ся горячим и пористым от  ее  влажных  ладоней.  Она  направляла
лошадь к вершине холма, не давая ей повернуть голову влево, туда, где  зияло
ущелье, царил мрак и откуда доносился гул  стремительно  несущегося  потока;
эта пропасть, казалось, и пугала, и в то же время притягивала лошадь.  Может
быть, она нервничала, чувствуя под ногами бездну, или шум воды  возбуждал  в
ней  жажду?  Выносливая,  на  редкость  красивая  лошадь  по  кличке   Волли
закапризничала  с  первого  дня,  столкнувшись  с   непривычными   для   нее
трудностями перехода. Впрочем, это было вполне понятно. Вряд ли  можно  было
представить что-либо более неподходящее для благородного животного, чем  эти
извилистые, едва заметные тропки, которые то петляли по склонам  холмов,  то
спускались в долины, то терялись в сыпучих песках и топких  болотах;  порой,
когда лес оказывался совсем непроходимым, приходилось часами месить грязь по
обмелевшим рекам, а потом снова взбираться на вершины,  нырять  в  ущелья  с
упорством человека, стремящегося кратчайшим путем достичь цели и,  в  первую
очередь, заботящегося о своих собственных ногах, а потом уж о лошади.
   Тропинка,  по  которой  они  сейчас  взбирались,  была  покрыта  сухой  и
скользкой, порыжевшей от солнца травой. Копыта лошади скользили,  она  то  и
дело падала на колени. Анжелика  сильной  рукой  старалась  удержать  Волли,
успокаивала ее, и только благодаря ее неусыпному вниманию,  ее  непреклонной
воле лошадь шла вперед. Она уже изучила характер Волли и  знала,  что,  если
следить за  каждым  ее  движением  и  постоянно  направлять  ее,  лошадь  не
ослушается. И Волли  действительно  выполняла  все,  что  требовала  от  нее
Анжелика.  Правда,  сама  Анжелика  к  вечеру  чувствовала  себя  совершенно
разбитой.
   Тропинка поднималась все выше. И вот наконец они достигли вершины  холма,
небольшого плато, по которому гулял пахнувший смолой ветерок.
   Анжелика дышала полной грудью.
   Внизу стеной стоял лес. Сосны, голубые кедры, нахохлившиеся ели - все это
мрачное воинство отсюда, сверху, выглядело  ковром,  сотканным  из  букетов,
гирлянд и причудливых  завитков,  где  перемежались  нежные  и  темные  тона
изумрудной и голубовато-серой зелени.
   Тропинка снова  стала  каменистой,  и  по  ней  звонко  зацокали  копыта.
Анжелика ослабила поводья и чуть раздвинула колени, сжимавшие бока лошади.
   И  неотступная  мысль  снова  закружилась,  подхваченная  на   этот   раз
благословенным дуновением ветерка.
   "Наконец-то мы вместе... Но ведь и в самом деле мы вместе".
   Она даже замерла, не решаясь до конца поверить в  то,  что  это  не  сон.
Приподнялась в седле, и ее взгляд, скользнув  по  каравану,  остановился  на
фигуре высокого всадника.
   Вот  он!  Там,  внизу,  ее  муж,  граф  Жоффрей  де  Пейрак,   знаменитый
путешественник, человек трагической судьбы, познавший на  своем  веку  блеск
величия и горечь падения, чьи дела и свершения  были  известны  в  Старом  и
Новом Свете; сейчас он день за днем уверенно вел их  отряд,  не  считаясь  с
трудностями пути и усталостью людей.
   "Этого уж  нам  не  преодолеть,  -  думала  Анжелика,  когда  перед  ними
возникало очередное препятствие, - Жоффрей не должен был бы..."
   И тем не менее они преодолевали эти препятствия: один за другим,  всадник
за проводником, носильщик  за  всадником  пробирались  через  открывшуюся  в
лесных зарослях лазейку, похожую на звериную нору,  или  через  ущелье,  или
порожистую реку или преодолевали крутой  подъем  в  уже  сгущавшемся  мраке.
Преодолевали и шли дальше, еще засветло оказываясь на  другом  берегу  реки,
где располагались на ночлег. Всякий раз это казалось невероятным, но  всякий
раз случалось именно так. Стояли последние знойные дни бабьего лета, на заре
над блестящей гладью озер поднимались туманы, и в подлеске раздавался  треск
сухого валежника.
