но...
     Не думать. Представлять,  что  они  счастливы,  что  они  нашли  свою
территорию. Их приучили жить на улице,  и  к  концу  лета  многие  из  них
становились необузданными и дикими.
     Малыши хныкали в полный голос, а Шарль-Анри склонился над ней:
     - Вы плачете, матушка! И вы кричите: лошади! лошади!..
     Она облокотилась на подушку и притянула к себе детей.
     - Не плачьте больше. Я видела, как они убегали. Не надо грустить. Они
найдут дорогу. Они пройдут тропами, где меньше снега и больше травы.
     Нужно было бороться против безумия тишины, и она любила поговорить  с
детьми, поддержать их внимание по утрам.
     Она говорила, что их собака была гораздо умнее, чем они  думали,  она
почувствовала приближение пожара и убежала искать Онорину, которая была  у
ирокезов. Когда Онорина вернется, она научит их стрелять из лука.
     Их мордашки осветились, когда имя Онорины было произнесено.
     - Онорина, моя крошечка! Мое сокровище.
     Онорина выживет. Она сильнее их всех.



                                    50

     Анжелика начала думать, что "худшее еще впереди".
     "Ты  предал  меня!  Ты  предал  меня,  -  бросала  она  упрек  немому
горизонту, когда поднималась на платформу. - Ты обещал мне... Мы заключили
с тобой сделку... Мы отдали тебе лошадей! Мы посвятили  тебе  крыши  наших
домов, нашу работу и огонь нашего гения". Худшее - это смерть детей, затем
ее собственная. Жоффрей, получив об этом известие, повторит: теперь  я  не
смогу жить...
     Он, такой одинокий, такой сильный и одновременно незащищенный. Она не
сможет довести дело до этого. Исчезнув, она нанесет  удар  в  спину  этому
неустрашимому человеку. Она даст повод для триумфа  всем  врагам,  которые
поклялись уничтожить эту радостную силу, этот свободный ум.
     Он был бы вправе ее вечно упрекать. Он сказал бы:
     "...Ты пронзила мое сердце, а я никогда бы не дал увлечь себя в  сети
любви, чтобы потом пропасть, чтобы угодить тем, кто желают моей  гибели  -
церковникам,     нечестивцам,     негодяям,      педантам,      ревнивцам,
посредственностям, дебильным тиранам и тиранам  вдохновенным...  как  этот
Король-Солнце, который оспаривал тебя у меня, Анжелика, любовь моя, но  он
- тиран, и это отталкивает. И вот ты оставила меня, нарушив все  обещания,
лишив меня сил, словно Далила, которая предала Самсона..."
     "Нет! Нет! Не говори так. Я обещаю, что выживу", - кричала она.


     Нет! Хуже всего - это смерть детей.  Если  она  выживет  и  покажется
Жоффрею, как в первый раз, без  детей!..  Адский  круг,  ужасная  история,
начинающаяся снова, разрывающая их сердца на куски!..  Посредственности  и
злоумышленники запоют хором с радостью: "На этот раз... на  этот  раз  они
побеждены..."
     "Не думать!  Не  думать!"  -  приказывала  себе  Анжелика,  когда  ее
воображение рисовало перед ее мысленным  взором  такие  картины.  Ибо  она
знала, что это отнимает у нее драгоценные силы.
     По утрам она больше не проклинала свою судьбу, как это  было  раньше.
Просыпаясь, она с удивлением замечала, что бормочет сквозь сон: "Боже мой!
Боже мой! Боже мой!.."
     Никого! Ни единой человеческой души!..
     Надо верить  в  Бога!  Только  Бог  остается.  "Бог  везде,  во  всех
уголках!.." - как говорит Библия.


     ...Она стала варить ремни и обрезки  кожи,  приготовляя  нечто  вроде
желе, которое она смешивала с кусочками пищи. Еще два, три дня,  максимум.
А  потом...  Чтобы  выиграть  день  для  детей,  она  ограничивала   себя,
поддерживая силы огненной водой.
     Ее пугало то, что скоро начнутся галлюцинации. Это необходимая  черта
голода.
     Обшаривая уголки жилища, она обнаружила банку с кофе. Лаймон Уайт  не
отказывал себе в маленьких удовольствиях. Это был хороший день. Как  можно
тщательнее приготовив кофе, она выпила его словно  драгоценный  нектар,  и
дала детям. Шарль-Анри скорчил гримаску:
     - Это плохо.
     Но все-таки выпил, и все трое показались матери менее вялыми.
     Уйти. Добраться до леса. Сможет ли она?.. Найдут ли  там  ее?..  Снег
валил без перерыва. Теперь она не добралась бы даже до стоянки Пенгаши.
     Она ходила проверять ловушку, но  она  всегда  оставалась  пустой.  В
конце концов, она убрала приманку.
     Однажды она пошла ее проверить и, не  найдя,  потерялась,  сбилась  с
дороги. Дом она нашла только по смутному запаху дыма.
     В другой раз она потеряла сознание в пути, очнулась, и  добралась  до
убежища, сама не зная как.


