ивой юности, когда легкая,
грациозная  девушка,  бродившая  по  разбитым  дорогам  Пуату,   с   вызовом
поглядывала на него при встрече, он начал задумчиво присматриваться  к  ней.
Но никогда она не казалась ему такой чужой и странной. Он не был уверен, что
она пожелает вникнуть в его резоны. И потому заговорил властно и резко,  как
в тот день, когда она впервые появилась в его жилище, чтобы спросить,  стоит
ли ей выходить замуж за графа де Пейрака.
   Теперь он внушал ей: "Идите к королю!" Но на  все  его  доводы  она  лишь
отрицательно качала головой.
   - Поверьте, мне понятна ваша гордость. Но я уповаю на ваше  здравомыслие.
Забудьте обиды! Разве не обратились вы  за  помощью  к  монарху,  когда  вас
пленили варвары, и разве он не откликнулся? Вы  еще  можете  все  исправить,
если будете действовать с былой ловкостью. Вы снова  возьмете  в  свои  руки
власть над человеком, которому бросили вызов, ваше влияние при дворе  станет
могущественнее, чем когда-либо!
   - Нет, - твердила Анжелика. - Нет, нет!
   Она вспомнила елейную усмешку алжирского адмирала, облаченного в расшитую
золотом мантию. Перед  ее  глазами  закачалось  тело  брата,  повешенного  в
сумраке версальского парка. И  она  увидела  вновь,  как,  полный  скорбного
величия, обернулся к ней ее второй супруг, Филипп дю Плесси-Белльер, как  он
посмотрел на нее  последним  долгим  взглядом,  перед  тем  как  добровольно
броситься под вражеские пушки.
   Король отнял у нее все!
   Она тряхнула головой, и  рассыпавшиеся  волосы  придали  ее  царственному
точеному  лицу  сходство  с  тем  упрямым  ребенком,  что  некогда   поражал
интенданта Молина своей буйной независимостью. Но вот она заговорила.  Стала
рассказывать о своем последнем путешествии. Она умолчала о подробностях,  не
назвала имени, но упоминания  о  "нем",  мелькающие  в  ее  речи,  объяснили
собеседнику многое.
   - Поймите, я его не нашла. А может быть, теперь он действительно мертв..,
от чумы или чего-нибудь подобного... Там так легко умереть...
   Она задумалась, поникнув головой, потом прибавила, таинственно  приглушая
голос:
   - ..Там еще бывают перевороты и бунты!  Впрочем,  это  уже  не  важно.  Я
проиграла. Теперь я - только пленница.
   Ее прозрачная рука без колец, которые  были  теперь  слишком  широки  для
исхудавших пальцев, скользнула по глазам, словно отгоняя навязчивое видение.
   - Не могу забыть Восток. То, что я там  пережила,  все  еще  витает  надо
мной. Знаете, это похоже на огромный многоцветный  ковер,  по  которому  так
хорошо ходить босиком. Могу ли я согласиться  на  то,  чего  желает  король?
Возвратиться в Версаль? Никогда! Меня тошнит от одной мысли об  этом.  Вновь
окунуться в этот  омут  сплетен,  интриг,  заговоров?  Вы,  Молин,  даже  не
представляете,  чего  требуете  от  меня.  Нет  ничего  общего  между   мной
теперешней, моими чувствами и тем существованием, на какое  вы  хотите  меня
обречь.
   - Но вам следует выбрать: покорность либо бунт.
   - Только не покорность.
   - Тогда бунт? - иронически усмехнулся  он.  -  А  где  ваши  войска?  Где
оружие?
   Его сарказм не смутил Анжелику.
   - Вы забываете о  том,  чего  король  опасается,  несмотря  на  все  свое
могущество. О  ненависти  к  нему  владетельных  сеньоров.  О  сопротивлении
провинций.
   - Подобные вещи способны смутить  королей  только  после  того,  как  уже
прольются реки крови. Не знаю, каковы ваши замыслы, но неужто  пребывание  у
варваров приучило вас презирать жизнь человеческую?
   - Напротив, мне кажется, что я поняла ее действительное значение.  -  Она
вдруг рассмеялась, будто вспомнила нечто забавное. - ..Султан  охотно  рубил
одну-две головы  поутру,  для  возбуждения  аппетита.  Там  жизнь  и  смерть
переплетались так тесно, что каждый день приходилось решать вопрос,  что  же
действительно важно: жить или умереть. Вот так и учишься познавать себя.
   Старик медленно качал головой. Да, теперь  она  себя  знала  -  это-то  и
лишало его надежды. Пока женщина сомневается в себе, ей  еще  можно  внушить
что-либо путное. Когда она достигла зрелости и вполне владеет собой, следует
готовиться к худшему. Ведь она теперь повинуется лишь собственным законам.
