жгучие  источники  прошлого,в  которые  оба  они,  он,
взрослый мужчина, и этот юноша, почти подросток, были низвергнуты, преданы и
побеждены. Он склонился к сыну, чтобы облегчить  ту  непереносимую  тяжесть,
которая давила ему на сердце, отвратить его от горечи и побудить к действию.
   - Не всегда можно избежать в жизни жестоких испытаний  и  поражений,  мой
мальчик, - сказал он ему. - Но колесо судьбы крутится. Теперь, как ты только
что сказал, мы вдвоем, мы вместе и мы сильны. Теперь и для тебя и  для  меня
наконец пришло время отомстить, сын... Теперь мы можем наконец  ответить  на
оскорбление, защитить слабых, вернуть полученные удары. Завтра,  убив  этого
человека, мы отомстим за Шарля-Анри, мы отомстим за поруганную  честь  твоей
матери. Завтра, убив его, мы убьем Монтадура...

Глава 22

   Они встретились неподалеку от озера Мегантик. В эти  зимние  дни  мертвые
деревья над замерзшей гладью  озера  были  словно  кристаллические  колонны.
Обледеневшие великаны одни населяли царство озер,  рек,  ручейков  и  болот,
которые снег скрыл под  обманчивым  девственно-белым  бархатным  покрывалом.
Любой человеческий крик затерялся бы здесь, потому что его тотчас  поглотило
бы бесконечное пространство равнодушной долины.
   Летом и осенью из этого водного царства снова устремятся к югу,  в  Новую
Англию, канадские джентльмены  и  их  союзники-индейцы,  чтобы  собрать  там
"урожай" скальпов и тем самым заработать отпущение грехов, спасти свои  души
и свою торговлю пролитой кровью еретиков. Темная и прозрачная водная  дорога
реки Шодьер быстро и легко приведет  их  сюда.  Прежде  чем  перебраться  на
другую сторону хребта, они остановятся здесь и помолятся, и вместе со своими
священниками споют религиозные гимны, собравшись вокруг огромных костров.
   Когда лейтенант Пон-Бриан с высоты скалы увидел окрестности  Мегантика  и
их бледное сверкающее уныние - такой привычный для канадца пейзаж! -  тиски,
что сжимали его сердце,  разжались  и  он  вздохнул  свободнее.  Теперь  его
страна, его земля Канада близко. Но здесь все будоражило его  память,  здесь
совсем недавно он проходил с графом де Ломени,  когда  они  возвращались  из
этой проклятой, погубившей его экспедиции в форт Катарунк.
   "Да, погубившей", - настойчиво твердил он себе, потому что именно  тогда,
после встречи с людьми из Катарунка, его сердце навсегда лишилось покоя.
   Но ни за что на свете он не согласился бы, чтобы  той  встречи  не  было.
Чувство, которое он питал с  тех  пор  к  этой  женщине,  ставшей  для  него
единственной в мире, безмерно обогатило его жизнь, и мысль,  что  отныне  он
лишился ее навсегда, убивала его. Как же жить дальше, если больше не грезить
о ней, не сравнивать ее с другими,  дабы  полнее  наслаждаться  ее  сиянием,
мысленно созерцать ее, боготворить ее! Все, что случилось с ним, -  поистине
необъяснимое безумие, но оно все это время поддерживало  в  нем  жизнь.  Да,
именно  поддерживало,  потому  что  без  нее  жизнь  теряла  для  него  свою
привлекательность. За последние месяцы  он  в  мыслях  своих  слишком  тесно
связал ее судьбу со своей. "Я вернусь! - воскликнул он в отчаянии. - Нет,  я
не смогу отказаться от нее никогда... никогда... Я хочу только  ее...  Я  не
должен умереть, пока она не станет моей... И если она не была  предназначена
мне, зачем же тогда повстречалась она  на  моем  пути?.."  И  он  без  конца
повторял себе, что ее тело словно сладкий, вкусный плод, что все ее существо
пропитано  необыкновенно   лакомым   соком.   Он   беспрестанно   предавался
воспоминаниям, и не столько о том мгновении, когда силой приник к ее устам -
этого сейчас он стыдился, - сколько о том, как, придя в себя, он увидел, что
голова его покоится у нее на коленях,  и  ощутил  тепло  ее  груди.  Но  еще
сильнее волновало его, то совсем лишая сил,  то  возбуждая,  сострадательное
внимание, которое он прочел тогда в ее взгляде.
   Он  словно  снова  видел  этот  взгляд,  уже  не  суровый,  а  нежный   и
проникновенный. В нем он прочел себе прощение, под ним он почувствовал  себя
недостойным. Но именно этот ее взгляд и волнующий голос облегчили ему душу.
