рассуждали,   чтобы
определить, а что же такое любовь.
   Все это занимало умы канадцев и помогало  им  пережить  последние  недели
зимы. Наступало голодное время,  а  изнуренные  долгой  зимой  люди  даже  в
городах до крайности устали от недоедания и  борьбы  с  жестокими  морозами.
Боялись не дотянуть до прихода первых кораблей из  Франции.  Знали,  что  по
этим пустынным пространствам смерть пройдет, словно опустошительный  ураган.
В отдаленных фортах хоронили умерших от цинги. Застигнутый голодом в вигваме
индейцев миссионер грыз свой пояс из оленьей кожи. Гонимые  голодом  индейцы
целыми поселениями снимались с места и шли куда глаза глядят  и  умирали  на
заснеженных тропах. Другие ждали смерти около угасающего очага, завернувшись
в свои красные и синие одеяла...
   Когда в середине марта  снова  повалил  снег,  мокрый,  тяжелый,  военный
губернатор Канады, полковник де Кастель-Морга, непримиримый враг чужаков  из
Вапассу, сардонически улыбаясь, повсюду твердил, что нет  больше  надобности
спорить о достоинствах и недостатках этих незваных гостей, потому что теперь
уж они наверняка все отдали Богу души в глуши лесов, все - вместе со  своими
женщинами, детьми и лошадьми.

Глава 15

   Анжелику   постепенно   охватывала   какая-то   странная,   беспредельная
усталость. Проснувшись утром, едва открыв глаза, она уже ясно осознавала  ее
и, несмотря на то что она жаждала  приступить  к  своим  обычным  делам,  не
находила в себе сил подняться. Ей казалось, будто она превратилась  в  кусок
дерева  и  теперь  валяется  в  углублении  тюфяка,  словно  выброшенный  на
прибрежный песок обломок судна... И в то же время она  не  чувствовала  себя
больной. Просто что-то происходило у нее внутри, хотя она теперь знала,  что
не беременна. Да, что-то сломалось в ней, и она никак не могла соединить эти
обломки. "Я устала", - с удивлением  повторяла  она  про  себя.  Попробовала
дольше спать - не помогло, скорее наоборот. После долгого  сна  еще  тяжелее
было вставать, она становилась более апатичной... Да, поистине кусок дерева,
в котором вдруг пробудился разум, побуждающий его к деятельности, но он  все
равно продолжает оставаться неподвижным и бесчувственным.
   Она  тосковала  по  Флоримону.  Он  такой  веселый,  уравновешенный,  уже
научившийся больше думать о других, чем о себе, - черта,  унаследованная  им
от отца. И если когда-нибудь ему и приходилось требовать к себе внимания, то
лишь в исключительных случаях, как в тот день, когда он вскричал:
   "А как же я?", потому что все забыли  о  нем,  а  он  валился  с  ног  от
изнеможения. Анжелика не беспокоилась за сына.  Впрочем,  может,  она  бы  и
беспокоилась, как все матери, если б у нее были силы размышлять. Но она была
настолько изнурена, что отрешилась от этой заботы. Сейчас у нее была другая,
более насущная, забота о пище, которой с каждым днем становилось все меньше.
Безвкусная маисовая каша уже не лезет больше в горло. У них опять совсем нет
соли. А мясо такое жесткое, что его никак не разжуешь.
   "Я устала", - твердила про себя Анжелика. А иногда она говорила себе  это
вслух, словно для того, чтобы утешить себя признанием, которое  не  решилась
бы сделать никому.
   С усилием она отрывалась от своего ложа. Каждое движение  давалось  ей  с
трудом, но  когда  она  уже  была  одета,  тщательно  умыта,  безукоризненно
причесана, когда ее многочисленные юбки и меховая  одежда  ладно  сидели  на
ней, а кобура ее пистолета была пристегнута к поясу,  она  чувствовала  себя
лучше. Ее усталость почти пропадала.  Однако  до  завтрака  -  пусть  самого
скудного - она была настолько нервозна, что  даже  старалась  ни  с  кем  не
разговаривать, боясь разразиться упреками или проклятиями. А с ней  это  уже
случалось трижды: один раз она  набросилась  на  Онорину,  и  девочка  потом
проплакала весь день, потому  что  в  последнее  время  вообще  стала  очень
плаксивой; другой раз обрушилась на Кантора, и он с тех пор дулся на нее;  а
в третий раз - на Кловиса: он плюнул на пол, и она чуть ли  не  подралась  с
ним, словно  мегера  налетела  на  этого  "угольщика".  Потом,  правда,  они
помирились. Что делать, нужно все  учитывать,  считаться  с  тем,  что  люди
истощены физически, а потому у всех сдали и нервы. Она постоянно чувствовала
раздражение против себя самой, как будто была в чемто виновата, укоряла себя
в каких-то упущениях. Однажды вечером,  когда  она  лежала  рядом  с  мужем,
положив голову ему на плечо, она доверилась ему.
