этот  раз  была  очередь  Онорины  де  Пейрак.  Она   подвешивала
хлопчатобумажные фитили, вокруг которых монахиня топила воск в специальной
формочке.
     Онорина, погруженная в работу, вспомнила, что в форте  Вапассу  также
производили свечи.
     Она помогала матери готовить растения для отвара.
     Маргарита Буржуа спрашивала и слушала  ее  с  интересом.  Приключения
этих  европейцев,  которые  приехали  строить  жизнь  в   глубине   самого
недоступного района Северной Америки, в  котором  не  жили  даже  индейцы,
напомнили ей опасностью предприятия, верой в успех - историю с  основанием
городка Виль-Мари. С другой стороны, уже не в первый  раз  она  спрашивала
ребенка о впечатлениях, как казалось - самых приятных, о краях, где,  судя
по всему, она была счастлива.
     - Я не хочу возвращаться в Вапассу, - сказала внезапно Онорина.
     Матушка Буржуа волновалась до тех пор, пока  Онорина  не  открыла  ей
причину такого высказывания.
     - Я не вижу старика на  скале  в  горах,  а  другие  его  видят.  Это
несправедливо. Я думала, что когда человеку даны глаза, чтобы  видеть,  он
видит все.
     - Увы, нет! Это  было  бы  слишком  много  для  каждого.  Глаза  души
выбирают то, что им необходимо, чтобы открыть мир вашей жизни. Мы не можем
получать все подарки одновременно. Будьте терпеливы. Когда-нибудь этот дар
будет у вас.
     Онорина любила манеру, с которой директриса говорила ей "вы",  словно
она была большой, взрослой персоной, когда речь  шла  о  важных  вещах.  В
повседневных вопросах ее называли на "ты".
     Проникшись доверием, она поделилась своими огорчениями, но как всегда
это было не то, чего ожидала монахиня,  не  было  проявлений  ревности  по
отношению к маленьким брату и сестре,  не  было  ни  малейшего  намека  на
эгоизм.
     Но вот старшие братья ее оставили, и это  ее  ранило,  особенно,  что
касалось Кантора.
     Даже его  медведь  Ланселот  бросил  ее.  Она  не  нашла  его,  когда
возвратилась из Квебека. "Они" отпустили его в лес. Она хотела  убедиться,
что он (по крайней мере она могла бы сказать себе, что он спит) этой зимой
находится в убежище, в берлоге.
     Но волки! Волки! Кто же теперь будет разговаривать с  ними,  если  ни
Кантора, ни ее нет поблизости?
     - Мы можем делать только малую часть того,  что  касается  других,  -
объяснила матушка Буржуа, затрудняясь как-либо ответить на этот  тревожный
взгляд.
     И она стала рассказывать обо  всех  детях,  которых  научила  читать,
которых окружила заботой, и которые теперь,  став  большими,  подвергались
большим опасностям у дикарей-язычников или на реке, а она не могла  больше
им помогать, несмотря на то, что по-прежнему их любила.
     - Но мы можем всегда помогать издалека, любя.
     - Да, как любовники, - сказала Онорина с понимающим видом.
     Матушка Буржуа взглянула на нее  с  любопытством,  затем  улыбнулась,
вспомнив послание, которое писала госпоже де Пейрак.
     - Да, как любовники, - повторила она. - Такая любовь не боится ничего
и может все, ибо она берет начало в любви Бога, и у нее нет  иной  заботы,
кроме жажды быть любимым. Она делает невозможное возможным. И вот так мы и
можем помочь тем, кто находится вдали от нас...
     - Даже волкам?..
     - Даже волкам. Святой Франциск Ассизский это говорил.
     Поскольку  эти  вопросы  были  улажены,  то  казалось,  что   Онорина
утешилась.
     После того, как она рассказала о нескольких  персонажах  из  Вапассу,
она описала близнецов и была охвачена ностальгией.
     - Я хотела бы их увидеть, - простонала она. - Они такие забавные. Они
не говорят, но все понимают. Вы отпустите меня летом  в  Вапассу?  Я  хочу
добраться туда через лес.
     - Через лес?.. Но это безумие!
     - Почему? Я переоденусь в мальчика и буду послушно сидеть в каноэ...
     - Это край, полный опасностей. Мне  говорили,  что  дороги  исчезают,
реки  плохо  проходимы.  Самым  сильным  людям  стоит  большого  труда  их
пересечь.