   Но по вечерам веяло свежестью и  порывы  резкого  ветра  напоминали,  что
холода уже не за горами, хотя многие деревья стояли еще совсем зеленые. И  в
сумерках, как по мановению волшебной палочки, где-нибудь в стороне, в месте,
защищенном от комаров, вырастал лагерь. Зажигались  костры.  С  удивительным
проворством индианки нарубали в подлеске длинные жерди,  и  не  проходило  и
часа, как на поляне поднимались остроконечные типи, обтянутые  берестой  или
обложенные мощными пластинами  коры  вяза,  которые  накладывались  друг  на
друга, как черепица на крыше. Вначале Анжелика  не  понимала,  как  можно  с
такой быстротой ободрать столько деревьев. Но потом заметила, что Жоффрей де
Пейрак высылает вперед людей, они  расчищают  тропы  от  валежника,  а  если
нужно, прокладывают их и подготавливают место для бивуака.  Но  случалось  и
так, что никто заранее  этим  не  занимался.  Тогда  с  проворством  собаки,
учуявшей в земле кость, они отыскивали где-нибудь поблизости  пещеру.  Белые
вместе с индейцами нарезали в  лесу  огромные  пласты  мха;  порой,  откатив
камень от входа в пещеру, они находили там высохшую кору вяза,  сложенную  в
кучу, а иногда тайник с кукурузой, оставленной случайным путникам.
   На особые удобства в пути рассчитывать, конечно, не приходилось, но  трем
белым женщинам, Анжелике, госпоже Жонас,  ее  племяннице  Эльвире,  и  детям
ставили на ночь холщовую палатку. На землю бросали еловый лапник, сверху его
покрывали  медвежьими  шкурами.  Хорошо  было  спать,  завернувшись  в  них,
особенно тем, кто не привык к пуховикам и перинам, как Анжелика и  ее  дочь,
знавшие в своей кочевой жизни куда менее удобный ночлег.
   Погода благоприятствовала им. По  крайней  мере,  не  приходилось  сушить
промокшую от дождя одежду. Мужчины охотились, удили рыбу, и каждый вечер  на
привале у них был хороший ужин, к которому они добавляли еще сало и  сухари,
взятые в Голдсборо.
   Но время шло, и с каждым днем люди уставали все больше. Анжелика особенно
остро ощутила это сегодня утром, когда услышала, как копыта лошади застучали
по каменистой почве. Среди окружающего их  безмолвия,  среди  голых  стволов
исполинских сосен этот звук показался ей нестерпимо  резким.  Она  заметила,
что Кантор уже несколько дней не прикасается к своей гитаре, смолкли веселые
голоса  неутомимых  балагуров,  Мопертюи  и  Перро.  Сегодня  утром  Онорина
попросила, чтобы Анжелика посадила ее к себе. Это было впервые  за  весь  их
долгий путь. До сих пор она предпочитала общество мужчин, едущих  верхом,  и
они обычно с удовольствием сажали ее к себе - девчушка была  очень  занятна.
Иногда она требовала посадить ее на плечи какого-нибудь индейца и  пускалась
с ним в разговоры, на ее взгляд необычайно интересные. Сегодня ее потянуло к
матери. Анжелика почувствовала, что сидевшая за ее спиной девочка уснула. На
крутом повороте она могла свалиться. Но Онорина выросла в седле. Размеренная
иноходь убаюкивала ребенка, и даже во сне она инстинктивно крепко  держалась
за мать. Цоканье копыт неожиданно прекратилось, теперь дорога шла по  песку,
густо усеянному сосновыми  иглами.  Было  слышно  только,  как  поскрипывают
седла, фыркают лошади, отгоняя назойливую мошкару, и глухо,  словно  морской
прибой, шумит лес. Путники шли мимо огромных сосен с  прямыми  светло-рыжими
стволами и удивительно симметрично  расположенными  ветвями.  Казалось,  эти
деревья с уходящими к самому небу вершинами посажены здесь  рукой  человека.
Глядя на них, невольно вспоминались готические  соборы  и  прекрасные  парки
Иль-де-Франса и Версаля.
   Сосновая шишка, круглая и ощетинившаяся,  покрытая,  как  инеем,  смолой,
похожая на раскрывшуюся лилию, отскочила где-то наверху и,  пролетев  сквозь
ветви, стукнулась о  землю.  При  этом  звуке  Анжелика  вздрогнула,  лошадь
попятилась. Онорина открыла глаза.
   - Спи, малышка... - шепнула ей мать. Она боялась вспугнуть белок, которые
удивленно смотрели на них сверху.