   "Ну, так что же все-таки произошло?.. Доверьтесь мне..."
   Да, конечно, она права.  Он  сам  понял  это  в  тот  момент,  когда  она
посмотрела на  него  своими  чудесными  глазами,  которые  в  то  же  время,
казалось, вглядываются во что-то поверх него. Вот они-то и  сумели  уловить,
что  вокруг  него  происходит  нечто  неестественное.  Именно  тогда  ему  и
открылась  наконец  истина:  он  -  жертва  всепоглощающего   желания,   оно
постепенно, словно яд, проникало в его душу, и сам он излечиться не  сможет.
Впрочем, все это было предопределено  заранее.  Зло  свершилось.  Он  сыграл
отведенную ему роль, но своей цели не достиг и теперь будет выброшен из игры
и предан забвению.
   Он прошел несколько шагов, чтобы хоть на мгновение вытряхнуть  из  головы
свои навязчивые мысли, но очень скоро они вновь  вернулись  к  нему,  и  он,
сопровождаемый ими, продолжал свой путь.
   Теперь Анжелика как бы утратила свой зримый облик, ее образ уже не  стоял
перед мысленным взором Пон-Бриана, скорее, он просто ощущал  в  душе  своей,
что она здесь, рядом с ним, но уже не женщина, а фея, эфемерная,  но  полная
дружеского внимания к нему, сострадающая его скорби, и он иногда обращался к
ней вполголоса:
   "Вот вы, сударыня... Вы, наверно, могли  бы  спасти  меня  от  того,  кто
наставляет и порабощает меня. Вы, наверно, могли бы помочь мне избавиться от
него... Впрочем, увы, нет! Это невозможно. Он  сильнее  вас...  Он  обладает
сознанием Силы... мы никогда не сумеем одолеть его, не правда ли? Он сильнее
всех".
   Порой ему чудилось, будто он  различает  складки  платья  Анжелики  между
голубоватыми  от  изморози  ветвями  деревьев.  Но  он  приближался,  и  эти
туманные, неопределенные тени рассеивались. И только одно  преследовало  его
неотступно: взгляд, устремленный прямо на него. Но то не был взгляд  любимой
им женщины. То был взгляд синих глаз, казалось бы, мягкий и улыбчивый, но на
самом деле беспощадный. И голос, который он отчетливо слышал, голос мужчины,
звучал страстно, убежденно: "Эта женщина будет  вашей...".  Пон-Бриан  вдруг
разразился пронзительным смехом, и он прокатился по оцепеневшему  от  мороза
лесу,  по  долинам,  занесенным  белыми  сугробами,  и  шедший  рядом  гурон
покосился на лейтенанта  своими  черными  блестящими  глазами.  Лейтенант  с
ухмылкой вполголоса разговаривал сам с собой.
   "Нет, эта женщина никогда не будет моей, святой отец... и вы  это  знали,
когда посылали меня туда, ведь вы знаете все... Святой отец! Я не жалею, она
стоит того, чтобы ради нее пойти на любое безумие, разве не  так?  Но  вы-то
преследовали иную цель, вы тем самым хотели поразить того, кого  вы  жаждете
сокрушить! Вы хотели поразить в самое сердце де Пейрака!"
   И он вдруг воззвал к этому синему взгляду: "Но почему вы, святой отец?  И
почему я?".
   Он еще долго продолжал что-то бормотать сквозь зубы,  продвигаясь  вперед
на своих снегоступах тяжелым, размеренным шагом.
   Но не только эти мысли преследовали его: в глубине его души таился страх,
который гнал его вперед, не  давая  ему  ни  минуты  передышки.  Как  он  ни
старался, он не мог убедить себя, что граф де Пейрак не станет догонять его,
что он не осмелится пуститься в путь через всю страну в  такое  время  года,
ведь для этого нужно немало побродить  по  этим  местам,  как  побродил  он,
Пон-Бриан. Он интуитивно чувствовал, что граф де Пейрак способен на  все,  и
словно бы уже видел его каким-то магическим образом  слившимся  со  стихией,
видел его высокую черную фигуру, идущую быстрым шагом там, где  обыкновенный
человек заранее обречен на погибель.
   Как можно было настолько потерять разум,  настолько  заблуждаться,  чтобы
осмелиться бросить вызов такому человеку, как  граф  де  Пейрак!  Право,  он
просто лишился рассудка...