   Он всегда предчувствовал, что многогранная натура Анжелики  сулит  немало
сюрпризов. Новые свойства ее характера будут настигать ее, как морские валы,
после каждого серьезного столкновения с жизнью. Ему  бы  хотелось  замедлить
поступь этой судьбы, неостановимый порыв, уносящий ее  вперед.  Но  Анжелика
самозабвенно отдавалась бегу событий,  на  каждом  новом  повороте  с  чисто
женской гибкостью подстраиваясь к новым обстоятельствам и обнаруживая у себя
самые неожиданные свойства.
   "Может быть, - думал он, - ей было так хорошо в Версале потому,  что  она
все одолела? Тогда, чувствуя себя победительницей, вкушая от плодов  власти,
богатства и наслаждения, она поддавалась доводам разума, была решительной  и
непоколебимой. Теперь же волна таинственных злоключений вынесла ее из  тенет
великосветской жизни. Она рассталась с иллюзиями и поняла, что ее сила  -  в
свободном проявлении  чувств,  а  слабость  -  в  неспособности  подчиниться
строгим порядкам двора..."
   - Вы же меня знаете, Молин, - произнесла она, словно угадав его мысли.
   "Одному Богу известно, как далеко зашла ее проницательность",  -  подумал
он, невольно содрогнувшись.
   - ..Да, конечно, мне не следовало уезжать. Все было бы проще, останься  я
при дворе, как и раньше, с повязкой на глазах. Жить при дворе?..  Там  можно
делать что угодно, только не жить. Может, я старею, но меня  уже  не  радуют
блестящие  погремушки  и  золотые  нити,  на  которых   подвешены   тамошние
марионетки. Ах, иметь право на  табурет  в  покоях  Его  Величества  -  верх
мечтаний! Быть допущенной к карточному столу королевы и тасовать ее колоду -
верх наслаждения! Эти бесплодные страсти  в  конце  концов  захватывают  все
существо и душат, словно удавы. Игра, вино, украшения, почести... Есть  еще,
правда, танцы и красота садов,  но  удовольствие  от  них  оплачено  слишком
дорого: трусливой услужливостью и погоней  за  бессмысленными  пустяками,  в
конце концов порабощающими  и  плоть,  и  дух.  Вечно  расточать  лицемерные
любезности,  получать  в  ответ  улыбки,  более  отвратительные,  чем   язвы
прокаженных Востока! По-вашему, сударь, я каким-то чудом  осталась  в  живых
только для того, чтобы утонуть во всей этой низости? Нет, уверяю вас!  Уроки
марокканской пустыни не прошли даром...
   Он слушал эти пылкие речи,  невольно  любуясь  ее  красотой,  чей  блеск,
приглушенный   пережитыми   страданиями,   стал,    кажется,    еще    более
притягательным. При  всем  своем  разочаровании  суровый  Молин  не  мог  не
признать основательность доводов Анжелики. Он уважал ее... Но какая жалость,
что она так ополчилась на мерзости этого века! Молин не сдержал вздоха. Ведь
ему-то хотелось не переубедить ее, а спасти.
   Бедствия,  что  грозили  им  обоим,  вот-вот  развеют  в  прах  все,  что
составляло цель и радость его жизни. Добро бы еще они  угрожали  только  его
состоянию! Дела его так сложны и запутаны, что никому не под  силу  разорить
его вконец. Но при мысли, что они способны  затмить  блеск  и  величие  рода
Плесси-Белльер, подорвать благосостояние Пуату,  у  него  сжималось  сердце.
Если так пойдет дальше, борьба с Реформацией погубит  самых  трудолюбивых  и
толковых  работников,  начнется  развал...  Влияние   Анжелики   при   дворе
представлялось Молину хрупкой порукой равновесия сил, поддерживаемого  им  с
таким трудом. Ее опала склоняла чашу на весах провидения и приближала гибель
края.
   - А ваши сыновья? - спросил он.
   Молодая женщина  съежилась.  Ее  взгляд  обратился  к  окну,  словно  она
надеялась в который раз почерпнуть силы и  найти  избавление  от  страхов  в
зрелище лесного великолепия. Он видел, как дрожат ее веки. И все же  она  не
уступала:
   - Знаю... Сыновья. Ради них я должна покориться. Ради их юных жизней... -
Она резко обернулась к нему, глаза  насмешливо  сверкнули.  -  ..Но,  Молин,
каков парадокс? Добродетель использует моих сыновей, дабы  склонить  меня  к
греху и уложить в королевскую постель. В хорошее время мы живем!