   -  Это  просто  голод,  моя  милая,  -  сказал  он,   нежно   лаская   ее
подтянувшийся, болезненный от  постоянного  недоедания  живот.  -  Когда  вы
утолите его, жизнь снова покажется вам прекрасной.
   - Но вот вы же никогда не жалуетесь, вы всегда уравновешенны...  Как  вам
это удается?
   - Мне?.. О, я прошел огонь и воду...
   Он долго прижимал ее к себе, словно стараясь  передать  ей  свою  мужскую
силу. Она обвила его руками и уснула, прижавшись лбом к его плечу. Она часто
страдала от невыносимой мигрени.
   Назавтра  сплошной  стеной  повалил  снег.  Из-за  этого  рыхлого  снега,
укутывавшего землю мокрым  покрывалом,  которое  уже  не  замерзало,  Никола
Перро, ушедший на юг за провизией, вернулся только в конце  марта.  Несмотря
на снегоступы, он и его индеец много раз чуть ли не с головой  проваливались
в  сугробы.  В  миссии  Нориджевук  Никола  нашел  только   помощника   отца
д'Оржеваля, отца Ле Геранда. Ему он и сдал с рук на руки Пасифика Жюссерана.
Выполнив порученное ему дело, Никола подумал, не пойти ли ему дальше на  юг,
к фактории голландца, но, опасаясь весенней распутицы, которая могла сделать
непроходимыми все тропинки в лесу и все реки и тем  самым  намного  удлинить
его путь, предпочел вернуться  в  Вапассу.  Там  он  предложил  организовать
"большую охоту". Несколько мужчин пойдут с ним на запад, до  озера  Умбагог,
во владения Мопунтука. Как раз  в  это  время  индейцы,  гонимые  голодом  и
необходимостью добыть меха для обмена, отправляются на охоту. Олень, который
будит сейчас леса своим пылким призывом, - добыча легкая, хотя  и  не  очень
завидная, ибо он отощал за зиму и от битв с соперником. А может, им повезет,
и они отыщут стадо ланей, медведя, спящего  в  своей  берлоге,  которую  они
заприметили еще осенью, и, наконец, забьют палками бобров  -  ведь  они  уже
выходят из ледяного плена запруд и протоков. А для индейского племени помощь
белых охотников, у которых есть порох и свинец,  будет  благодеянием.  Чтобы
оставить побольше провизии в Вапассу,  Никола  Перро  решил  взять  с  собой
только немного сала, муки, маисового зерна и  сушеного  мяса,  толченного  с
травами. Этого должно хватить, чтобы  в  пути  есть  по  два  раза  в  день,
размешивая с водой горстку смеси на  ладони,  как  это  делают  индейцы.  Он
тщательно подсчитал, сколько провизии потребуется на шесть дней пути.
   - А если вы задержитесь из-за пурги  или  распутицы?  спросила  Анжелика,
которой этот рацион показался просто ничтожным.
   - Будем охотиться! В подлеске начинают появляться птицы. Белые куропатки,
кулики,  а  кое-где  даже  лабрадорские  гуси.  Встречаются  и  зайцы...  Не
беспокойтесь за нас, госпожа графиня. Вот, помнится, мы воевали  во  времена
мессира де Траси. В разгар зимы до стойбища ирокезов в Долине могавков - сто
двадцать лье. К несчастью, в  пылу  битвы  мы  сожгли  амбары  ирокезов,  не
подумав о том, что у самих-то у нас нет провизии на обратный путь.
   - Ну и что?
   - Многие умерли, - с философским спокойствием ответил Никола.
   Он  перекинул  через  плечо  патронташ,  нацепил  на  него   пороховницу,
индейский нож в ножнах, украшенных жемчугом  и  иглами  дикобраза,  флягу  с
водкой, взял топорик и кастет, огниво с длинным трутом,  трубку,  мешочек  с
кремнями, кисет с табаком, надел расшитый кожаный плащ и балахон из  красной
шерсти, опоясался разноцветным поясом и пошел  во  главе  маленького  отряда
тяжелым и неуклюжим из-за снегоступов шагом. Неутомимый лесной бродяга.