   И  вот  он  наконец  достиг  границ  Мэна  и  теперь  созерцал  пустынные
окрестности озера Мегантик. Еще целую долгую неделю, а  то  и  две  придется
идти ему, прежде чем он доберется до своего форта, будет в  безопасности,  у
своих!.. И облегчение, которое он почувствовал, выйдя за пределы  Мэна,  как
бы свидетельствовало о том, что он признавал все земли,  оставшиеся  за  его
спиной, по ту сторону  Аппалачского  плато,  уже  принадлежащими  тому,  кто
сказал: "Мэн будет моим королевством". Он признавал, что та граница, которой
он достиг сейчас, и есть граница владений графа де  Пейрака.  Теперь  он  не
возражал, пусть эти спорные земли останутся под властью завоевателя, который
нарушил их девственные леса, верхом на лошади  добрался  до  их  сердца,  до
неизведанных  озер,  и  там  обосновался,  чтобы  установить  свой  закон  и
утвердить свой успех. Форт Вапассу, запрятанный в  глубине  черных  скал,  -
словно военный корабль, что бросил там свой якорь. Якорь уже накрепко врос в
почву. Легко его не выдернешь. И  тот,  кто  его  бросил,  оказался  там  не
случайно, он знал, что делает, к чему стремится. Теперь  ПонБриан  прекрасно
осознавал это, и в течение всего пути он не смог отвлечься от ощущения, что,
только добравшись до озера Мегантик, он избавится от де Пейрака,  ибо  будет
уже за пределами его владений. И вот он здесь.
   Еще несколько шагов, и он углубится в сверкающий туман долины, затеряется
среди белых призраков, скроется, исчезнет, и де Пейрак уже не сможет догнать
его. Все еще не сбавляя шага, он достигнет берега Святого Лаврентия,  минует
на пути деревянный  форт,  потом  несколько  деревень  с  каменными  домами,
раскинувшимися вокруг высокой колокольни, потом доберется до солидной  фермы
и остановится там, чтобы съесть около очага изрядную порцию соленой свинины,
политую обжигающим растопленным салом. Только  там  он  почувствует  себя  в
безопасности, там - Канада.
   Но тогда он лишится самого дорогого, что есть  у  него,  -  своей  мечты,
разодранной, раздерганной ветвями мертвых деревьев, мечты,  искромсанной  на
мелкие куски, которые остались лежать  на  белой  равнине  вдоль  всего  его
следа...
   Он вздрогнул, в ярости отряхнулся, разбрасывая  вокруг  себя  снег,словно
американский лось,  которого  собственная  тяжесть  окунула  в  сугроб,и  он
безуспешно пытается выбраться оттуда. Теперь он цеплялся за эту прозаическую
мечту: посидеть  у  жаркого  огня,  держа  на  коленях  вырезанную  из  вяза
деревянную миску, наполненную солониной. Но после того,  что  он  пережил  в
Вапассу, эта сцена приобретала привкус желчи. Ведь в Вапассу он тоже сидел у
очага перед миской с горячим вкусным супом, с чаркой водки в  руке,  но  там
совсем рядом, в  нескольких  шагах  от  него,  склонившаяся  над  очагом,  с
крепкими руками, была она, и он насыщался одним ее видом; от ее  присутствия
и огонь горел ярче, и пища казалась вкуснее, и на какое-то  мгновение  -  он
никогда не забудет этого - он ощутил полное счастье.
   Он тяжело спустился с холма, склон которого,  без  единого  кустика,  был
покрыт ледяной коркой. Каждый  шаг  все  больше  и  больше  отдалял  его  от
несбыточных надежд, и, не имея сил ни отказаться от них, ни взвалить на свои
плечи груз возмездия, он почувствовал себя несчастнейшим из людей. Когда  он
проходил по лощине, выводившей к берегу озера, индеец тронул его за  руку  и
показал ему на что-то наверху,  над  ними,  у  спуска  в  лощину.  Пон-Бриан
разглядел какие-то темные силуэты, неожиданно оживившие пейзаж,  пребывавший
дотоле в ледяной неподвижности, и это бросило  его  в  дрожь.  Ведь  столько
времени ничто не шевелилось вокруг них, и вот  ритм  нарушен.  Это  "что-то"
сразу показалось ему враждебным.
   - Медведи? - пробормотал он.
   И тут же сам пожал плечами, сообразив, какую глупость  он  сказал.  Зимой
медведи спят. Да и из тех зверей, которые не спят, он не встретил ни единого
за все время пути. В самые холодные зимние месяцы волк, лиса и  олень-карибу
так затаиваются, что кажется, будто они исчезли навсегда, будто  они  решили
уступить свою власть в этих лесах и горах суровой зиме.
   - Индейцы?..