   Они  уже  около  часа  ехали  вдоль  колоннады  серых  сосен,  по  ровной
местности. Но вот дорога пошла под уклон, за ней устремились и  сосны,  чуть
ниже к ним примкнули ели, а на самой крутизне навстречу вдруг поднялись  еще
совсем зеленые березы и  осины,  красновато-коричневые,  отливающие  золотом
вязы, угрюмые дубы с шоколадными и лиловыми  листьями,  и,  наконец,  яркими
огнями вспыхнули клены. Им-то и  была  обязана  осень  своими  великолепными
красками.
   Перед тем как въехать в подлесок, они увидели на горизонте  длинную  цепь
гор. То были первые настоящие горы, встретившиеся за время  пути,  так  как,
хотя им и казалось, что  от  самого  побережья  они  только  и  делают,  что
спускаются и поднимаются по холмам, в действительности  пришлось  преодолеть
всего лишь одну значительную возвышенность. У  самого  подножия  раскинулась
долима; сейчас, подернутая  легкой  дымкой  тумана,  она  казалась  розовой.
Долина  была  необъятна,  залита  светом,  и  в  ней   царило   спокойствие.
Представшая  взору  Анжелики  картина  вдруг  открыла  ей  все   величие   и
беспредельность  мира,  который  ее  окружал.  Это  потрясло  ее.   Анжелика
почувствовала себя подавленной.  На  нее  словно  снизошло  откровение,  она
только сейчас, внезапно утратив все иллюзии, осознала всю тяжесть того,  что
их ожидало. Ей было трудно представить, что когда-то она жила в другом мире,
среди других людей, что где-то существует двор Людовика  XIV,  Версаль,  что
вообще где-то на земле есть тесные, шумные города,  густонаселенные  страны,
вечно  бурлящие  народы.  Здесь  в  это  почти  невозможно  поверить.  Среди
величественного безмолвия девственной природы, где нет ничего,  кроме  воды,
земли, неприступных скал, деревьев и чистого неба, человек чувствовал  себя,
как в первые дни творения.
   Анжелика  вздрогнула  и,  выпрямившись  в  седле,  с  досадой   подумала:
"Господи, я чуть не уснула... Себе переломала  бы  ребра,  и  девочка  могла
пострадать..."
   - Онорина, как ты там, моя маленькая?
   - Хорошо, мама...
   "И все из-за этих сумасшедших красок..."
   Они въезжали сейчас  в  пылающий  огненным  цветом  кленовый  лес.  Осень
затопила его сверху донизу алой краской -  опавшие  листья  плотным  красным
ковром  покрывали  землю.  Просачиваясь  сквозь  багряные  витражи   кленов,
солнечные лучи вспыхивали,  словно  пламя  в  горниле  кузнеца.  Три  наглые
сороки, прыгая с ветки на ветку, без умолку тараторили.
   "Ах, это сороки... Мне  почудилось,  будто  я  слышу  болтовню  герцогини
Монтеспан".
   Анжелика засмеялась. Ее соперница была далеко, и все, что было связано  с
ней, вспоминалось ныне как невероятный кошмар. Теперь все это уже  не  имело
значения: двор, любовь короля Людовика XIV к ней, Анжелике. Жизнь начиналась
заново.
   Нечто подобное она уже испытала в  те  дни,  когда  с  Коленом  Патюрелем
выбиралась из песков Марокко. Тогда она тоже была полна смятения, испытывала
полнейший разлад с собой. И все-таки в ту пору все  было  иначе.  Тогда  она
старалась  скорее  выбраться  из  пустыни,  и  Патюрель  был  ее   случайным
спутником. Дорога, которую ей предстоит преодолеть сейчас, бесконечна, и она
бредет по ней вместе с человеком, которого любит.
   Они наконец вместе!
   И снова эта мысль, живущая в ней и витавшая вокруг, внезапно пронзила ее,
и  снова  в  душе  вспыхнули  самые  противоречивые  чувства:   удивительное
спокойствие и невыразимое счастье и вместе с тем леденящий душу ужас, словно
у ее ног неожиданно разверзлась зияющая пропасть. Ее охватила дрожь, и снова
она почувствовала себя разбитой и опустошенной.  Она  испытывала  страх  при
мысли, которую  почти  бессознательно  выразила  сейчас  вслух:  она  навеки
связана с этим человеком, и дорога, лежащая перед ними, никогда не кончится.