     - Но плаванье - это слишком долго. Я знаю, я видела карты моего  отца
и Флоримона.
     "Что у нее за новая идея? - подумала  директриса.  Что  заставило  ее
решить добираться через лес, словно индейцы!"
     - Летом, - продолжала она громче, - ваши родители приедут  к  вам,  и
прибудут они на корабле. Для всех нас их  приезд  станет  таким  радостным
событием! Но вам нужно постараться и сделать побольше успехов в письме.
     Они начали вытаскивать из формочек  уже  остывшие  свечи,  и  Онорина
принялась  их  (формочки)  начищать,  соскребая  остатки  воска  маленьким
ножичком.
     - Вам нравится учиться читать и писать? -  спросила  матушка  Буржуа,
которая достаточно знала маленькую пансионерку,  чтобы  быть  уверенной  в
искренности ее ответов.
     - Я для этого приехала, - ответила малышка, не прерывая работу.
     Анжелика предупредила наставницу, что Онорина сама решила приехать  в
Монреаль, и той было интересно получить этому подтверждение из уст  самого
ребенка, который, может быть, и не помнил об этом,  или  поступил  так  из
прихоти. Или, и вокруг этого  замыкался  круг  забот  воспитательницы,  по
причине обиды или ревности, которые она проявляла мало-помалу. Эти чувства
были детскими, но важными для ее внутреннего спокойствия  и  такие  подчас
непредвиденные, что самые внимательные и добрые  люди  могли  бы  быть  их
виновниками.
     Она упрекнула себя в том, что таким образом сформулировала вопрос, но
иногда "стоило солгать ради торжества правды".
     - Вы не сожалеете, что ваши родители отправили вас так далеко,  чтобы
научиться читать и писать? Ведь Монреаль еще дальше, чем Квебек.
     Онорина прервала работу и пристально посмотрела на директрису.  В  ее
взгляде был оттенок суровости, но суровости смягченной. Это было похоже на
улыбку. И Маргарита Буржуа думала, что нет ничего лучше  и  ничто  так  не
волнует, как взгляд ребенка, открывающего вам  свою  душу  с  трогательной
доверительностью и прелестной невинностью.
     - Я сама захотела приехать сюда, - ответила  наконец  Онорина  тоном,
который значил: будто бы вы сами не знаете. Я увидела вас  в  Тадуссаке  и
также в соборе, когда пели "Те Деум",  и  мне  всегда  нравилось  свечение
вокруг вашей головы.
     Монахиня даже вздрогнула, услышав такой неожиданный ответ.
     - Милая девочка, это правда, что ты не похожа  на  других  детей.  Ты
должна признать и не противиться этому, и не сердиться  на  других  людей,
которые тебя никогда не поймут. Ибо ты видишь вещи не  такими,  какими  их
видят остальные.
     - Но мне не нравится свет вокруг головы матери Деламар, -  продолжила
Онорина старательно собирая  остатки  белого  воска.  -  Если  вы  уедете,
матушка Буржуа, то я тоже здесь не останусь.
     - Но дитя мое, я не собираюсь уезжать.
     - Не бросайте меня, если даже  вам  прикажет  мать  Деламар.  Она  не
похожа на вас и не любит меня.
     "Это правда", - подумала директриса.
     Она торопливо перекрестила лоб Онорины и сказала, что нужно молиться.
Она задумчиво приглаживала ее длинные волосы цвета меди,  и  ее  жест  был
похож на благословение.
     Затем она вернулась к практическим вопросам.
     - Дитя мое, скоро начнется лето. Тебе будет тяжело с такими  длинными
волосами. Но ты не хочешь обстричь их. Если я тебе подкорочу их  до  плеч,
может тебе будет удобнее?
     - Матушка не хочет. Она так сердится, когда  кто-нибудь  трогает  мои
волосы.
     Она рассказала как однажды  захотела  сделать  себе  прическу  "а  ля
ирокез", и какие неприятности за этим последовали.
     Рассказ очень  позабавил  Маргариту  Буржуа.  Она  смеялась  с  такой
искренней и юношеской веселостью, что Онорина, вдохновленная своим успехом
и тем,  что  она  сумела  развлечь  наставницу,  которую  считала  немного
суровой, радостно побежала в сад - играть в мяч со сверстниками.