   Но что делать здесь индейцам зимой? Они тоже не вылезают из  своих  хижин
из коры и гложут там скудные запасы провизии. Еще не наступило время,  когда
голод бросит их на замерзшие звериные следы, чтобы любой ценой  отыскать  по
ним оленя и, поймав эту редкую и тощую добычу, спасти свою жалкую жизнь.
   - И все же это люди, - громко сказал Пон-Бриан.
   Белые!.. Трапперы! И вдруг он закрыл глаза и замер, слушая, как  во  всем
его  существе  гулко  отдается  тяжелый  удар  судьбы.  Он  уже  знал,   кто
приближается к ним.
   Глубокий вздох вырвался из его груди, образуя около рта облачко  белесого
пара, который медленно поднялся в морозном воздухе, как если бы его покидала
уже лишенная земной оболочки душа.
   Судорога страха пробежала по его телу от головы до  пят.  Потом  он  взял
себя в руки. До чего он дошел,он, воин, который видел  в  своей  жизни  лишь
сражения и смерти на дорогах!
   Он выпрямился в полный рост и невозмутимо, с блуждающей на губах  улыбкой
посмотрел на графа де Пейрака и его сына, которые уже подходили к нему.

Глава 23

   Он смотрел, как они приближаются к нему, две  темные,  такие  неожиданные
здесь фигуры, вырисовывающиеся на белом саване  долины,  и  его  взгляд  был
прикован не столько к графу де Пейраку, сколько к шедшему следом за ним  его
юному сыну.
   В Вапассу он почти не обратил на него внимания. Теперь же он заметил, что
юноша - точная копия человека, который его породил, но в то же время  в  его
лице, особенно в выражении лица, может быть, в улыбке было что-то, неизбежно
вызывавшее в  памяти  образ  Анжелики.  И,  видя  в  этом  двойном  сходстве
неопровержимое доказательство  того,  что  женщина,  о  которой  он  грезит,
принадлежит другому, что она связана с этим другим и с этим мальчиком узами,
о крепости которых он, Пон-Бриан, никогда не  догадался  бы  сам,  он  вдруг
понял безмерную глубину своего одиночества. Ростом юноша еще не догнал отца,
но в его движениях уже чувствовалась какая-то затаенная и бесшабашная  сила,
которая внушала опасение, а крепко  сжатые  яркокрасные  губы,  алеющие  под
меховым капюшоном, словно отражали его разумную волю. Да,  этого  юношу  так
легко не смутишь.
   Они идут к нему, чтобы убить его. Они его убьют!
   Пон-Бриан подумал о сыне: у него никогда не будет сына.  Впрочем,  может,
он и был, но лейтенанта никогда не  интересовало  его  возможное  отцовство.
Мрачная ярость поднялась в нем и помогла ему возненавидеть человека, который
приближался к нему, чтобы потребовать удовлетворения, и который  имеет  все,
чего не имеет он, Пон-Бриан, - жену, сыновей.  Он  уже  готов  был  вскинуть
поскорее свой мушкет и выстрелить,  чтобы  убить  их  обоих,  но  тут  же  с
презрением к себе подумал, что такая мысль недостойна дворянина. К  тому  же
он прекрасно видел, что граф не спускает с него глаз и сумеет в таком случае
выстрелить раньше него - ведь слава  о  графе  как  о  грозном  стрелке  уже
докатилась до Канады.
   "Пусть бы он лучше плавал по своим морям,  этот  де  Пейрак!"  -  подумал
Пон-Бриан, который готов был отдать все, чем владел, лишь бы  избежать  этой
встречи. Личность де Пейрака с первого дня, как он увидел  его,  вызывала  в
нем огромную тревогу. Пон-Бриан даже рассердился тогда на графа де Ломени за
то, что тот столь быстро воспылал симпатией к этому беспокойному незнакомцу.
Уж не предчувствовал ли он, что ему предстоит умереть от его руки?  Если  бы
он тогда пожелал заглянуть в собственную душу, он  понял  бы,  что  страдает
главным образом оттого, что осознает, насколько де Пейрак выше его.
   Они смотрели друг на друга в молчании, стоя в нескольких  шагах  один  от
другого. Пон-Бриан не проявил ни малейшего удивления, не  задал  ни  единого
вопроса. Он счел бы себя  достойным  презрения,  если  бы  стал  разыгрывать
подобную комедию.
   - Сударь, - сказал граф де Пейрак, - вы знаете, зачем я здесь?..
   И так как лейтенант оставался бесстрастным, продолжил:
   - Вы попытались отнять у  меня  жену,  и  я  пришел  потребовать  от  вас
удовлетворения. Оскорблен я. За мной право выбрать оружие.
