ись понимающими улыбками. Герцог де  Вивонн  будет
поступать по-своему, но они-то понимали опасность. Не было  пока  надобности
спешить, но все же следовало пустить все в ход, чтобы уменьшить влияние этой
женщины  и   любыми   средствами   помешать   ей   вернуться   во   Францию,
противопоставить себя мадам де Монтеспан и, быть может, победить ее.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
БАЛ В ДЕНЬ БОГОЯВЛЕНИЯ

   Вивонн очень ошибался, думая, что если у них было  любовное  приключение,
он мог позволять себе с ней вольности. Плохо было то, что он  в  зависимости
от того, трезв был или пьян, был либо  предприимчивым  и  хвастливым,  либо,
наоборот,  вполне  приличным  знакомым,  не  желающим  привлекать   внимание
окружающих.
   Никола де Бардане заявил, что он доволен своим переездом с "Фермы". Он не
мог никуда  пойти  в  городе,  не  пройдя  мимо  дома  Виль  д'Аврэя,  и  он
пользовался любым предлогом, чтобы подождать Анжелику и затем  сопутствовать
ей в городе.
   - Прошу вас, - сказала она ему однажды, - не стойте на часах  перед  моим
домом. Это меня смущает и приведет к сплетням.
   - Но разве я не имею права прогуливаться в квартале, где я  теперь  живу?
Кроме того, я не считаю, что я более  назойлив,  чем  этот  индеец,  который
ежедневно, по несколько раз в день, крутится возле  вашего  дома,  входит  и
выходит оттуда без доклада, сидит на вашем пороге, покуривая свою трубку, и,
как только вас видит, начинает с вами беседовать.  Не  вижу,  почему  вы  не
разрешаете мне то, что разрешаете этому дикарю?
   - Но именно поэтому. Мой бедный друг, вы же не дикарь!
   Она  отказалась  от  мысли  заставить  его  внять  голосу  рассудка.   Он
сопровождал ее, когда она делала покупки.
   У портного с Королевской площади  они  встретили  Элуа  Маколле,  который
примерял кафтан из сиреневого шелка поверх  жилетки  в  цветах,  которую  он
любил.
   Вместе с ним был его сын - толстый, важный и трусливый парень,  что  было
редкостью в Канаде. И надо же было, что это  случилось  с  Маколле  -  иметь
сына, который с детства не горел  желанием  отправиться  в  леса  и  боялся,
вплоть до ночных кошмаров, той  "прически",  которую  делают  ирокезы.  "Моя
скальпированная голова пугала его!.."
   - Ну и что? Ты либо канадец, либо нет.
   Следует  сказать,  что  Элуа  Маколле  был   из   поколения   закоренелых
холостяков, которых женили под страхом штрафа, отлучения от церкви и  других
наказаний.
   Как только он сочетался законным браком с "дочерью короля", присланной  в
Канаду Кольбером среди сотни других, сделал ей ребенка, ибо он подвергся  бы
наказанию, если бы она пожаловалась, что брак не был завершен, он  исчез  на
несколько лет на Большие Озера, оставив молодую иммигрантку выпутываться  из
положения, когда нужно воспитывать сына и обрабатывать ферму на берегу  реки
Святого Лаврентия. Хотя он время  от  времени  и  возвращался,  жена  и  сын
остались для него посторонними.
   Жена умерла, успев женить своего единственного сына.
   С этого времени судьба  жизнерадостного  Маколле  изменилась  к  худшему.
Из-за тяжелой раны, полученной в войне под Монреалем, когда  матушка  Буржуа
едва спасла ему жизнь, Маколле пришлось вернуться к  себе,  а  его  невестка
Сидония оказалась гарпией и создала ему адскую  жизнь.  Она  не  знала,  что
изобрести, чтобы отравить ему существование и  помешать  вернуться  в  леса,
даже донесла, что он продает индейцам водку, и у него отняли  разрешение  на
охоту. В конце концов он вернул себе свободу,  но  оказался  вне  закона,  и
только поручительство Пейрака, которого он нашел в Тадуссаке, позволило  ему
беспрепятственно вернуться в свой город.
   Он проявлял добрую волю, совершая этот дружественный шаг по  отношению  к
этой мало родственной паре.
   - Кроме того, - сказал он Анжелике, - у них есть соседка, вдова,  которая
мне очень нравилась, мне  сказали,  что  она  не  вышла  повторно  замуж.  Я
воспользуюсь этим и зайду к ней, чтобы осуществить мои желания.
