и  согласятся,  я
заставлю их поклясться в лояльности на Библии... Надеюсь, что  такую  клятву
они не посмеют нарушить.
   Он взял со стола шляпу.
   - Вы удовлетворены?
   Анжелика не ответила. Ей трудно было еще поверить в свою  победу.  У  нее
кружилась голова.
   Поднявшись, она проводила его до двери и там непроизвольно положила  свою
руку ему на запястье.
   - А если они не согласятся? Если вы не сможете убедить  их?  Если  в  них
возобладает мстительность?
   Отведя глаза в сторону, он пожал плечами.
   -  Дадим  им  проводника-индейца,  лошадей,  повозки,  оружие   и   пусть
катятся..,  к  черту  в  ад..,  в  Плимут  или  Бостон,  там   их   встретят
единоверцы...

Глава 8

   Стоя на полуюте, Анжелика вслушивалась  сквозь  туман  в  далекие  голоса
земли. Пение или  зов?  Там  был  неведомый,  но  уже  совсем  близкий  мир,
выбранный для  новой  жизни  Жоффреем  де  Пейраком.  Поэтому  Анжелика  уже
чувствовала привязанность к нему.
   Она жадно  впитывала  в  себя  эти  звуки,  и  постепенно  ее  охватывало
радостное волнение, перед которым отступала усталость. Она отвыкла от  слова
"счастье", иначе именно так она определила бы свое состояние.  Счастье  было
эфемерным, хрупким,  и  все  же  душа  ее  уже  отдыхала  от  битв,  ощущала
невероятную полноту жизни. Настал решающий час. Он навсегда останется у  нее
в памяти, как луч света в ее судьбе...
   Сообщив измученным женщинам утешительную весть, она поднялась на корму  и
теперь стояла в тумане рядом с Онориной и ждала.
   Ей надо было  побыть  одной,  в  одиночестве  обдумать  все  происшедшее,
преодолеть подавленность, которая уже начала отступать.
   Жоффрей только что расстался с ней, а она уже  ожидала  его  возвращения.
Анжелика хотела вновь услышать его голос. Прислушиваясь к всплескам воды под
веслами  приближающейся  лодки,  возможно,  его  лодки,  она  ждала,   когда
раздадутся  его  шаги.  Она  сгорала  от  желания  быть  рядом  с  Жоффреем,
любоваться им, внимать его словам. Разделять с ним радости и заботы, мечты и
устремления, стать его тенью, быть в его объятиях.  Ей  хотелось  бегать  по
холмам и петь песни. Но пока приходилось ждать в тумане, на пороге Эдема,  в
плену на корабле, на котором они пересекли море мрака.  В  памяти  воскресал
каждый обращенный к ней жест, каждое слово.
   И вдруг на нее напал смех:
   "Влюблена! Влюблена! Как безумно я влюблена!"
   Радость возвращенной любви заполнила ее сердце. Она снова ощутила нервную
породистую руку, ласкающую ее волосы, услышала его  ласковый  голос:  "Прошу
вас сесть, госпожа аббатиса..."
   "Он не мог так быстро и щедро принять мою просьбу, если бы не любил меня.
Он помиловал их! Он бросил к моим ногам этот царский подарок, а я опять дала
ему уйти.., как в те времена, когда он небрежно дарил мне дорогие украшения,
а я не осмеливалась его благодарить. Не странно ли это?.. Он  всегда  внушал
мне какой-то страх. Может быть, потому что  он  очень  не  похож  на  других
мужчин?.. Или потому, что я  чувствую  себя  перед  ним  слабой?..  И  боюсь
подпасть под его власть? Но что из того, если это произойдет. Я женщина, и я
его жена".
   Только благодаря узам брака они смогли найти друг друга. Граф  де  Пейрак
не мог забыть свою супругу. Он поспешил к ней на  помощь  в  Кандии,  затем,
когда Осман Ферраджи предупредил его, отправился в Мекнес. И в Ла-Рошель  он
примчался, чтобы выручить ее.
   Да, именно так! Теперь она не сомневалась, что граф де Пейрак появился  у
стен Ла-Рошели не  случайно.  Он  знал,  что  она  в  этом  городе!  Кто  же
предупредил его? Она перебрала в уме все возможные варианты  и  остановилась
на наиболее вероятном - болтовня месье Роша. В портах, связанных с  Востоком
и Западом, известным становится все.
   "Он всегда стремился помочь мне, когда я  оказывалась  в  затруднительном
положении.  Следовательно,  он  дорожил  мною,  а  я  доставляла  ему   одни
неприятности".