   Она взглянула на свои руки, державшие  повод,  и  улыбнулась.  Руки  были
тонкие, изящные, с длинными  пальцами.  Мужчины,  которые  целовали  их,  не
подозревали, какую силу они в себе таили. Эту силу они обрели с годами,  она
помогала Анжелике держать тяжелое ружье,  месить  тесто,  отжимать  белье  и
сейчас вести норовистую лошадь. Ее руки! Без  единого  украшения,  даже  без
обручального кольца.
   Она верила в них, это были ее верные помощники. Но в  остальном  -  какой
усталой она себя чувствовала! Порой она ощущала себя по-детски  беспомощной.
И разум, и сердце приходили в смятение, чувствительность  обострялась,  смех
часто обрывался слезами, одного слова было достаточно, чтобы вывести  ее  из
себя или привести в восторг, ее охватывали приступы неуверенности в себе, ею
овладевала растерянность, и эта тоска, которая  вдруг  рождалась  в  душе  и
постепенно  заполняла  все  ее  существо,  заволакивала,  подобно  тучам   ,
собравшимся сейчас над долиной и, коварно  расползаясь,  затягивавшим  ясное
небо.
   Все произошло слишком быстро, теперь же все тянется слишком медленно.
   Слишком внезапной, молниеносной была радость, захлестнувшая ее в то утро,
когда перед всеми, взяв ее за руку, он сказал:
   "Разрешите  представить   мою   жену,   графиню   де   Пейрак".   Слишком
ослепительной и мучительной была радость, которую она испытала, увидев своих
сыновей живыми и поняв, что это не сон. Слишком неистовы и изнурительны были
те ночи, когда ее тело вновь  познало  радость  любви.  Анжелику  как  будто
подхватил вихрь. Ее словно отметили каленым железом счастья.
   Когда же сознание всего, что произошло, пронзало Анжелику, ее  охватывала
растерянность, она цепенела.
   "Но ведь это не сон. Он здесь. Мы вместе".
   Радость и страх переполняли ее. Она чуть не теряла сознание. Этим  сменам
настроения, этим приступам неудержимой радости и гнетущего  страха  Анжелика
предпочитала то полусонное состояние, в  которое  легко  погрузиться,  когда
целыми днями медленно путешествуешь верхом. На их пути было не так уж  много
опасных переходов, но сам путь был так необычен,  что  требовал  постоянного
напряженного внимания.
   И это отвлекало ее от  дум,  она  видела  перед  собой  узкую,  петляющую
тропинку, яркую листву кругом, камни,  уступы,  которые  надо  преодолевать,
вдыхала лесные запахи и не  могла  представить,  что  все  это  когда-нибудь
кончится, что эта дорога приведет их куда-то и начнется другая жизнь. Вокруг
царила тишина, и насколько хватало глаз простиралась мертвая земля в  саване
из опавших листьев.
   Позади, на довольно большом расстоянии  от  нее,  из-под  свода  деревьев
показалась лошадь мэтра Жонаса. Часовщик сидел в седле  сгорбившись,  словно
его придавила тяжесть пылающей листвы. Он, видимо, тоже  задремал.  Анжелика
подумала, что если медведица вдруг появится в  зарослях,  его  лошадь  может
испугаться, и решила подождать его. Но все обошлось благополучно. Мэтр Жонас
спокойно проехал под самым  носом  у  изумленных  медвежат;  они  еще  долго
провожали живыми черными глазками это  странное  животное,  своими  четырьмя
ногами очень напоминавшее  им  лося,  на  спине  которого  возвышался  горб,
увенчанный чем-то остроконечным и непонятным (медвежата не  знали,  что  это
называется шляпой), а изпод этого сооружения вырывался громкий храп.
   Мэтр Жонас и его жена упросили графа де Пейрака взять их с  собой  в  это
трудное путешествие, лишь бы только не оставаться на Голдсборо.  Они  вместе
со своей племянницей Эльвирой, вдовой булочника из  Ла-Рошели,  и  ее  двумя
маленькими  сыновьями  представляли  гугенотскую  часть  отряда.  Это   были
единственные знакомые Анжелики. Остальных,  среди  которых  были  итальянцы,
немцы, англичане, шотландцы, она даже не знала в лицо. Она упрекала себя  за
эту необщительность, столь ей чуждую, обычно она тянулась к людям и быстро с
ними сходилась. Сейчас ее окружали  люди  де  Пейрака,  и  они  настороженно
присматривались к ней.