   - Не уверена, что это входило в наставления матушки  Буржуа,  -  заметила
Анжелика.
   Все  рассмеялись.  Над  юношеской   силой   старого   Маколле   частенько
подсмеивались. Он пользовался большим успехом у дам.
   Его оставили примерять туалеты.
   У женщины,  прозванной  Кружевницей,  было  много  народа.  Все  покупали
воротнички, манжеты, гарнитуры. Де Бардань сделал гримасу  и  стал  осуждать
это стремление украсить себя кружевами - не из  стремления  к  экономии,  но
потому, сказал он, что в Париже мода становится более простой. Это  изобилие
кружев   у   шеи   и   запястьев,   у   талии,   у   колен   выглядело   уже
буржуазно-провинциальным.
   Слова  дворянина  смутили  покупательниц,  его  выслушали  с   почтением.
Некоторые строгие дамы, которые стремились показать, что они не  отстают  от
парижской моды, несколько  уменьшили  свои  покупки,  правда,  опасаясь,  не
покажутся ли они своим соотечественницам мелочными  и  безденежными.  Другие
продолжали широко покупать блонды и венецианские кружева.
   В преддверии праздников  все  отправляли  головные  уборы,  воротнички  и
кружева к урсулинкам - гладить, крахмалить и гофрировать.
   Бардане, несмотря на то, что  его  прибытие  не  было  блестящим  и  было
затенено прибытием де  Пейраков,  всем  нравился.  Он  был  прекрасно  одет,
свободно держался и был всегда в хорошем настроении.
   К Виль д'Аврэю вернулась его веселость, Баннистер не появлялся, Ле Бассер
затягивал процесс. Это было время  праздников,  и  в  это  время  не  велись
процессы, не взыскивались подати, не требовали возвращения кредитов,  -  это
было время отдыха от всяких юридических дел.
   Онорина и Керубин пытались подкормить бедную собаку, сидящую  на  цепи  у
дерева, но четыре сорванца Банистера половину у нее утаскивали.
   В рождественскую ночь Анжелика хотела, в знак примирения,  послать  пирог
этим сердитым соседям, но с тем же успехом можно было пытаться проникнуть  в
волчье  логово.  Несмотря  на  святую  ночь,  Банистер  угрожал  подстрелить
каждого, кто посмеет приблизиться к его хижине.
   Его дети, маленькие чудовища, одетые  в  мешковатые  серые  и  коричневые
одежды, продолжали время от времени свирепствовать,  спускаясь  на  ящике  с
коньками по углам по улице Клозери, сшибая по пути всех прохожих.
   - Это - несговорчивые, такие  есть  во  всех  городах,  -  комментировала
Сюзанна.
   Эту  городскую  философию   она,   возможно,   унаследовала   от   своего
предка-парижанина.
   В этот период Анжелика ежедневно навещала мадемуазель д'Уредан.  Выход  в
собор ее совершенно  измучил.  У  нее  от  этого  были,  как  она  говорила,
"головокружения", и она жалела людей, принужденных постоянно  жить  в  такой
суете. Кроме того, ее совсем забросила служанка, она целыми днями  сидела  в
своей мансарде, читая библию на английском языке. Эту библию она спасла, так
как она была у нее в кармане, когда их взяли в плен абенаки.
   Джесси была пуританкой из окрестностей Бостона в Массачусетсе, городе, на
окрестности которого канадцы шесть лет назад совершили опустошительный рейд.
Она упорно держалась за свою  еретическую  религию,  и  семья  из  Монреаля,
которая выкупила ее у абенаков, отчаялась обратить ее в католичество Ее  уже
собирались отправить назад к дикарям, но ее хозяин-француз сжалился над  ней
и отправил ее в Квебек к мадемуазель д'Уредан.
   Он знал, что она не выставляла напоказ чрезмерного стремления к обращению
в католицизм. Она сможет спокойно примириться со служанкой, которая не хочет
стать католичкой и которой не нужно платить, так как она пленная.
   Поэтому каждый год окружающие изумлялись, видя, что Джесси-еретичка  тоже
готовится праздновать Рождество. Было трудно  согласиться  с  тем,  что  она
празднует рождение того же Младенца  Иисуса,  фигура  которого  из  розового
воска будет положена на солому в  соборе.  Поэтому  в  течение  всего  этого
мессианского времени на Джесси-англичанку смотрели как на воровку ребенка и,
что еще усугубляло вину, воровку божественного младенца.