     Когда погода успокаивалась,  она  выходила  на  улицу  посмотреть  на
восход. У нее не хватало мужества смотреть, как просыпаются голодные дети.
Она часто давала им отвары из успокаивающих трав, и они спали  почти  весь
день, позабыв о еде. Но она вспоминала страшный  рассказ  старой  Ребекки,
перенесшей осаду Ля Рошели кардиналом  Ришелье.  Тогда  она  была  молодой
матерью троих детей. В городе было съедено все, что  могло  быть  съедено.
Даже между камнями мостовой не росло ни травинки.
     "Мой старший ушел первым. Однажды я подошла к детям, думая,  что  все
они спят. Но он уже умер".
     И Анжелика со страхом подходила к изголовью, и  проверяла,  дышат  ли
малыши.
     Потом она шла на холмик. Там она долго стояла, вглядываясь в горизонт
и молитвенно сложив руки. "Почему ты так жестока?" - кричала она  природе,
такой красивой и такой бесчувственной.
     Однажды  вечером  закат  стал  ярко-желтым,  агрессивным.  Это   было
красиво, но беспокоило. Ночью разразился буран, даже дети проснулись, хотя
они привыкли к  ночным  бурям.  На  этот  раз  им  показалось,  что  крыша
обрушивается на них.  Анжелика  благословила  Небо  за  то,  что  дом  был
построен из крепкого дерева и прочно установлен на фундаменте из камня.
     Она прижала детей к себе, стала их целовать и приговаривать:
     - Ничего, скоро все успокоится. Бури проходят. Они всегда проходят.
     Но черные эскадроны бури не прекращали своего бега.
     Дни и ночи сменяли друг друга, и невозможно было  разобрать,  что  за
время суток за окном.



                                    51

     Теперь ей надо было распределить энергию, чтобы передвигаться  внутри
дома. Но нельзя было  запираться  в  одной  комнате,  нельзя  было  лежать
подолгу в кровати, иначе она рисковала заснуть смертельным сном, и  тогда,
отдав детям все тепло, она и их  заберет  с  собой  в  могилу.  Они  также
забудутся  навсегда,  прижавшись  к  ее  окоченевшему  телу.  -   Вставай!
Двигайся!
     Она поднималась, выпрямлялась, двигалась как автомат. Она  накидывала
на плечи свой плащ и выходила в коридор, как это происходило каждую  зиму.
Тогда она навещала соседей, проверяла состояние хозяйства, а теперь вокруг
никого не было. Снаружи была  пустыня.  Однажды  выяснилось,  что  входная
дверь завалена снегом. Она пообещала себе, что наберется сил и постарается
открыть ее и потом, шаг за шагом, добраться  до  ловушки.  Сможет  ли  она
сориентироваться? Отделить ловушку  от  снега?  Она  принялась  ходить  по
большому залу, чтобы различить шум своих шагов.
     Она подтащила приставную лесенку  к  слуховому  окну,  через  которое
возможно было  выглянуть  на  улицу.  Потом  отодрала  промасленную  кожу,
закрывавшую доступ холоду и свету, и выглянула.  Ледяной  поток  обжег  ее
лицо. Стена дома была  покрыта  слоем  льда.  Видно  было  плохо,  но  она
сориентировалась и поняла,  что  наступают  вечерние  сумерки.  Через  это
окошко она сможет определять время дня.
     Она установила шкуру на прежнее место,  затем  завесила  окно  мехом.
Защита от холода!  Каждое  утро  она  будет  приходить  сюда  и  проверять
температуру за окном. Ее покрывал пот слабости, но она поняла, что  работа
придает ей дополнительных сил, что необходимо двигаться, чтобы выжить.
     Она покормила детей, распределяя каждый глоток, и, понимая,  что  они
не наелись, она стала их укачивать, рассказывать им  истории,  завернув  в
шкуру дикой кошки. Она более-менее успокаивалась только когда  они  спали.
Когда же они просыпались, она со страхом вглядывалась  в  их  лица,  боясь
различить на них признаки страшной  болезни  -  цинги,  или  первые  знаки
приближающейся смерти.
     Еды оставалось на три дня:  маис,  мясо,  крупа...  Каждый  день  она
старалась открыть выход.
     Потом еда закончилась. Когда все было  съедено,  дети  погрузились  в
свое привычное забытье. Голод наступит раньше цинги. Она  избегала  думать
об их последнем сне. Она подобралась к слуховому  окну,  толкнула  ледяную
стену и крикнула:
     - Я не хочу видеть, как они умрут!..
     Стена поддалась. И вот она уже бежит по сверкающей ледяной равнине.
     Она наклонилась, упала на колени возле ловушки. Там был  белый  заяц,
почти такой же белый, как все вокруг, почти невидимый, окоченевший...
     Она отделила его от стальных челюстей и прижала к груди:
     - Спасибо! Спасибо, маленький братец! Какой ты  добрый!  Как  хорошо,
что ты пришел!
     Никогда она еще не ощущала такой  сильной  связи  между  человеком  и
природой.  Животное  сказало  человеку:  вот  я  пришел,  возьми  меня   и
воспользуйся мной, чтобы выжить, теперь, когда земной рай потерян.
     - Я расскажу эту историю детям...
     Пища еще на два-три дня!
     - Спасибо! Спасибо, маленький братец!..
     Это был знак. Знак, что они приблизились к концу туннеля. Знак  того,
что их спасители уже в пути и прибудут вовремя. Она качала на руках тельце
животного с большими вытянутыми ушами:
     - Спасибо! Спасибо, маленький братец!