   Свой мешок с провизией он забыл на столе,  и  Анжелике  пришлось  бежать,
чтобы окликнуть их. Но они были уже  далеко,  на  другой  стороне  озера,  и
знаком показали ей, что все это, мол, пустяки... С Богом!
   Они углубились  в  перелесок,  в  девственный  мир  деревьев,  обсыпанных
снегом, которые  возвышались  вокруг  них  пушистыми  пирамидами,  стройными
свечами, иногда какими-то призраками, и за ними долго еще  тянулось  облачко
из тысяч сверкающих снежинок.
   А в Вапассу остались лишь несколько мужчин, женщины и дети, но все  равно
и для них провизии было недостаточно.
   Кантор опять взбунтовался - в прошлый раз отец не разрешил  ему  пойти  с
Флоримоном, а сейчас не отпустил с  охотниками.  Анжелика  разделяла  мнение
мужа - мальчик едва оправился после болезни и еще недостаточно подготовлен к
дальнему и трудному походу к озеру Умбагог. К тому же никто  не  знает,  что
ждет их там - может быть, все индейцы вымерли от голода или же ушли на юг  в
надежде, что случится невероятное чудо  и  они  сумеют  убежать  от  несущей
смерть зимы.
   Пейрак успокоил своего младшего сына - ведь должен же в Вапассу  остаться
кто-нибудь из здоровых охотников, чтобы ставить силки. И юноша  каждое  утро
мужественно уходил в лес.  Иногда  он  приносил  зайца,  иногда  возвращался
несолоно хлебавши - нечем было наживлять силки. Да, держался он мужественно,
но очень быстро уставал и возвращался такой голодный, что ему одному было бы
мало той тощей дичи, которую он приносил. В конце концов он снова заболел, и
силки больше не ставили.
   Индейцы из "бобрового" вигвама несколько раз приходили в Вапассу  просить
маис. Отказать им было невозможно. В обмен они приносили  немного  бобрового
мяса. А в один прекрасный день они собрали свои пожитки  и  ушли  неизвестно
куда.
   Кроме Жоффрея де Пейрака, все, кто остался в Вапассу, были или еще  слабы
после болезни, или даже больны. В числе их - два испанца (один из  них,  дон
Хуан Альварес, совсем не вставал  с  постели),  немой  англичанин  и  всегда
дрожащий от холода Энрико Энци. Что же касается мэтра Жонаса и Куасси-Ба, то
их просто сочли слишком старыми, чтобы взять на охоту, хотя они  чувствовали
себя превосходно. Они приняли на  свои  плечи  добрую  часть  самых  тяжелых
работ: кололи дрова, разгребали снег, разбивали лед, занимались всевозможной
починкой.
   Кловис должен был пойти с охотниками,  но  как  раз  накануне  он  тяжело
отравился свинцовыми парами.
   Куасси-Ба вовремя заметил, что у кузнеца  раздулся  язык,  и  к  тому  же
Кловис с удивлением сказал ему, что он почему-то чувствует во рту  сладость.
Войдя в кузню, Куасси-Ба убедился, что Кловис,  который  в  последнее  время
стал слишком зябким, заткнул все щели и  отверстия,  чтобы  в  помещение  не
проникал холод, и тем самым закрыл доступ свежему воздуху, не подумав о том,
что вредные пары, выделяющиеся при купеляции, могут застояться  в  небольшой
кузне. Куасси-Ба немедленно уведомил о случившемся графа де Пейрака,  и  они
тут же дали кузнецу успокаивающую настойку, чтобы  утишить  колики,  которые
уже начинали терзать несчастного. Но  средства,  наиболее  действенного  при
таком тяжелом отравлении, у них не было: не было молока.  Они  не  пробовали
его, даже не видели с тех пор, как ступили на землю Америки. Да, с тех самых
пор, как они отплыли из Ла-Рошели, если не считать нескольких мисок  козьего
молока, припасенного для детей на "Голдсборо". Правда, рудокопы  знали,  что
есть еще одно средство: если порубить внутренности зайца и съесть их сырыми,
в особенности печень и сердце, то при отравлении это вполне  может  заменить
молоко. Но где взять зайца? Кантор обошел все силки  и  нашел  наконец  двух
тощих зайцев. Анжелика была бесконечно счастлива. Поистине  правы  канадские
французы, когда повсюду в этой стране видят чудеса.
   Граф де Пейрак сам приготовил снадобье и заставил Кловиса проглотить его.