   Наутро Нового года  в  городе  закричали:  "Да  здравствует  король!",  и
военные отвечали салютами из мушкетов.
   Был обычай в этот день дарить подарки друзьям и супругам.
   Анжелика нашла в своем алькове у изголовья широкой постели нагреватель из
голландского  фарфора,  имитирующий  китайский,   украшенный   изображениями
фруктов и цветов в синих и оранжевых тонах Внутри находилась плоская толстая
свеча, которая могла служить ночником и в то же время  подогревать  напиток,
ром или теплое вино, который приятно выпить перед сном или перед  вставанием
в холодное утро. Чашка была сделана из серебра,  у  нее  были  две  ручки  и
крышка, она была украшена рельефными цветочными мотивами.
   Сюзанна принесла окорок, который был закопчен в дыму кленового сока.  Она
привела своих детей: Пакана, Жан-Луи, Марию-Клариссу  и  совсем  маленького,
носящего громкое имя Анри-Август.
   Всю неделю между Новым годом и Богоявлением  все,  кто  был  приглашен  и
собирался присутствовать на большом балу  в  день  Богоявления,  лихорадочно
готовились к нему.  Бал  должен  был  состояться  на  следующий  день  после
праздника.
   Епископ хмурил брови.
   Граф де Пейрак и его  жена  лично  явились  в  Большую  семинарию,  чтобы
пригласить монсеньера епископа. Его присутствие  обеспечит  достойный  стиль
развлечений. Монсеньер согласился.
   Полька, или  мадам  Гонфарель,  содержательница  преуспевающей  гостиницы
"Корабль Франции",  решительно  отказалась.  Ничто  не  могло  заставить  ее
изменить решение, ни уговоры Анжелики, ни личный  визит,  который  ей  нанес
Жоффрей де Пейрак.
   Знатный вельможа и игривая дама прекрасно поняли друг  друга,  но  Полька
решения не изменила.
   "Это - не мое место", - говорила она.
   - Твое место в Квебеке - где угодно, и ты это прекрасно знаешь, - сказала
ей Анжелика.
   Но бывшая героиня Двора Чудес покачала головой. Ее место было  в  Париже,
на другом берегу Сены, не на том, где Лувр. Это - старая Нельская башня, где
скрывались бандиты и крысы.
   Она осталась тверда, несмотря на все просьбы.
   Явление, которое не замечал никто,  кроме  мадемуазель  д'Уредан,  а  она
замечала неуловимые для других глаз  факты,  распространялось  в  квебекском
обществе. Это тем более трудно было  заметить,  что  Канада  не  привыкла  к
подобным вещам, люди там были  по  натуре  недоверчивы  и  мало  расположены
восхищаться своими соседями.
   Распространилась мода быть замеченными графом де Пейраком  и,  в  меньшей
степени, графиней де Пейрак. Вызвать улыбку  одного,  обменяться  словами  с
другой  было  достаточно  для  того,  чтобы  привести  в  восхищение   самых
пресыщенных особ.
   В дамском обществе возникло соперничество - кто может привести слова  или
фразы, которыми обменивались в течение дня с графом  де  Пейраком,  и  самый
незначительный знак внимания  с  его  стороны  давал  повод  для  длительных
дискуссий. Почему он смеялся вместе с мадам  де  Башуа,  а  не  с  мадам  де
Меркувиль и не обращал внимания на  хорошенькую  Беранжер-Эме,  которая  так
старалась, чтобы он ее заметил? И,  наконец,  почему  он  наносил  визиты  с
пышностью посланника дому Гонфарель из "Корабля Франции",  в  то  время  как
столько изысканных дам готовы были  принимать  его  в  своих  будуарах?  Это
принимало характер, который напоминал минуты напряжения среди  придворных  в
Версале, когда король жаловал право "табурета"  какой-нибудь  даме,  которая
после этого имела честь сидеть среди избранных, в  то  время  как  остальные
стояли,  или  знаменитое  "для",  написанное  над  дверью  для  приглашенных
королем, когда они жили в Версале. Вся  разница  была  в  этом  "для".  "Для
маркиза" такого-то - словечко, которое приводило в восторг самых пресыщенных
дворян! Быть замеченным! Замеченным королем!
   Или принцем!