   Особое место среди них занимал Никола Перро - канадский траппер,  опытный
проводник, незаменимый во время такого перехода.  Он  обладал  особым  даром
появляться в ту самую минуту, когда Анжелика больше всего в нем нуждалась, и
оказывал ей необходимую услугу. Он предпочитал идти пешком,  забросив  ружье
за спину прикладом вверх. Он  шел  бесшумным,  не  знающим  усталости  шагом
индейцев. Часто обгонял отряд: прокладывал тропу и выбирал удобное место для
ночной стоянки. Анжелике казалось, что этот простой и  вместе  с  тем  такой
непонятный  ей  человек  способен  раскрыть  перед  ней  все  тайны  нового,
пугающего ее мира. Но он бы, конечно, очень удивился, узнав,  что  именно  в
этом мире тревожит ее. Для него здесь все было  так  привычно.  Дерево  было
деревом, не все ли равно, красное оно или зеленое, река была рекой, индеец -
индейцем, главное - это мгновенно определить, кто перед  тобою  -  друг  или
враг. Друг  был  другом,  а  враг  -  врагом,  скальп  -  скальпом,  трубка,
выкуренная на привале, - самое приятное на свете, стрела в  сердце  -  самое
неприятное. Сложностей для него не  существовало.  Непостижимо,  сколько  он
знал удивительных  и  редких  вещей  на  свете,  хотя  сам  он  об  этом  не
догадывался.
   Анжелика пожалела, что в эту минуту его нет рядом. Ей хотелось бы  узнать
названия некоторых растений, которые она замечала по дороге.  Она  все  чаще
задумывалась над тем, чем же можно кормить лошадей в краю, где нет лугов,  а
в лесу - только сухой лист и  бурелом.  Она  догадывалась,  что  Перро  тоже
беспокоит эта мысль. Однажды, когда он рассказывал ей, что  сюда  добираются
только по рекам в легких индейских челноках,  которые,  дойдя  до  быстрины,
вытаскивают на берег и  переносят  на  голове  до  спокойного  течения,  он,
вздохнув, добавил: "А вот с лошадьми здесь будет трудно..."
   Алый закат поднимался над скалами,  которые  все  теснее  жались  друг  к
другу, образуя ущелье. Вода с  грохотом  скатывалась  вниз  по  уступам.  Но
подъем  оказался  не  очень  тяжелым.  Анжелика,   поднявшись   по   склону,
остановилась и оглянулась назад: путники один за другим, кто на лошади,  кто
пеший, словно из колодца, выбирались из теснины.  Все  они  тяжело  ступали.
Даже у самых молодых был измученный вид. Сказывались усталость и зной.
   Трехлетняя Онорина спала, обхватив мать за талию. То место, где прижалась
пухлая щечка ребенка, горело как от ожога.  Малейшее  прикосновение  было  в
такую жару нестерпимым. Пот струился по спине, одежда липла к телу. Хотя  на
Анжелике была широкополая шляпа, затылок  у  нее  ломило.  Сутулый  человек,
поравнявшись с ней, даже не подняв головы, пробормотал какое-то  приветствие
и пошел дальше, оставляя  за  собой  легкое  облачко  пыли.  Анжелика  снова
посмотрела вниз. Она нигде не видела Кантора и уже начала волноваться.
   Люди шли один за другим, согнувшись под тяжестью ноши. Некоторые  из  них
говорили между собой по-английски. Проходя мимо, они искоса  взглядывали  на
молодую женщину, кое-кто здоровался, но никто не останавливался.
   Наблюдая в течение трех недель этих людей, которых граф де Пейрак  выбрал
для своей  экспедиции  в  глубь  Американского  континента,  Анжелика  могла
заметить только, что все они были молчаливы, выносливы и безгранично преданы
ее мужу.
   Это все были простые, грубые люди, и не нужно было быть провидцем,  чтобы
догадаться, что у каждого из них есть своя тайна. Она звала этот сорт людей.
Она знала также, что найти с ними общий язык будет нелегко. Но в будущем она
все-таки попытается сделать и это.
   А пока у нее едва хватало сил, чтобы обуздывать свою  непокорную  лошадь,
приглядывать за маленькой дочкой и опекать своих  друзей-гугенотов.  И  хотя
езда верхом по лесам и горам была для Анжелики делом привычным, временами ее
охватывала тревога. Она помнила, как долго не соглашался де Пейрак взять  ее
с собой, и теперь, после стольких дней  изнурительного  перехода,  ей  стали
понятны его колебания. Теперь она знала, что жизнь, которая их  ждет  в  тех
краях, где граф де Пейрак решил основать рудники, чтобы  добывать  золото  и
серебро, будет полна непредвиденных трудностей и риска.
   Мимо нее проходили индейцы, мужчины и женщины, присоединившиеся к  о