   Лейтенант процедил сквозь зубы:
   - Так каков ваш выбор?
   - Шпага. Вы же дворянин...
   - Я не ношу шпаги.
   - Вот, возьмите...
   Пейрак бросил ему шпагу, которую одолжил ему Поргуани, и вытащил из ножен
свою.
   - Здесь место, пожалуй, не очень подходящее для дуэли,  -  продолжал  он,
оглядываясь по сторонам. - Снег мягкий и  очень  глубокий.  Без  снегоступов
шагу не сделаешь, чтобы не провалиться. Давайте-ка пройдем на  берег  озера,
там есть места, покрытые твердым  настом.  Во  время  дуэли  мой  сын  будет
неусыпно следить за вашим индейцем, ведь гурон не знает нашего кодекса чести
и  может,  бросившись  вам  на  помощь,  напасть  на  меня  сзади.   Поэтому
предупредите его, что малейшее движение - и мой сын убьет  его  без  всякого
сожаления.
   Они нашли на берегу озера место, покрытое шероховатой коркой обледенелого
снега, который потрескивал у них под ногами. По  примеру  графа  де  Пейрака
Пон-Бриан отложил в сторону свой заплечный мешок, мушкет, рог для  пороха  и
пистолеты, расстегнул плотный пояс  и  снял  короткий  меховой  плащ,  потом
кожаный  жилет  без  рукавов,  надетый  поверх  шерстяного  камзола.  И  эту
последнюю одежду он тоже снял. Мороз вцепился в его обнаженное тело.  Пейрак
тоже разделся до пояса. Лейтенант Пон-Бриан стал перед ним.
   Он посмотрел на клонившееся к горизонту и опускавшееся в  морозную  дымку
солнце, розовое и, словно ватное, огромное солнце,  которое  вдруг  окрасило
отблеском вечерней зари однообразную белизну пейзажа. От  подножия  деревьев
потянулись тени, голубые и тонкие, напоминавшие рептилий. Наступал вечер.
   Взгляд у Пон-Бриана был трагический. Ему казалось,  что  все  это  дурной
сон. Вот сейчас бы пробудиться... Неужели правда, что через несколько  минут
он умрет?.. Ярость, которая охватила его  при  мысли  о  неизбежной  смерти,
пробудила в нем веру. Пусть шпага не его оружие - он знает это!  -  но  зато
снег будет его союзником. Пейрак не привык драться  на  снегу.  Мегантик  не
предаст канадца из Новой Франции. Пон-Бриан выпрямился и насмешливо бросил:
   - Право, весьма несговорчивая у вас  семейка!..  Госпожа  де  Пейрак  уже
огрела меня кочергой.
   - Кочергой? Серьезно?  -  переспросил  де  Пейрак.  Казалось,  он  был  в
восторге. - Ах, грубиянка!..
   - Смейтесь пока! - с горечью воскликнул Пон-Бриан. - Но  придет  день,  и
вам будет не до смеха,  потому  что  ОН  разлучит  вас  с  ней,  можете  мне
поверить.
   - Он? Кто же это "он"? Кого вы  имеете  в  виду?  -  живо  спросил  граф,
настораживаясь и хмуря брови.
   - Вы его знаете не хуже моего.
   - Но все-таки?.. Мне хотелось бы услышать его имя из ваших уст.  Ну,  что
же вы молчите?
   Лейтенант боязливо огляделся, словно какие-то невидимые  духи  могли  его
услышать.
   - Нет, - сказал он, глубоко вздохнув,  -  нет,  я  ничего  не  скажу.  Он
могуществен. Он может покарать меня.
   - Пока он соберется сделать это, вас покараю я, и это уж наверняка.
   - А мне наплевать! Я не скажу ничего, я его не предам. Я хочу,  чтобы  он
молился за меня.
   И неожиданно из груди его вырвался звук, похожий на рыдание.
   - Да, я хочу, чтобы он молился за меня, когда я буду на пути в рай!..
   Отчаяние вновь овладело им. Он видел себя одиноким, раздетым и  замерзшим
в этой заснеженной долине, откуда душа  его,  покинув  бренное  тело,  скоро
перенесется в преддверие рая.
   - Он побудил меня идти в ваше логово! - закричал он. - Без него я никогда
бы не сделал такой глупости! Никогда бы не бросился очертя  голову  на  вашу
шпагу... Но он все равно восторжествует... Он самый сильный... Его  армия  -
из иного мира... Он сокрушит вас... Он разлучит  вас  с  женой,  которую  вы
люби