   Парикмахеры были довольно бездарные. Среди них не было такого, как  Бине,
парикмахера короля, который мог сделать дамам новые, идущие к лицу прически.
В Квебеке, как и в других местах, дамы помогали друг другу, и среди них  или
их камеристок можно было найти  мастерицу,  которую,  когда  придет  великий
день, все будут  вырывать  друг  у  друга.  Дельфина  и  Генриетта,  которые
причесывали Анжелику для ее въезда в  Квебек,  были  нарасхват.  По  крайней
мере, им осталось что-то полезное от их  службы  у  Амбруазины.  Но  особой,
которая имела самую громкую репутацию в этом деле, оказалась Беранжер-Эме де
ла Водьер. Она любила, чтобы ее ценили и считали незаменимой, и  у  нее  был
для бала настоящий список "клиентов", которые должны были, начиная с раннего
утра, пройти через ее руки. Она хотела начать с Анжелики и явилась с утра со
щипцами для завивки, лентами, палочками для  накручивания  локонов  и  целым
набором гребенок, щеток и шпилек.
   - Боже, как я  завидую  вашей  красоте!  -  вздыхала  она,  поправляя  ей
прическу. - Как я завидую также тому, что у вас такой  обворожительный  муж!
Какой великолепный мужчина!
   - Поверьте, что я разделяю ваше мнение и очень рада, что он вам нравится.
Но, дорогая моя, мне кажется, что в том, что касается  супруга,  вам  некому
завидовать. Де ла Водьер, безусловно, самый красивый мужчина в городе.
   - Он? - сказала Беранжер с видом сомнения, как будто  она  в  первый  раз
слышала о бросающейся в глаза красоте своего молодого мужа.
   - Ну, что ж, будьте уверены, я с удовольствием поменяю его на вашего.
   Была ли наивность или хитрость с ее стороны, что она  приходила  в  замок
Монтиньи под вечер, так что Жоффрею приходилось ее  потом  сопровождать?  На
этот раз она не приехала в  карете,  и  был  ли  это  действительно  случай,
который постоянно приводил ее в дома, где он бывал, и почему она  так  часто
оказывалась на улицах, где он ходил? Правда, этот город  был  такой  тесный,
такой скученный.
   До этого времени она избегала дома Виль д'Аврэя, и Анжелика  ее  туда  не
приглашала.
   Только стечение обстоятельств, связанных с  этим  балом,  объединило  их.
Хотя Анжелика и была довольна тем, что ее  хорошо  причесали,  она  не  была
уверена, что Беранжер пришла, не имея никаких намерений. С  первого  взгляда
это было трогательно  -  такое  восхищение  их  супружеской  парой.  Все  же
Анжелика предпочла, чтобы она поменьше восхищалась и была более  умеренна  в
своем восторженном поклонении графу де Пейраку.
   Разве  она  сама  была  равнодушна  ко  вниманию,  доходящему  до   почти
религиозного любования, которое их окружало и было для них привычной средой?
Потому что они были рождены не для того, чтобы идти в толпе,  но  для  того,
чтобы на них смотрели, за ними следовали.
   У жителей Новой Франции были горячие сердца. Жоффрей и Анжелика де Пейрак
сами были такими. Прошедшие тысячу жестоких испытаний, они любили  нравиться
и возбуждать любовь и не пренебрегали такой возможностью.
   В начале этого года можно было даже сказать, что у них было слишком много
друзей. И Анжелика начинала сожалеть, что не может поддерживать отношения со
всеми.
   Хотя враги, казалось, были обезоружены, это  не  означало,  что  они  все
прекратили борьбу. Мадам де Кастель-Моржа открыто показывала свою неприязнь.
Но она была противником, к которому Анжелика чувствовала сострадание. Ее  не
любили. Канадцы, родившиеся здесь, упрекали ее в том, что она вмешивается  в
дела колонии, в которых она ничего не понимает  даже  после  нескольких  лет
пребывания в Канаде. В  ней  была  какая-то  прирожденная  неуклюжесть,  она
всегда действовала невпопад. А ее муж Кастель-Моржа не отличался  святостью.
Он утешался тем, что  был  одним  из  самых  постоянных  клиентов  отдельных
кабинетов, созданных для любви, которые мадам Гонфарель содержала  в  здании
позади своей гостиницы. Это  был  настоящий  караван-сарай,  куда  с  трудом
смогли бы проникнуть люди строгих  нравов  и  полиция.  Общественное  мнение
оправдывало  поведение  Кастель-Моржа.  настолько  поведение   его   супруги
вызывало осуждение.