   - Мама, ты дрожишь, как от дурного сна, - с  укором  произнесла  Онорина.
Вид у нее был явно недовольный.
   - Ты ничего не понимаешь, - ответила Анжелика, - все так прекрасно!
   Онорина чуть надулась  в  знак  несогласия.  Чувствуя  смутные  угрызения
совести, Анжелика погладила ее длинные рыжие волосы. Девочка запомнила, что,
когда отношения  между  Черным  Человеком  и  ее  матерью  налаживаются,  ее
благополучию приходит конец. Мать почти забывала о ней и даже страдала от ее
присутствия...
   - Но ты не бойся, - вполголоса сказала Анжелика, - я не покину тебя, дитя
мое, пока ты будешь во мне нуждаться. Твое  маленькое  сердце  уже  изведало
немало потрясений. Онорина, я хочу что-то сказать тебе, моя хорошая. - Гладя
ладонью круглую голову Онорины,  она  размышляла  о  загадочной  природе  их
дружбы, их глубокой,  нерушимой  близости.  -  Ты  всегда  была  моей  самой
любимой. Мое чувство к тебе оказалось  более  сильным,  чем  к  другим  моим
детям. Мне кажется даже, что именно благодаря тебе я научилась быть матерью.
Лучше бы мне не признаваться в этом, но я хочу, чтобы ты знала все. Ведь при
рождении тебе не досталось ничего.
   Она говорила так тихо, что Онорина не разбирала слов, а скорее, угадывала
их значение.
   Увы, счастье Анжелики омрачали упреки  де  Пейрака  в  том,  что  она  не
защитила их сына, что была ему неверна, хотя в самой тяжелой измене она была
невиновна.
   Надо однажды набраться смелости и сказать мужу, что она никогда  не  была
любовницей короля!
   И, разумеется, никогда не могла любить того, от кого была зачата Онорина.
   Надо будет поговорить и о Флоримоне. Кто, как не они,  родители,  обязаны
попытаться найти сына, которому в свое время  удалось  вовремя  скрыться  из
Плесси и только  благодаря  этому  счастливо  избежать  смерти.  Надо  будет
набраться смелости и вспомнить все об этом тяжелом времени. А  если  Жоффрей
вдруг заговорит о Канторе? Это такое  больное  место!  Почему  он,  Жоффрей,
всегда все предусматривавший, не знал, атакуя королевский флот, что его  сын
находится на одной из галер? Это была его единственная военная акция  против
короля Франции. Злой судьбе было угодно... Судьбе ли? Или здесь было  что-то
другое?
   Как и в момент, когда она подумала о Роша, у нее возникло  ощущение,  что
вот-вот выяснится нечто настолько простое, что уже давно  должно  было  быть
для нее очевидным.
   Голова ее не выдерживала... Внезапно взглянув  вверх,  она  оцепенела  от
какого-то  первозданного  страха.  Весь  небосвод  заливало  сияние,  сперва
фиолетовое,  затем  красное,  и,  наконец,  ярко-оранжевое.   Оно   казалось
рассеянным, но лилось отовсюду.
   Анжелика невольно подняла голову еще  выше  и  увидела  прямо  над  собой
оранжевый шар, похожий на огромный гриб. Лицо ее опалило  таким  жаром,  что
она сразу же опустила голову.
   Онорина подняла кверху палец:
   - Мама, смотри, солнце!
   Анжелика едва не рассмеялась.
   - Да, всего лишь солнце...
   Испытанный ею страх не был таким уж смешным.  Солнце  действительно  было
странным. Оно было почти  полностью  красным  и  казалось  гигантским,  хотя
стояло  высоко  в  небе.  А   вокруг   зависли   вертикально   расположенные
разноцветные шторы. Они казались прозрачными, с жемчужным отливом.
   Солнце излучало палящий жар, но вдруг подул холодный  ветер,  и  Анжелике
показалось, что она замерзает. Она набросила на Онорину свой плащ и сказала:
"Пошли!" - но не сдвинулась с места, завороженная необычностью зрелища.
   Разноцветные шторы тумана начали таять и растворяться, словно  муслиновые
завесы.
   Ей вдруг почудилось впереди изумрудное  чудовище,  которое,  вытягиваясь,
становилось огромным, выпуская повсюду гигантские щупальцы  с  ярко-розовыми
когтями. Внезапно туман исчез, словно его и не было.  Порыв  ледяного  ветра
сдул  последнюю  завесу.  Воздух  зазвучал  поющей  ракушкой,  солнце   чуть
поблекло, небо засветилось сине-голубыми переливами, а  то,  что  показалось
Анжелике изумрудным чудовищем, стало берегом  с  холмами,  покрытыми  густым
лесом. Зелень разливалась, покуда хватало взгляда, до  самых  красно-розовых
песчаных отмелей у подножия бесчисленных скалистых мысов.
