления. Такие, как патсуикеты. Они достаточно приобщены к христианству,
чтобы не бояться существующего у индейцев поверья, согласно  которому  воин,
убитый ночью, будет  вечно  блуждать  во  мраке.  Они  настолько  уверены  в
мистическом всемогуществе Черного Платья, что им  и  в  голову  не  приходит
усомниться  в  его  словах,  когда  он  утверждает,  что   убийство   одного
англичанина или ирокеза обеспечит им рай.
   - Вы имеете в виду отца д'Оржеваля? - в один голос  воскликнули  Перро  и
Мопертюи. - Это невозможно, он - святой...
   - Этот святой сражается за своего бога. Он  уже  давно  интересует  меня.
Папа и король Франции послали его в Акадию, поставив перед ним  единственную
задачу: поднять абенаков на священную войну против еретиков-англичан и  всех
скрытых врагов католиков и французов. Именно отец  д'Оржеваль  обратился  за
военной помощью в Квебек и повелел захватить мой форт. Когда он  понял,  что
ваши мирные соглашения с графом  де  Ломени  сорвали  его  планы,  он  решил
нанести окончательный, роковой удар... Для  подобных  целей  он  не  впервые
прибегает к помощи патсуикетов. И вот теперь, - продолжал де Пейрак  глухим,
срывающимся голосом, взглянув на крест,  сверкающий  у  него  на  ладони,  -
теперь благодаря ему мои руки запятнаны кровью и предательством.  Вспомните,
Перро, как вел себя старый Тахутагет, коща  он  впервые  пришел  к  нам  для
переговоров. Он  колебался.  Мучительно  колебался,  потому  что  Уттаке  их
убеждал, что союз с белыми невозможен. Но ирокезы все же решились довериться
белому человеку... убедили себя, что он не предаст их. Что я могу сейчас  им
сказать? Отныне мой дом осквернен неискупимым преступлением...
   Его голос дрогнул. И Анжелике, на плече у  которой  все  еще  лежала  его
рука, показалось, что, произнеся  эти  слова,  Жоффрей  внезапно  на  что-то
решился.  Он  как-то  вдруг  успокоился,  к  нему  вернулось   его   обычное
самообладание, и он еще  раз  медленно  повторил:  "Мой  дом  осквернен...".
Задумавшись, он стоял, сосредоточенно глядя в одну точку.
   - Уттаке бежал! - промолвил Перро.
   - Тем хуже! Он доберется к своим воинам, и уже завтра они будут здесь.  И
нам придется или уничтожить их, или  погибнуть  самим.  Где  люди,  стоявшие
ночью в дозоре?
   Жак Виньо и двое испанцев вышли вперед.
   Француз рассказал, что в два часа ночи, когда их вахта уже кончалась,  за
палисадом вдруг раздался голос... Кто-то, говоривший  по-французски,  просил
открыть ворота графу де Ломени, которому  якобы  пришлось  вернуться  назад.
Накануне они так  по-доброму  распрощались  с  французами,  что  теперь,  не
задумываясь, впустили их. В тумане  не  было  видно  ни  зги.  Едва  часовые
открыли ворота, как на них тут же набросились и крепко связали  по  рукам  и
ногам. Вместо полковника де Ломени они увидели барона  де  Модрея  во  главе
небольшого отряда патсуикетов. Тех, кто к концу пира  был  еще  в  состоянии
что-то соображать и держаться на ногах и при  крике  "Медведи!"  выбежал  из
дому, индейцы, пользуясь темнотой, зверски избили.
   Выяснилось довольно  странное  обстоятельство.  В  этой  ночной  схватке,
отчаянной, молниеносной и безмолвной, никто из людей де Пейрака не был  убит
и даже серьезно  ранен.  Создавалось  впечатление,  что  был  отдан  строгий
приказ: европейцев, находящихся  в  форте,  не  убивать.  Неужели  Модрей  и
Пиксарет проникли сюда только затем, чтобы снять скальпы с вождей ирокезов?