   Чрезмерное усердие, с  которым  она  защищала  своего  исповедника,  отца
д'Оржеваля,  превратило  ее  в  посмешище.  Все  знали,  что  у   нее   есть
единственная настоящая привязанность - ее любимый сын, красавец Анн-Франсуа.
Но и здесь  ей  не  повезло.  Возвращение  из  лесов  молодого  авантюриста,
которого она так ожидала, сопровождалось самыми несчастными последствиями, и
сын обвинял в этом мать.
   В довершение всех неприятностей он во время своего путешествия подружился
с Флоримоном де Пейраком и жил у него в  замке  Монтиньи.  Там  оба  храбрых
путешественника, поощряемые графом де Пейраком, работали вместе с  д'Урвилем
и геометром Фальером над картами и описанием путешествия к  Великим  Озерам,
которое они вместе совершили.
   Наконец,  самым  страшным  для  Сабины  Кастель-Моржа  было  то,  что  ее
обожаемый сын питал самое пылкое восхищение,  а  по  правде  сказать,  самые
нежные чувства к  Анжелике,  которую  его  мать  считала  своей  ненавистной
соперницей.
   Анжелика улыбалась, видя это увлечение молодого человека, и  не  обращала
на это внимания, пока изъявления этой любви, живущей в сердце и  воображении
Анн-Франсуа, ограничивались стремлением всячески услужить ей, когда к  этому
представлялся случай, и красноречивыми взглядами его красивых  черных  глаз.
Однако она понимала, что  это  не  способствовало  налаживанию  отношений  с
Сабиной де Кастель-Моржа.
   Дамы-благотворительницы старались  не  иметь  дела  с  Сабиной  после  ее
выстрела из пушки. После обсуждения ее не  исключили  полностью  из  святого
сообщества. Мадам де Меркувиль сказала Анжелике, что ей оставили возможность
навещать своих "стыдливых бедняков" - то есть бедняков  или  бедствующих,  о
которых забывают или которые остаются без помощи потому, что они из  робости
или из гордости  не  жалуются.  У  мадам  де  Кастель-Моржа  было  несколько
подопечных людей и семей,  которым  она  втайне  помогала.  Ей  не  решились
запретить продолжать заниматься ими, так как она  стремилась  совершать  эти
добрые дела, хотя больше из гордости и упрямства, чем из чувства милосердия.
   - И кроме того, она такая нетактичная и такая нелюбезная,  что  даже  те,
кому она помогает, ее боятся, - вздохнула мадам де Меркувиль.
   Анжелика обладала чувством справедливости, которое побудило ее встать  на
защиту Кастель-Моржа. По  ее  мнению,  эта  женщина  становилась  неприятной
потому, что в семейной жизни она была не понята и несчастна. Никто не  ценил
ее привязанности. Кроме того, Анжелика не разделяла  мнения  канадских  дам,
что Сабина некрасива. В Версале она привыкла  с  первого  взгляда  оценивать
внешность женщины и ее возможности. Она  думала,  что  при  дворе  мадам  де
Кастель-Моржа, при ее красивом  очертании  рта,  груди,  скульптурные  формы
которой угадывались несмотря на стягивающие ее  безобразные  приспособления,
при ее одновременно трагических и томных черных глазах, могла бы  не  только
привлечь к себе внимание. Она бы нравилась. Но она была не на своем месте  в
Квебеке, она не сумела заставить оценить себя.
   В день Богоявления солдаты, изготавливающие священный хлеб,  двигались  к
церкви под звуки флейт и барабанов и таким же образом вернулись после мессы.
   После полудня в семинарии  было  театральное  представление.  Участвовали
учащиеся различных школ, молодые девушки и молодые люди общины.
   Чтобы ободрить детей и  молодых  артистов,  Анжелика  пошла  аплодировать
спектаклю, несмотря на приближение вечернего бала. Все высшее общество  тоже
было там. Зал был  переполнен.  Спектакль  был  очень  оживленным.  Один  из
актеров, который изображал Христа, привлек к себе  внимание.  Все  повторяли
его имя и его историю. Это был знаменосец местного гарнизона, младший сын  в
семье, которого безденежье семьи заставило пойти на военную  службу.  Но  он
получил хорошее образование и  сохранил  в  этой  суровой  солдатской  жизни
стремление к  доб