     Наутро она вернется к ловушке.
     Она приготовила приманку при помощи шкурки и костей для более крупных
и хищных зверей. Она вновь приготовила ловушку.
     Но наутро не смогла туда вернуться, потому  что  буря  возобновилась,
снова обрекая узников на заточение, а даже если кто-нибудь и  выбрался  из
дома, то это было бы равносильно немедленной смерти.
     Снова замаячила тень голода.


     Вечер был мрачным. Еда закончилась. Смерть приближалась.
     Поняв, что буря утихла, она попыталась открыть окно. Но  тщетно.  Оно
не поддавалось, то ли из-за снега со  льдом,  покрывавшего  стены,  то  ли
из-за какого-нибудь упавшего дерева. День или ночь?  Какая  разница,  если
все они умрут? Она безумно  кружила  по  большому  залу,  и  в  голове  ее
рождались картинки из прошлого.
     Она поняла, что вся ее  жизнь  состояла  из  борьбы,  что  ее  всегда
окружали враги, хотя она и собирала вокруг себя много друзей. Но  недругов
было тоже много. Некоторую вражду она  не  заслужила,  но  ее  враги  были
врагами, потому что не могли быть ее друзьями.
     Какую ошибку она допустила? Может она не подчинилась? Ей следовало бы
подчиниться?
     - Но я слушалась голоса Любви...
     О! Моя любовь, - вскричала она, - только ты у меня  и  осталась...  Я
обещаю тебе, что мы  еще  уедем  отсюда...  Мы  поедем  в  Китай  или  еще
куда-нибудь. Мы сюда не вернемся. Мы будем только вдвоем - ты и я!..
     Она все кружила по комнате, словно животное в клетке.
     Вопросы теснились в ее голове... Наверное, зря мы не подчинились,  не
склонились... Но перед кем?.. Перед всеми? Перед целым миром? И  особенно,
перед представителями Церкви?
     Ломенье заклинал ее.
     - У нас нет права забывать уроки  нашего  детства,  и  что  благодаря
нашему  рождению,  нас  крестили  в  христианской  вере.  Смерть   святого
заставила меня вспомнить об этом. Дорогая  Анжелика,  подчинитесь,  ибо  я
чувствую, вы не будете правы перед ним.
     Его предсказание сбывалось.
     Но Анжелика, потерянная, подавленная, продолжала сражаться.
     Какую непростительную ошибку я совершила? За что  мои  дети  заплатят
жизнью? Кто нам объяснит? А если бог будет молчать...  Если  он  мстит  за
своих посланцев?..
     У нас не хватило самоуничижения?
     Согрешили ли мы под угрозой, из-за слабой веры или бессознательно?
     Кто мне скажет?
     Обвинителей  у  меня  предостаточно.  Но  кто  скажет  мне:   ты   не
ошибалась... ты утешила меня... ты не предала наше дело?..
     Анжелика ждала. Ответом была тишина.
     Все было проиграно. Они мечтали о Новом Свете. Они трудились над  его
созданием. Она полюбила Вапассу, Голдсборо и Салем... И Квебек... А Квебек
стер с лица земли Вапассу, и, однажды Рут и  Номи  повиснут  на  виселицах
Салема...
     Лица сменяли друг друга. В первый раз она поняла, что скрылось за  их
общим видом.
     Иллюзии! Она жила иллюзиями!
     Она остановилась. Движение прекратилось.  Теперь  она  не  испытывала
надежд на завтра. Сколько раз  она  мечтала,  что  однажды  она  поедет  в