   Патсуикеты недооценили силу графа де Пейрака, они не предполагали, что он
окажет им такое отчаянное сопротивление. И один из них был убит.
   В то время как граф отбивался от индейцев во дворе, а потом, спасаясь  от
их преследования, бросился вниз, к реке, в прокуренный зал ворвались  Модрей
и сагамор Пиксарет.
   - Я сразу все повял, - рассказывал старый Маколле. - Но что в том  толку?
Я даже зада от скамейки оторвать не мог. А если бы  и  мог?  Дело  тут  было
тонкое... Модрей такой знатный сеньор, молодой, здоровый и сильный. А кто я?
Старая развалина, без гроша в кармане... И к тому же правда-то была  на  его
стороне, он пришел отомстить Сванисситу,  который  вырезал  всю  его  семью.
Когда Сваниссит увидел его, он тоже сразу все понял, но он к  этому  времени
так отяжелел, что не мог двинуться  с  места...  Анхисера  и  Ганатуха  тоже
совсем ошалели, а Онасатеган вообще ничего не видел, он  уже  давно  храпел.
Только Уттаке вскочил с места и дрался с ними как черт, потом он выбил  раму
и выпрыгнул из окна. Вон поглядите.
   Жоффрей де Пейрак провел рукой по лбу. Он задел рану, и она сразу заныла.
Это была первая кровь, которую он пролил, завоевывая Новый Свет. Этой кровью
он был обязан Этскону Гонси, Черному Платью... И он знал, что  она  была  не
последней. Приказ не трогать европейцев был  всего-навсего  хитрой  уловкой.
Они все также были  обречены.  Разве  могут  индейцы  не  отомстить  за  это
предательское убийство?
   Несмотря  на  все  усилия  де  Ломени  и  де  Пейрака,  несмотря  на  всю
дипломатичность и терпение, которые они оба проявили как честные люди, чтобы
отогнать призрак ненужной войны, она вставала перед ними, нелепая,  страшная
и неизбежная.

Глава 12

   Анжелика осторожно проскользнула в кладовую и,  остановившись  у  порога,
прислушалась.
   Жив или нет Уттаке? А  вдруг  он  сейчас  набросится  на  нее?  Все  было
возможно.
   Она подождала некоторое время и,  не  уловив  ничего,  что  могло  бы  ее
насторожить, ощупью начала пробираться в тот  угол,  где  оставила  раненого
ирокеза. Ворох старых мешков был на месте.
   Когда в зале заметили, что вождя могавков среди убитых  нет,  она  решила
промолчать. Прежде чем сказать мужу, что у  них  есть  заложник,  надо  было
убедиться в том, что он жив.
   Просунув под мешки руку, Анжелика коснулась упругого вытянувшегося  тела.
Уттаке был здесь. И хотя он даже не шевельнулся  от  ее  прикосновения,  она
поняла, что он жив.
   Облегченно вздохнув, Анжелика взялась  за  дело.  Она  принесла  лампу  и
зажгла ее, поставив  на  перевернутый  ящик.  Приготовила  флягу  с  водкой,
какие-то мази, корпию - все, что она нашла в скудной аптечке форта, а  также
бутыль со свежей колодезной водой. Потом сбросила с индейца мешки и теперь в
желтоватом и мутном свете сальной лампы увидела  его  неподвижное,  холодное
как мрамор тело. Она перевернула его на спину и ближе поднесла лампу.
   Ничто не ускользнуло от ее наметанного взгляда, она отметила,  как  лежат
его руки, как опустились углы рта, насколько глубоко запали глаза... Это  не
заняло у нее много времени.
   "Он будет жить", - решила она.