   Лес поражал своим  многоцветьем:  темнели  еловые  рощи,  огромные  сосны
вздымали к небу свои сине-зеленые зонты, в предчувствии осени заросли кустов
уже  отливали  красным  золотом.  Повсюду:  и  в   заливе,   и   дальше,   в
густолавандовом море виднелись зеленые острова, окаймленные розовым  песком.
В них было какое-то сходство со стаями  акул,  защищающих  от  жадных  людей
божественную красоту побережья.
   После долгих дней в молочном тумане это фантастическое  пиршество  красок
настолько околдовало Анжелику, что она не заметила, как вернулся шлюп и  как
к ней тихо подошел Жоффрей де Пейрак. Незаметно  наблюдая  за  ней,  он  был
потрясен восторженным  сиянием  на  ее  лице.  Да,  она  действительно  была
женщиной высшей породы. Наступавший холод и дикость ландшафта  волновали  ее
куда меньше, чем его нечеловеческая красота.
   Когда Анжелика повернулась к нему, он сделал широкий жест рукой.
   - Вы хотели попасть на острова, сударыня? Перед вами острова.
   - А как называется этот край?
   - Голдсборо.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СТРАНА РАДУГ

Глава 1

   - Так мы в Америке? - спросил один из юных Карреров.
   - Право, я сам не знаю. Думаю, что да, - сказал Мартиал.
   - Совсем не похоже на то, что писал пастор Рошфор.
   - Но здесь еще красивее.
   Раздавались лишь детские  голоса,  в  то  время  как  взрослые  пассажиры
собрались на палубе в гнетущей тишине.
   - Мы высадимся на берег?
   - Да!
   - Наконец-то!
   Все взглянули в сторону леса. Пелена неровного,  прерывистого  тумана  не
позволяла определить расстояние. Впоследствии Анжелике довелось узнать,  что
панорама лишь изредка полностью открывалась взгляду такой, какой она явилась
ей в первый раз, в том  видении,  которого  она  никогда  не  забудет.  Чаще
удавалось уловить лишь обрывки целого, тогда как некоторые уголки оставались
скрытыми, сокровенными, пробуждая тревогу или любопытство.
   Однако погода была достаточно ясной, чтобы различить  землю  и  множество
пирог, раскрашенных в красный, коричневый  и  белый  цвета,  которые  шли  к
кораблю от берега.
   В том месте, где морские волны бились об отмель  и  узкий,  перехваченный
цепью залив закрывал бухту, лишь грохот прибоя свидетельствовал о  том,  что
открытое море неподалеку.
   Туда и устремились взгляды Маниго, Берна и их товарищей, когда их  вывели
из трюма. Со стороны отмели низвергалась стена грохочущей, пенящейся воды, и
это апокалиптическое чудовище из пены казалось пленникам символом того,  что
из столь защищенного убежища сбежать невозможно.
   И все же они приближались твердым шагом. Анжелика поняла, что они еще  не
знали, зачем их расковали и вывели наверх. Рескатор  продлевал  свою  месть,
держа их в неизвестности, убийственной для их  нервов:  заботу,  которой  их
окружили два молчаливых матроса, они приняли, должно быть, за  приготовление
к казни. В самом деле, им  вернули  принадлежности  для  бритья  и  принесли
чистое белье и  их  обычную  одежду,  сильно  поношенную,  но  вычищенную  и
выглаженную.
   Когда они показались, то выглядели почти так же,  как  в  былые  времена.
Взволнованная Анжелика заметила, что на них не было  цепей,  как  ей  это  и
обещал муж. Ее сердце устремилось к нему  в  неудержимом  порыве,  ведь  она
знала, почему он избавил их от этого унижения в присутствии их детей.
   Он сделал это ради нее, чтобы лучше угодить ей. Она поискала его глазами.
Он только что показался, как всегда, внезапно,  в  том  же  большом  красном
плаще, который он надел накануне. Красные и черные перья покачивались на его
шляпе в такт с перьями многочисленных индейцев. Индейцы поднимались на  борт
молча, с ловкостью обезьян. Они были везде. Их молчание и загадочный  взгляд
узких глаз действовали угнетающе.