     В этой игре часто принимали участие дети ирокезов миссии Канавак.  Их
приняли в Конгрегацию Нотр-Дам, потому что  их  семьи  часто  приезжали  в
Монреаль - делать покупки, торговать или еще по каким-нибудь делам.
     Группа индейцев-христиан несколько раз меняла места поселения, потому
что, разместившись в первый раз около  озера  Гурон,  она  стала  объектом
нападений их соплеменников-язычников, и пришлось их переместить поближе  к
Монреалю, под защиту французских фортов и городов.
     Теперь они располагались на правом  берегу  Сен-Лорана,  напротив  Ля
Шины, в местечке Канавак.
     Двадцать лет назад они жили рядом с городом Кентаке-ля-Прери, и всего
там было пять хижин. Через четыре года они перебрались на речку на границе
с дикарями, иезуиты считали, что их соседство с французами пагубно  влияет
на их веру.
     Матушка Буржуа говорила, что индейцы  ирокезы,  ставшие  христианами,
являлись  примером  для  всех.  Несмотря  на  массовые  убийства,  которым
подвергались их поселения, они чувствовали себя ответственными за спасение
своих братьев-язычников  и  поддерживали  дружеские  отношения  с  семьями
европейцев.  Они  спокойно  перенесли  то,  что  их  считали  народом  без
территории и без корней, потому что в действительности они не считали себя
оторванными от людей Длинного Дома, которые жили в священной  долине,  где
сажают маис, фасоль, и где под благодатным солнцем цветут подсолнухи.
     Онорина сожалела, что  не  видела,  как  они  прибывают  в  Нотр-Дам,
вооруженные и раскрашенные традиционными  военными  узорами,  но,  услышав
рассказ матушки Буржуа, она полюбила встречаться и общаться  с  ирокезами.
Ей  нравилось  разговаривать  с  ними,  узнавать  их  язык,  беседовать  с
Тагонтагетом - великим вождем сенеков и Уттаке-Богом туч.
     Они звали ее Розовая туча.
     Среди женщин, которые сопровождали детей и проводили некоторое  время
с Виль-Мари, была молодая индианка, с которой Онорина любила играть,  петь
и молиться. Ее глаза излучали свет любви, а традиционная жемчужная повязка
делала ее кудрявую черноволосую головку еще прелестнее.
     Звали ее Катрин. Ее изгнали из племени могавков или  аньеров,  потому
что она хотела жить идеалами христианства и быть крещеной,  как  ее  мать.
Вся семья Катрин погибла во время эпидемии оспы, а она одна выжила.
     Сирота, оставленная на попечение дяди, который с ней плохо обращался,
она с удовольствием покинула его. Она  лучилась  счастьем,  от  того,  что
обрела свою судьбу, что находилась  рядом  с  церквями  и  часовнями,  где
обитал Бог любви, которого  она  избрала  всем  сердцем.  Ее  соплеменники
добавили к ее христианскому имени Катрин, более легкое для их произношения
-  Текаквита,  что  обладало  двойным  смыслом  и   означало   "попирающая
препятствия" и свидетельствовало  о  ее  воле  сопротивляться  испытаниям,
которые в избытке выпали на ее долю. Также ее индейское прозвище  означало
"шагающая наощупь,  чтобы  не  натолкнуться  на  препятствия",  ибо  оспа,
поразившая ее в четыре года, сделала ее наполовину слепой.




                  ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. ДУРАК И ЗОЛОТОЙ ПОЯС


                                    23

     Они прибыли накануне в Тидмагуш на восточном берегу. Им объявили, что
рейд занят рыбацкими лодками и кораблями, а также судами,  отплывающими  в
Европу, или прибывающими оттуда. Они бросили якорь южнее, в бухте напротив
острова Сен-Жан и высадились на  берег  в  сопровождении  членов  экипажа,
которые несли на головах, на спинах, на плечах мешки и сумки для  краткого
привала.
     Место было не особенно освоенное, если  не  считать  немногочисленных
портовых построек, складов и  бараков,  где  жили  рыбаки  из  Сен-Мало  и
Бретани, которые "снимали пески" каждый год.
     Старый дом, построенный Николя Пари, служил убежищем графу де  Пейрак
и его жене, когда они приезжали на несколько дней.
     Город еще пока не расширили и не сделали уютнее.
     Каждый раз граф обещал себе распорядится насчет  работ,  но  не  было
человека, который мог бы руководить: Старый Джоб  Симон  был  занят  своей
лавкой и мастерской, а зять  Николя  Пари  вовсе  не  обладал  качествами,
необходимыми для начала стройки и надзора за ней во время их отсутствия.