   Сколько раз Анжелике приходилось вот так же склоняться  к  раненым:  и  в
Марокко, и во время восстания в Пуату. Она снова поставила лампу на  ящик  и
начала более тщательный осмотр. Надо было найти рану,  повергшую  ирокеза  в
столь глубокое, похожее на смерть забытье.
   Осторожно,  почти  не  дыша,  она  начала  быстрыми  движениями   пальцев
ощупывать его покрытое татуировкой тело. Ее прикосновения  были  так  легки,
что, казалось, индеец, лежавший  без  сознания,  не  мог  их  почувствовать.
Однако Уттаке открыл глаза. Он увидел профиль  склонившейся  над  ним  белой
женщины, ее опущенные  веки  и  строго  сжатые  губы,  придававшие  ее  лицу
напряженное выражение. Он ощутил те животворные токи, которые, исходя от  ее
легких и ласковых рук, проникали в него, возрождали в нем силы.
   Вдруг он увидел, что, наклонившись  совсем  близко  к  нему,  она  что-то
сосредоточенно разглядывает, словно индеец, заметивший след врага...
   - Вот! - воскликнула она.
   И покачала головой.  Оттянув  промокшую  от  крови  набедренную  повязку,
Анжелика обнаружила в верхней части правого бедра рану, тянувшуюся почти  до
самого паха. Копье, которым целились в живот, чуть отклонилось в сторону.
   Бедро было туго перетянуто шнурком, остановившим кровотечение.  Выпрыгнув
из окна, Уттаке сам перетянул  себе  ногу,  чтобы  его  не  могли  найти  по
кровавому следу. Средство действенное, но рискованное,  так  как  не  только
кожа вокруг раны, но и сама нога посинела  и  сильно  отекла.  Медлить  было
нельзя.
   Анжелика снова взяла в руки лампу и  внимательно  осмотрела  рану.  Потом
решилась наконец расслабить шнурок. Показалось  немного  крови;  кровь  была
алая, и она должна была бы бить  ключом.  Происходило  что-то  необъяснимое.
Неужели свершилось  невозможное?  В  этом  застывшем  теле  жизнь  побеждала
смерть...  Каким  чудом!  Она  подняла  глаза  к  лицу  раненого  ирокеза  и
вздрогнула, увидев, что он смотрит на нее сквозь  косые  прорези  век.  Вот,
значит, как велика была его сила внушения! Но почему это ее удивляет?  Разве
она не знала, что Уттаке обладает этой силой? Она вспомнила о тех неодолимых
импульсах, которые заставили ее в тот вечер пойти к ручью, где он  ждал  ее,
чтобы убить. Теперь она не сомневалась, что он вызвал ее туда заклинаниями.
   Она понимала, что  Уттаке  наделен  небывалой,  почти  сверхъестественной
силой, она-то и помогла ему остановить собственную  кровь  и  шаг  за  шагом
оттеснить смерть. Сколько часов, пока он ждал, что белая  женщина  придет  к
нему на помощь, он нечеловеческим усилием  воли  сдерживал  смерть,  готовую
схватить  и  унести  его  жизнь.  Анжелика  недоверчиво  снова  начала   его
разглядывать. От него исходил крепкий запах дикого зверя, и,  как  всегда  в
присутствии индейца, у нее возникло  чувство,  что  перед  ней  существо  из
другого, неведомого ей мира, и сейчас, когда он лежал в полной  наготе,  она
даже с некоторым удивлением увидела, что у него самые обыкновенные руки,  на
ногах десять пальцев, выпуклые ребра и все остальное, как у всех мужчин.
   Она вытерла кровь, промыла рану чистой водой и наложила на нее повязку  с
целебной мазью.
   Потом ловко перевязала ее. От мази отек  быстро  спадет,  и  при  могучем
здоровье Уттаке от этой страшной колотой раны  очень  скоро  останутся  одни
воспоминания.