   "Когда-то я видела краснокожего  на  Пон-Неф,  -  вспомнила  Анжелика.  -
Какой-то старый матрос показывал его, как диковинку. Тогда  я  и  думать  не
могла, что когда-нибудь тоже высажусь в Новом Свете и окажусь среди  них  и,
может быть, даже буду от них зависеть".
   Внезапно индейцы схватили самых маленьких детей и исчезли вместе с  ними.
Изумленные, обезумевшие от страха матери принялись кричать.
   - Эй, кумушки, спокойнее,  -  весело  воскликнул  д'Урвилль,  только  что
подплывший на большой шлюпке с "Голдсборо". - Вас слишком много, мы не можем
всех взять с собой. Наши друзья могикане сажают детей  в  свои  пироги.  Вам
нечего бояться! Это не дикари!..
   Его прекрасное настроение и французская речь подействовали  успокаивающе.
Нормандский корсар внимательно рассматривал женские лица.
   - Среди этих дам есть славные мордашки, - заметил он.
   - Теперь я скажу тебе: спокойнее, дружище, - сказал Жоффрей де Пейрак.  -
Не забывай, что ты женат на дочери нашего великого сашема и  должен  хранить
ей верность, если не хочешь получить стрелу в свое легкомысленное сердце.
   Д'Урвилль скорчил гримасу, затем крикнул, что пора садиться в лодки и что
он готов подхватить самую храбрую из дам.
   Благодаря ему трагическая атмосфера, казалось,  рассеялась.  Все  поняли,
что путешествие окончилось, и собрали скудные пожитки, которые каждый взял с
собой, покидая Ла-Рошель.
   Анжелику пригласили занять место в большой шлюпке. Туда же сели пленники,
а также пастор Бокер, Абигель, мадам Маниго  с  дочерьми,  мадам  Мерсело  и
Бертиль, мадам Каррер и часть ее выводка.
   Жоффрей де Пейрак спрыгнул в шлюпку последним, встал на носу и  предложил
пастору занять место рядом с собой.
   Остальные пассажиры уселись в три лодки, которыми управляли матросы.
   Никто даже не оглянулся на покачивающийся "Голдсборо", лишенный мачт. Все
смотрели только на берег.
   За шлюпками следовала целая флотилия индейских пирог, откуда  раздавалось
глухое, ритмичное пение в такт волнам. Протяжный, заунывный  напев  придавал
этой минуте торжественность, которую ощущали все. После  долгих  мучительных
дней, проведенных между небом и  водой,  перед  ними  предстала  первобытная
земля.
   Приблизившись, они увидели пестрое сборище на маленьком  пляже,  покрытом
песком и ракушками нежно-розового оттенка. Скалы красного и  более  густого,
доходящего  до  пурпурного,  цвета  выстроились  в  кортеж  на  подступах  к
гранитному склону,  подрытому  огромными  соснами,  которые  чередовались  с
белыми, как кость, стволами берез и роскошными кронами величественных дубов.
   Люди у подножья этих гигантов выглядели муравьями. Казалось, они выползли
из-под корней. Но, приглядевшись,  можно  было  различить  крутую  тропинку,
ведущую  к  лужайке,  расположенной  на  середине   склона,   на   площадке,
наклоненной в сторону моря. Там находилось несколько низких хижин, индейских
вигвамов. Затем тропинка  поднималась  еще  выше  по  гранитному  хребту,  и
открывался вид на нечто вроде форта, целиком построенного из круглых бревен.
Длинный забор высотой в десять футов из еловых стволов окружал более высокое
здание с двумя квадратными башнями по бокам.
   В заборе были оставлены  четыре  прохода,  в  конце  которых  угадывались
настороженные жерла пушек.
   Несмотря на признаки жизни, это необычайно красивое место казалось диким,
лишенным человеческого присутствия.  Особенно  хороши  были  краски:  словно
покрытые лаком, яркие и в то же время богатые оттенками благодаря проходящим
туманам, они создавали ощущение нереальности. Все  было  в  совершенно  ином
масштабе, казалось огромным, слишком крупным, подавляющим.
   Они смотрели молча. Глаза их впитывали этот край.
   Шлюпка, несущаяся на гребне пенистой волны,  ударилась  о  дно,  покрытое
гравием цвета крови, хорошо видным сквозь  прозрачную  воду,  которая  вдруг
приобрела фиолетовый оттенок. Несколько матросов  вошли  в  волны  по  пояс,
чтобы вытащить лодку на берег.
   Жоффрей де Пейрак, по-прежнему стоявший на носу, повернулся к пастору.