Кузнецу тотчас же полегчало, и стало ясно, что опасность  миновала.  Но  еще
долгое время он оставался в постели, дрожа под своими одеялами, несмотря  на
горячие камни, которыми его все время обкладывали, пытаясь согреть.
   У Анжелики не было сил ухаживать за ним, но иногда она приходила посидеть
у его изголовья, поговорить с ним немного, чтобы поддержать его, отвлечь  от
мрачных дум.
   - А что сделаете вы с золотом, которое заработаете на службе у  графа  де
Пейрака? - как-то спросила она Кловиса.
   Его ответ прозвучал так странно, что она подумала сначала, уж  не  бредит
ли он.
   - Когда я накоплю много золота, я спрячу его на  дне  моря,  в  расщелине
горы Дезер, я знаю такое местечко в заливе Голдсборо, а сам я  отправлюсь  в
Новую Гренаду, в самое сердце Южной Америки. Говорят, там  находят  огромные
изумруды. Я их найду. Потом я  поплыву  в  Восточную  Индию,  где,  говорят,
находят рубины, сапфиры и алмазы, там вставляют их в глаза идолам в  храмах,
так вот, если я не найду их сам,  я  выдеру  у  идолов.  И  когда  я  наберу
драгоценных камней столько, сколько мне надо, я вернусь за своим  золотом  и
выкую из него платье для маленькой Фуай де Конк. И еще я выкую ей  корону  и
туфельки, украшу их драгоценными камнями, и это будет самый  красивый  наряд
из тех, которые ей когда-либо преподносили...
   Озадаченная Анжелика спросила, кто такая эта Фуай  де  Конк.  Его  давняя
любовь, невеста, которую он потерял?
   Кловис бросил на нее взгляд столь же яростный, сколь и оскорбленный.
   - Как, госпожа графиня, вы не знаете святой Фуай де Конк? Но это же самая
великая святая в мире. Неужели вы никогда не слышали о ней?..
   И Анжелика вынуждена была признать,  что  это  непростительно  и  что  ее
забывчивость можно объяснить только усталостью. Конечно, она слышала о храме
Конк-ан-Руэрг, что  находится  в  горах  Оверни.  Там  в  алтаре  окруженной
каменной стеной церкви, в ковчеге из чистого золота, хранят зуб и  несколько
волосков маленькой римской великомученицы, жившей во втором веке, о  которой
идет слава, будто она совершила множество чудес, ведь она  покровительствует
узникам тюрем, помогая им в побегах.
   - Три раза я носил кандалы, - с гордостью сказал Кловис. - Самые  толстые
кандалы, какие только бывают.  В  тюрьме  Ориньяк,  в  башне  Манкуссе  и  в
подземной тюрьме этой сволочи епископа Рьома.
   - И все же вы убежали? - спросили, подходя, дети.
   - Э-э? Конечно! Да еще как  ловко  благодаря  маленькой  святой,  которая
помогла мне...
   Когда Анжелику куда-то позвали, Онорина осталась сидеть  около  больного,
и, подражая матери, она держала его большую черную ручищу в своих  крохотных
ручках.
   В эту зиму Анжелика заметила, что ее девочка тянется к людям,  к  которым
труднее всего подступиться. Всем остальным она  предпочитала  Жака  Виньо  и
Кловиса. Она так льнула к ним, была с ними так мила, что они в конце  концов
сдались.
   - И почему это я тебе так нравлюсь? - как-то спросил плотник девочку.
   - Потому что ты очень громко кричишь и говоришь очень гадкие слова!..
   После  болезни  Онорина  вытянулась,   побледнела   и   выглядела   очень
болезненной. Волосы у нее отрастали медленно, и  Анжелика  с  ужасом  думала
иногда, а вдруг они и вовсе больше не вырастут. Она беспрестанно бросала  на
девочку тревожные взгляды. Она заметила, что малютка часто поджимает  губки,
морщась от боли, которую доставляли ей распухшие десны, и ее бросало в дрожь
при  мысли,  что  и  на  них  грядет  эта  ужасная  зимняя  болезнь:  цинга,
"сухопутная болезнь".
   Так же как и граф де Пейрак, она знала, что от этой болезни могут  спасти
только свежие овощи и фрукты, но снег еще покрывал всю землю.