Голдсборо, встретит друзей, и это будет  так  хорошо.  Трудности  окажутся
позади. Больше не будет расстояния.
     В этой  пустоте,  обусловленной  голодом  и  тревогой  она  думала  о
служении Богу, о тех ритуальных обязательствах, которые принуждали  многих
служить Ему.
     Ломенье был прав. Против святого не сражаются. А  этот  святой  решил
вести войну против трех принципов, которые преследовал и клеймил.
     Прежде всего - женщина, противница человека в сердце Господа, затем -
красота, которая в его глазах была не даром Божьим, а ловушкой  Сатаны,  и
наконец - свобода разума, дверь открытая для  всех  ересей,  и  тем  более
страшная, когда ей обладает женщина.
     И сегодня, когда плоды длительной и кропотливой работы разрушены,  не
найдется никого, кто поднял  бы  руку  в  обвинительном  жесте  и  сказал:
иезуит, вы преступник! Вы разрушитель!
     Он торжествует! - подумала она. - Но почему, почему нужно,  чтобы  он
торжествовал таким образом?
     И в этот самый момент, когда следуя своему расстройству,  возбуждению
и осознанию катастрофы, в которой она оказалась,  она  была  готова  снова
рассыпаться в проклятиях, какой-то непонятный шум раздался у  дверей.  Шум
этот гулко разнесся по холодному дому, почти превратившемуся в могилу.
     Что-то стукнуло в дверь, и пока она, задержав дыхание  прислушивалась
и думала, что это может быть, шум повторился. Он был уже более  сильным  и
гулким, словно стучали палкой или прикладом ружья.
     На этот раз она была уверена. В дверь постучали два раза.
     Она застыла, прислушиваясь еще  и  еще  к  молчанию,  установившемуся
снаружи, только ветер завывал за стенами. Анжелика сомневалась.
     Радостная дрожь охватила ее, жар разлился по телу. Это было похоже на
ощущение, испытанное ею в первую зимовку, когда им  угрожал  голод,  и  не
было ни малейшей надежды на помощь и спасение, а снаружи  свистела  вьюга.
Тогда не было стука в дверь. Только у нее возникло ощущение, и она сказала
слабым голосом:
     - Там кто-то есть.
     Вместе с мадам Джонас они направились к двери.  С  трудом  открыв  ее
из-за слоя снега и льда, они различили в вихрях  урагана  обнаженные  тела
индейцев. Это были Таонтагет и его могавки - посланцы Уттакеваты,  которые
принесли пищу.
     На этот раз та же радость перед чудом захватила ее существо.
     - Я знала, что они придут -  Уттаке!  Уттаке!  Я  знала,  что  он  не
оставит меня, что "они" придут...
     Она дрожала всем телом... Скоро она сможет накормить детей  фасолевым
супом с размельченным мясом. О! Мои дорогие детки! Как это будет хорошо! А
потом - дикий рис, собранный на берегах озер в Иллинойсе, и который  лечит
от "земляной болезни"...
     Хватит ли у нее сил, чтобы открыть дверь? Нужно, чтобы хватило.
     Она пошла туда, подняла засов, повернула ключи и изо всех  сил  стала
толкать дверь. Может быть это была галлюцинация? Нет! Нет!
     Она должна бороться с кошмаром, должна открыть эту дверь, за  которой
была ночь, холод и неизвестные монстры? Наконец, дверь  поддалась,  и  она
устремилась навстречу холоду.