   - Господин пастор, эта затерянная бухта,  скрытая  от  глаз  всего  мира,
всегда была убежищем для пиратов... С тех пор  как  в  незапамятные  времена
здесь высадились северные  мореплаватели,  которые  назывались  викингами  и
поклонялись языческим богам, среди европейцев, в свою очередь искавших здесь
убежища, были лишь пираты, искатели приключений, люди вне  закона...  К  ним
принадлежу и я, ибо, хотя я не склонен  ни  к  войне,  ни  к  преступлениям,
единственный закон, которому я подчиняюсь, - мой собственный.
   Я хочу сказать, господин пастор, что вы будете  первым  служителем  Бога,
Бога Авраама, Иакова и Мельхиседека, как гласят  священные  тексты,  который
высадится в этих местах и вступит во владение ими. Поэтому я хочу  попросить
вас, господин пастор, первым сойти на берег и повести ваших  людей  по  этой
новой земле.
   Старый пастор, нисколько не ожидавший подобной просьбы, вскочил на  ноги.
Он крепко прижимал к груди толстую Библию - свое единственное богатство.  Не
ожидая помощи, с неожиданной легкостью он выпрыгнул из лодки  и  пересек  по
воде небольшое расстояние, отделявшее его от суши.
   Ветер раздувал его седые волосы, так как во  время  плавания  он  потерял
шляпу. Он шел, худой и черный, и  пройдя  немного  по  берегу,  остановился,
поднял  над  головой  священную  книгу  и  запел  псалом.  Остальные   хором
подхватили.
   Прошло уже много дней, как они не пели во  славу  Господню.  Их  гортани,
обожженные солью, их сердца, сокрушенные  печалью,  утратили  способность  к
общей молитве. Собравшись  вокруг  пастора,  они  пели  слабыми,  нетвердыми
голосами. Некоторые, сделав два-три шага, опустились на колени, будто упали.
Индейцы, приплывшие на лодках, несли  на  руках  детей.  Какими  бледными  и
жалкими по контрасту с их медной кожей выглядели эти маленькие  европейцы  в
изношенной одежде, слишком широкой для их исхудавших  тел!  Дети  восхищенно
таращили глазенки.
   А  вокруг,  чтобы  поглазеть  на   вновь   прибывших,   собралась   самая
удивительная человеческая смесь, "фауна Мэна",  как  сказал  бы  Жоффрей  де
Пейрак. Индейцы и индианки, деревенские жители и воины в уборах из перьев, в
мехах, с блестящим оружием, с разрисованными лицами, женщины с  привязанными
к спине младенцами,  похожими  на  цветные  коконы;  затем  пестрое  сборище
матросов, от смуглого  уроженца  Средиземноморья  до  бледного  рыжеволосого
северянина; коренастый Эриксон, жующий табак рядом с неаполитанцем в красном
колпаке, два  араба  в  раздуваемых  ветром  джеллабах;  все  с  абордажными
саблями, рапирами, тесаками. Двое или трое  мужчин,  бородатых,  как  Никола
Перро, в кожаной одежде и меховых шапках,  смотрели  издалека,  опираясь  на
мушкеты, тогда как солдаты маленького испанского гарнизона, в латах и касках
из блестящей вороненой стали, с длинными пиками в  руках,  держались  прямо,
как на военном параде.
   Командовал ими, по-видимому, худощавый идальго с необыкновенными  черными
усами. Анжелика его уже видела на  "Голдсборо"  во  время  абордажного  боя,
похоронившего все надежды протестантов. Он крепко сжимал  губы  и  время  от
времени свирепо ощеривал рот. Несомненно, он,  подданный  Его  Католического
Величества, терпел все муки ада, видя,  как  еретики  высаживаются  на  этих
берегах.
   Он показался Анжелике  самым  нелепым  из  всех.  Что  делал  здесь  этот
персонаж из блестящей свиты какого-нибудь кастильского вельможи?
   Она так пристально рассматривала его и  его  деревянных  солдатиков,  что
чуть не споткнулась, выходя из шлюпки. Пытаясь устоять, она вдруг  перестала
понимать,  что  происходит.  Все  кружилось.  Земля  будто   поднималась   и
ускользала у нее из-под ног. Она чуть было тоже не упала на колени.
   Чья-то сильная рука поддержала ее, и она увидела рядом с собой смеющегося
мужа.
   - Вы отвыкли от суши. Еще несколько дней вам будет казаться,  что  вы  на
палубе корабля.
   Так, держась за его руку, он