     Тидмагуш таким образом был пока всего лишь перевалочным пунктом.
     Анжелика  никогда  не  приезжала   туда   охотно,   хотя   испытывала
возбуждение, помня насыщенные дни, требующие решений и усиленных раздумий,
которые она провела в борьбе с Дьяволицей и которые были  связаны  с  этим
заброшенным уголком. Эпизоды того времени всплывали в ее памяти, когда  до
ее ноздрей доносился  запах  приготовляемой  рыбы,  смешанный  с  ароматом
нагретого летним солнцем леса.
     Тидмагуш  находился  на  пол-пути   между   Квебеком   и   Голдсборо.
Следовательно он вызывал у Анжелики несмотря на  все,  чувство  радостного
нетерпения при мысли о встрече с друзьями из Квебека, с Онориной,  которую
они очень хотели невестить в Монреале, с семьей брата,  или  при  мысли  о
возвращении на свои южные земли.
     По всем этим причинам Анжелика хотела задержаться  здесь  не  дольше,
чем на двадцать четыре часа. Но это был пункт пересечения маршрутов многих
людей, и у Жоффрея возникло там много дел.
     В этом году близнецы совершили путешествие из  Кеннебека  в  Вапассу.
Встал вопрос о том, чтобы взять их  с  собой  в  Новую  Францию.  Но  этот
переезд, короткий для взрослых, был слишком длинным для младенцев и грозил
разными неприятностями их здоровью. Поэтому  решено  было  оставить  их  в
Голдсборо, где они испытывали силу своей власти на  Абигаэль,  взявшей  их
под присмотр.


     Оставив господина Тиссо и его помощников наводить порядок в доме,  на
котором уже водрузили герб с серебряным щитом на  голубом  фоне,  Анжелика
вышла и огляделась. Она слушала смешанный шум, смутно  доносящийся  до  ее
ушей: разговоры  рыбаков,  приготавливающих  сети,  плеск  весел  и  крики
моряков, которым надо было набрать пресной воды в  источнике  или  продать
пойманную рыбу - ей казалось, что она слышит мир призраков.
     И, что было сильнее ее, она не могла не думать о другой женщине, с ее
эксцентрическими платьями, фигурой, изящной словно статуэтка из Тангары, с
невинной улыбкой и огромными волнующими глазами. Она словно  была  создана
для царствования в этом королевстве, лишенном всех благ,  править  народом
одиноким, наивным или жестоким, невинным  словно  дети  или  коварным  как
демоны, народом, которого необходимость выжить  обязывала  ловить  треску,
жить на песках этой проклятой земли.
     В прошлом году,  по  возвращении  из  путешествия  в  Новую  Францию;
находясь под впечатлением потрясений, которые были  вызваны  приключениями
Дельфины де Розуа и разговором с лейтенантом полиции  Гарро  д'Антремоном,
она попыталась прогнать из головы мысли о  неприятном,  отвлечься  и  дать
последним событиям уложиться в ее мозгу. Сегодня же,  в  этом  путешествии
вместе с Жоффреем, она чувствовала себя как нельзя лучше.
     Ее ждали письма. Первое от мадам де Меркувиль, сообщало, что Дельфина
де Розуа ждет ребенка, который должен родиться в конце августа, такой срок
сделает возможным посещение подруги в этот  радостный  миг,  -  подсчитала
Анжелика. Другое письмо было от Маргариты Буржуа,  помеченное  июнем,  оно
сообщало подробно и обстоятельно обо всех новостях Онорины. К посланию был
приложен листочек, исписанный крупными буквами:  "Моя  дорогая  мама,  мой
дорогой папа..." Больше ничего не было, эти слова заполнили лист,  но  это
первое подтверждение хорошего самочувствия и любезного характера  Онорины,
а также первый опыт письма, наполнили их сердца живой радостью.


     Жужжание насекомых в воздухе отмечало разгар лета.
     Анжелика устремилась по тропинке и пошла через высокие  травы,  почти
полностью скошенные или сожженные солнцем. В первый раз  она  решилась  на
это, и с тех пор, когда они приехали в Тидмагуш, она избегала  смотреть  в
сторону леса.
     Она нашла могилу.
     Насколько она могла помнить, будучи вынужденной тогда  присутствовать
на похоронах, это было здесь.