Глава 16

   Пейрак знал о глубокой усталости жены, видел приметы этой усталости.  Она
стала сдержаннее, молчаливее, занималась только самыми  неотложными  делами,
только тем, что нужно было,  чтобы  пережить  день,  поддержать  собственное
здоровье и здоровье других, тех, заботу о ком она взяла на себя.  Он  видел,
что беспокойство за сына и дочь, за больных и просто ослабевших от  болезней
и недоедания,  которые  вот-вот  могли  свалиться,  о  нем  самом,  наконец,
поглощало все ее мысли и забирало последние силы.
   Когда вечером он ложился рядом с нею, ее беспомощность пробуждала  в  нем
желание, и он знал, что она проявила бы покорность, если бы он домогался ее,
но она была такая рассеянная,  словно  отсутствующая,  что  уже  не  владела
собой.  И  еще  он  знал,  что  рассеянность  эта  естественна,  свойственна
женщинам,  которых  беспокоит  любое  нарушение  гармонии  и  любая   угроза
удерживает в состоянии бдения. Поэтому, даже когда она спала, спала  тяжелым
сном изнеможенного человека, он догадывался, что она начеку.
   Она улавливала все, что происходило вокруг нее: как  свистела  буря,  как
крепчал мороз. Едва она просыпалась, ее обступали заботы: провизия  тает  на
глазах, Онорина с каждым днем становится все бледнее. Кантор вот уже три дня
кашляет, госпожа Жонас худеет и грустнеет, охотники не возвращаются,  словно
они растворились, исчезли в пушистом и ледяном царстве заснеженного леса,  а
весна задержалась где-то в пути.
   В ней чувствовалась какая-то отрешенность  от  всего,  безучастность,  но
рядом  с  этой  безучастностью  жило  и  пристальное  внимание   ко   всему.
Пристальное внимание ко всему, что  надо  было  защищать.  Безучастность  ко
всему, что не служило их единственной цели - выжить.  И  он  по  размышлении
восхитился инстинктивным смирением женского существа перед этим естественным
и земным законом. В этой женщине,  что  отдыхала  рядом  с  ним,  бледная  и
усталая, одновременно рассеянная и обеспокоенная, апатичная и настороженная,
он угадывал истинное недомогание земли, всей природы, которая истощила  свои
последние силы, чтобы пережить конец зимы,  но  которая  и  накапливала  их,
чтобы выдержать бурный натиск приближающейся весны.  То  была  смерть  перед
возрождением. Умирали деревья, умирали животные, уставшие  от  изнурительной
борьбы, умирали люди, у  которых  уже  не  оставалось  ни  горсточки  маиса,
умирали, всего нескольких  дней  не  дожив  до  спасения.  И  хотя  в  лесах
необузданные почки уже прокалывали  застывшие  ветки,  все  живое  было  при
последнем издыхании...
   Анжелика, сама того  не  подозревая,  очень  точно  уловила  смысл  этого
последнего этапа борьбы: нужно избежать  напрасной  траты  сил.  У  ирокезов
женщины решают, сколько провизии нужно заготовить  на  зиму,  в  какие  края
переселяться, если земля оскудеет, на кого идти войной, если от этого  будет
зависеть  жизнь  племени.  Мужчины  говорят:  "Мы,  мужчины,   созданы   для
сегодняшнего дня, для действия. Мы  ведем  войну,  но  не  предрешаем  ее...
Решают женщины..."
   Жоффрей де Пейрак склонился над женой и, гладя ее мягкие  волосы,  шептал
ей слова утешения. Они вместе прикинули, когда могут вернуться  охотники  со
свежей дичью, мысленно - уже  в  который  раз  -  переделили  добычу,  решив
увеличить долю Кловиса, который чувствовал себя плохо.  Обсудили,  можно  ли
позволить старому Элуа Маколле разбить, как он собирается, в запрудах лед  и
половить бобров или что там есть еще... Он же может простудиться, заболеть -
ведь, хотя он и закален, годы свое берут...
   Часто Анжелика, взяв на колени Онорину, садилась около очага  и  смотрела
на пляшущие языки пламени. Девочка, обычно такая  подвижная,  теперь  искала
покоя в тепле обнимавших ее материнских рук и крепко  прижималась  к  груди,
которая вскормила ее. Иногда Анжелика нашептывала ей  сказку  или  мурлыкала
песенку. Иногда подолгу молчала. Она больше не чувствовала  себя  виноватой,
ни в чем не упрекала себя. Она сделала все, что могла, и теперь единственным
спасением  для  нее  было  бездействие,  вообще-то  так  несвойственное   ее
энергичной натуре. Но в этих условиях оно не было проявлением слабости духа,
напротив, умение, когда того требуют обстоятельства, смирить