     Было не очень холодно. Светила луна.  По  небу  ползли  тучи.  Но  ни
одного силуэта не показалось вблизи.
     Она спала?
     Она всматривалась изо всех сил, и ее глаза слезились  от  холода.  Ее
надежда не хотела умирать. Нет! Нет! Ей не показалось! Она слышала удар...
два удара... Она чувствовала... Она  чувствовала,  что  что-то  произошло.
Что-то переменилось... Что-то двигалось...
     Она всматривалась в темноту, глядела на небо.  Внезапно  тучи  скрыли
луну, и она поняла, что снова надвигается буря. Она  сделала  два  шага  и
чуть не упала, натолкнувшись на препятствие.
     Это была черная и плотная масса. Словно кусок камня,  оставленный  на
пороге. Ее рука нащупала шнуровку. Сумка! Большая сумка!.. Еда!!!..
     Значит ей не показалось!..
     "Они" приходили...
     Она обхватила массу руками и попыталась втащить ее в дом.
     Но это была очень тяжелая сумка... или мешок.
     Фасоль! Маис! Сухие плоды!
     Пища!..
     Она изменила тактику. Не в силах втащить в дом все сразу, она  голыми
руками стала пытаться развязать узел на мешке, чтобы по  частям  носить  в
дом еду.
     Но она была слишком слаба.  Она  решила  вернуться  в  дом  и  надеть
митенки.  Но  ничего  в  мире  не  смогло  бы  заставить  ее  бросить  эту
драгоценную добычу, повернуться к  ней  спиной.  Она  боялась,  что  мешок
исчезнет, стоит только закрыть глаза.
     Снова началась буря, она скрыла луну, затянула небо тучами и  сделала
его ниже.
     Наконец, ей удалось отделить примерзший  край  сумки,  и  тогда  дело
пошло. Она потащила ношу в дом. На коленях, опустив голову, чтобы избежать
ударов снега и порывов ветра, она с великим трудом проникла за порог.
     Теперь нужно было зажечь свет и запереть дверь как можно скорее,  ибо
снег, попадающий на порог, мог помешать ей закрыть вход плотно. Собрав все
силы, она распрямилась. Каждое движение давалось ей с трудом. Наконец, она
освободила порог от снега, притворила дверь, повернула ключ  и  установила
засов на прежнее место.
     Восстановилась тишина. Анжелика, почти без сил,  оперлась  о  дверной
косяк, чтобы не упасть.
     Ее усилие было так велико, что сознание радости и триумфа от  находки
почти исчезло. Она чувствовала себя разбитой, дыхание разрывало ей легкие,
губы, обветрившись на морозе, кровоточили. Зал, который казался ей  прежде
холодным, теперь, она задыхалась в нем.
     Она прикрыла глаза, затем открыла их. Мешок был  на  полу,  мешок,  в
котором было спасение ее и детей.
     В  темноте  она  различила  странную  форму.  Колеблясь  и  испытывая
внезапное предчувствие, она подошла  и  встала  на  колени.  Вокруг  мешка
растеклась лужа, один его край был крепко зашит.
     Но другая его сторона  раскрывалась  легко.  Приоткрыв  ее,  Анжелика
внезапно потрясенная, различила внутри черты лица человека.
     Она вытянула руку и откинула капюшон, бывший на голове человека.
     Показалось  лицо,  почерневшее,   словно   обгоревшее,   с   бледными
"восковыми" веками, прикрывшими глаза. Она застыла, не  в  силах  пережить
обрушившийся на нее удар.
     Это не был мешок с продуктами. Это был труп.


     Она отказалась что-либо понимать. Найдя  у  порога  мешок,  она  была
готова умереть от радости, теперь она от всей души желала,  чтобы  видение
исчезло. Хоть бы этого не было! Хоть бы это не  произошло!  У  судьбы  нет
права так насмехаться над ней, над  ее  горем!  Эта  голова  мертвеца  под
темным капюшоном означала что? Какой маскарад?!
     По бледности век, контрастирующих с почерневшим лицом, где поработали
огонь и холод, она угадала, что перед ней белый человек,  без  сомнения  -
француз. На лице виднелись следы крови.  Тонкие  почерневшие  губы  слегка
обнажали зубы, что придавало лицу дьявольскую усмешку.
     Заблудившийся следопыт?.. Он пришел умирать у ее двери, без  сил?  Но
нет! Она не могла ошибиться. Самому невозможно влезть в такой мешок.
     Значит приходили "они".
     "Они"...  Французы?   Индейцы?   Ирокезы?   Абенакисы?   Человеческие
существа, возникшие в смертельной ночи, и вместо  того,  чтобы  показаться
ей, они оставляют на пороге мешок с мертвецом и исчезают как фантомы.
     На такую жестокость были способны только иро