     Несмотря на пышную растительность,  крест  еще  виднелся,  наполовину
скрытый большим муравейником.
     Никто не ухаживал за могилой в течение всех этих лет. После того, как
ее засыпали свежей землей, Жоффрей велел положить сверху тяжелую  плиту  и
наказал бретонскому рыбаку, который в своих краях был резчиком  по  камню,
высечь без эпитафии  имя  и  фамилию  богатой,  высокородной  и  достойной
жалости герцогини, трагически  погибшей  на  одном  из  необжитых  берегов
Нового Света.
     Бретонец добросовестно выполнил работу. Ему было трудно уместить  имя
Амбруазина и фамилию де Модрибур на надгробном  камне,  так  что  к  концу
строки буквы сплющивались. Ему удалось еще изобразить  небольшой  крест  и
дату смерти, поскольку дату рождения не знал никто.
     "Если верить  дуэнье  Петронилье  Дамур,  она  была  старше  меня,  -
вспомнила Анжелика. - Но ей всегда  давали  меньше.  Еще  одна,  познавшая
секрет вечной юности. Но при помощи Мефистофеля!"
     Если подумать, так ли уж она была красива и молода? Какова природа ее
очарования, которое исходило от  ее  персоны  и  "пускало  пыль  в  глаза"
окружающим?
     Анжелика наклонилась, чтобы прочесть  надпись,  которая  как  кружево
вилась по каменной плоскости. Она потерла ее, развела  листья  растений  в
разные стороны, и вот уже ее пальчик  скользил,  нащупывая  слова:  "Здесь
покоится дама Амбруазина де Модрибур".
     Она выпрямилась и отступила на несколько шагов,  чтобы  взглянуть  на
могилу издалека. Она не испытывала в этот момент ни малейшего укола страха
или предчувствия, что случалось всегда при упоминании имени этой женщины.
     Кто покоится здесь? Она, тело, бренные останки Дьяволицы,  адский  ум
которой был разоблачен отцом иезуитом Жаном-Полем Мареше  де  Вернон,  или
несчастная  девушка,   преданная   своей   хозяйке,   Генриетта   Майотен,
восторженная, готовая на  все  ради  той,  кого  она  обожествляла.  А  ее
"благодетели" страшно обманули ее, принесли в жертву и убили... Может так.
     Когда гроб со страшными останками  опускали  в  могилу,  Анжелика  не
стала приближаться к мертвому телу, потому  что  была  на  грани  нервного
срыва. Она узнала только оборки запачканной юбки желто-голубого цвета, она
всегда носила наряды необычной расцветки.
     Но Марселина из великодушия захотела  проявить  некоторую  заботу  об
этом бездыханном теле, по крайней мере обернуть его тканью, пока  оно  еще
не оказалось в земле. Она рассказала о том, что видела:
     - Мешанина мяса и костей...  словно  ее  били  молотком...  Никто  не
поддержал ее мнения, правда она немногим его сообщила. Все  придерживались
версии, что здесь поработали волки и рысь.
     "А волосы, Марселина?.. Какие были волосы?.. Длинные?.. Черные?.."
     Они, конечно, были испачканы в крови и вырваны целыми прядками...  Но
все-таки надо будет еще раз поговорить с Марселиной.
     Она снова села возле могилы.
     В жужжании насекомых, в спокойствии леса,  было  что-то  печальное  и
тревожное. Но она удивилась, потому что  здесь  она  не  испытывала  своей
всегдашней тревоги, нападающей на нее в Тидмагуше. Полевые цветы, растущие
как придется, окружали  ее,  оберегали  от  ветра,  который  покачивал  их
головки, так что поле было похоже на поверхность  моря.  Белые  аквилегии,
маленькие сиреневые астры с желтым сердечком, розовый люпин спешивались  с
травами, а вьюнок уже начал опутывать крест своими нежными лианами.
     "Ее здесь нет! Если бы она была здесь...  цветы  не  выросли  бы",  -
сказала себе Анжелика.
     Затем она поднялась  и  удалилась,  после  того  как  у  нее  хватило
мужества перекреститься, повторяя себе, что ее мнение на счет цветов  было
ребячеством,  потому  что  природа  всегда  смеется  над  подобного   рода
нюансами.
     И даже если предположить, что из-за своей  ловкости  или  власти  над
Николя Пари или еще над кем-либо из мужчин, герцогиня де  Модрибур  суме