   Индеец тоже знал, на что способна Анжелика. Он знал,  что  она  поддается
его воздействию, но теперь ему было известно  и  то,  что  она  в  состоянии
расстроить его замыслы. Он смог заставить ее прийти к ручью, но  она  пришла
туда с кинжалом. В ней была своя сила. Конечно, потому, что она тоже дружила
с Духом Снов. Сила, если и не противоположная его собственной, то, во всяком
случае, не схожая с ней, жила  в  этой  белой  женщине,  пришедшей  сюда  из
далеких земель и от легких прикосновений которой непонятная дрожь  пробегала
по его телу.
   Безмолвно, лишь глядя в глаза другу другу, Анжелика и ирокез узнали,  что
думает  каждый  из  них.  Он  представлялся  ей  существом  крайне  опасным,
одержимым бесом, сущим дьяволом. Она вызывала в нем те же чувства. С  каждой
минутой они все больше узнавали друг  о  друге,  о  возможностях  и  о  силе
каждого, и взгляды их все более ожесточались и вместе с тем становились  все
более понимающими. Это была магическая дуэль. Дуэль двух равных противников.
   И кто бы  мог  подумать  об  этом,  глядя  на  эту  белую  женщину,  тихо
склонившуюся над умирающим дикарем?..
   Со стороны казалось:  знатная  дама  самоотверженно  врачует  страждущего
индейца, тогда как на самом деле здесь столкнулись два существа,  наделенные
одинаковой силой воли, две родственные натуры, которые, сами того  не  зная,
стояли на пороге удивительных событий...
   Нахмурившись, Анжелика закончила перевязку, бросила  последний  сумрачный
взгляд на раненого и встала. Из тюков, лежащих на полке,  она  вытащила  три
толстые попоны.
   Очень осторожно, стараясь не причинять Уттаке боли,  она  приподняла  его
тяжелое как камень тело и подсунула под него одну из  попон,  другой  укрыла
его до самого подбородка и, свернув третью, подложила ее под голову.  Теперь
она смотрела на него с удовлетворением.  Уттаке  стал  похож  на  настоящего
раненого, беспомощного, покорного больного. У нее хватило мужества, подсунув
руку ему под затылок, покрытый липкой коркой из волос и растрепанных перьев,
приподнять его голову и поднести к губам бутыль с  водой.  Окаменевшее  лицо
Уттаке чуть оживилось. Он пил жадно, словно ребенок. Потом глубоко вздохнул.
   Когда Анжелика опустила его голову, она увидела, что его  глаза  закрыты.
Она с ужасом подумала, что он умер, но, приглядевшись, поняла, что он просто
спит.

Глава 13

   До самого вечера Анжелика ждала подходящего момента, чтобы  поговорить  с
мужем. Полдня де Пейрака не было  в  форте.  Остальное  время  он  провел  в
совещаниях с Никола Перро и Мопертюи. У Анжелики было  впечатление,  что  те
сначала  проявляли  нерешительность,  но  потом  графу  видимо,  удалось  их
убедить,  и  теперь  они  все  вместе  горячо  что-то  обсуждали.   Анжелика
волновалась, было не похоже, что де Пейрак готовится к обороне форта.
   А ведь со дня на день, если не с часу на час, надо было  ждать  появления
ирокезов. Между тем ворота по-прежнему были открыты, люди де Пейрака как  ни
в чем не бывало спокойно расхаживали по  двору.  Правда,  несколько  раз  он
ненадолго  собирал  их,  отдавал  какие-то  распоряжения,  и  они   тут   же
отправлялись их выполнять. На холме за фортом и на берегу реки непонятно для
чего вырыли ямы, но вряд ли то были оборонительные укрепления.
   Анжелика заметила, что Флоримон что-то мастерит, сидя  на  ящике  в  углу
двора; подойдя к нему, она увидела, что юноша набивает  трубки  из  толстого
картона смесью серы, хлората и окиси меди.
   - Что это ты тут делаешь?
   - Петарды...
   - Ну и время нашел!
   - Выполняю приказание отц