   Гугенот-интендант не смог возразить. Ей нельзя было отказать в  несколько
цинической проницательности.
   - Один бог знает,  как  я  сражалась  за  них,  когда  они  были  малы  и
беспомощны. Но теперь все не так. Восток отнял  у  меня  Кантора,  король  и
иезуиты отняли Флоримона. К тому же ему сравнялось двенадцать, это  возраст,
когда мальчик из благородной семьи волен сам решать свою судьбу.  Наследство
рода Плесси-Белльер останется достоянием Шарля-Анри, так решил король, и  не
ему теперь перерешать. Так  разве  я  не  вправе  распорядиться  собственной
персоной?
   Краска гнева проступила на пергаментном лице интенданта. В порыве  досады
он даже  стукнул  кулаками  по  худым  коленям.  Если  она  и  дальше  будет
рассуждать столь же логично, он никогда не добьется своего!
   - Вы  отрицаете  свою  ответственность  за  будущее  сыновей,  чтобы  тем
свободнее погубить себя.
   - Нет, чтобы не подчинить свою жизнь отвратительным химерам.
   Он изменил тактику:
   - Но подумайте,  сударыня:  чего,  собственно,  хочет  король?  Чтобы  вы
уступили  ему  принародно,  иначе  прощение  будет   выглядеть   королевской
слабостью. И если согласиться на эту  формальную  уступку,  то  в  остальном
такая женщина, как  вы,  сударыня,  всегда  исхитрится  сделать  так,  чтобы
добродетель...
   - Перехитрить короля? - невольно затрепетав, воскликнула Анжелика.  -  Но
это невозможно! После всего, что произошло, он не остановится на этом, да  и
я сама...
   Она нервно сплетала и расплетала дрожащие пальцы, и он подумал,  что  она
стала крайне впечатлительной. Но с  другой  стороны  -  и  более  спокойной.
Ранимость в ней сочеталась с несокрушимостью воли.
   Анжелика тем временем пыталась вообразить,  как  она  под  презрительными
взглядами придворных идет по длинной галерее, в  конце  которой  ее  ожидает
король.  Как  она  преклоняет  перед  ним  колена,   словно   бы   сраженная
всепокоряющим величием. Затем - слова вассальной клятвы, целование руки... А
когда она останется с ним наедине и он приблизится к  ней,  как  к  врагу  в
поединке, выиграть который он готов любыми средствами, что же тогда  выручит
ее из беды? Ничто - ведь у нее не будет того юношеского  глупого  тщеславия,
того спасительного, как стальной доспех,  неведения,  которые  могут  подчас
оградить от власти чувств.
   Слишком бурные  годы  остались  за  плечами,  чтобы  не  знать  обо  всех
тонкостях таинственного искуса страсти. Она неминуемо покорится той незримой
силе, что всегда влечет женщину к ее победителю, рабыню -  к  ярму.  Столько
ласк и желаний познало прекрасное  тело,  столько  любовных  поединков!  Она
стала женщиной до мозга костей, знакомой даже с  соблазнами  сладострастного
унижения.
   Людовик XIV,  тонкий  знаток  человеческой  натуры,  не  может  этого  не
предвидеть. Он привяжет к себе блистательную бунтарку,  наложив  раскаленную
печать... Так на плече преступника выжигают королевскую лилию.
   Но все же  Анжелика  была  достаточно  целомудренна,  чтобы  утаить  свои
видения от Молина.
   - Король не так глуп, - трезво вымолвила она. - Я не в состоянии все  вам
объяснить, но если я окажусь в его власти, произойдет.., то, чего не  должно
случиться. Ах, Молин, вы же знаете, почему! На свете есть человек, избравший
меня дамой своего сердца, тот, кого я любила, с  кем  была  готова  провести
свой век. Будь он  рядом,  моя  жизнь  не  превратилась  бы  в  чреду  дней,
отравленных горем, бесплодным  ожиданием,  пустыми  опасными  надеждами.  Но
существуют вещи, которых не исправить. Жив он или мертв, он шел  по  другой,
не моей дороге. Он любил других женщин, как я - других  мужчин.  Мы  предали
себя. То,  что  было  как  бы  наброском  нашей  будущей  совместной  жизни,
загублено навсегда. И сделал это король своими  собственными  руками.  Я  не
могу  ни  забыть,  ни  простить...  Я  не  должна,  это  было  бы   изменой,
уничтожающей все мои шансы.
   - Шансы на что? - спросил он отрывисто.
   Она растерянно провела рукой по лбу.
   - Не знаю... Есть какая-то надежда, она не умирает, несмотря ни на что. И
к тому же... - Анжелика повысила голос. - ..К тому же вы заговорили  о  моих
интересах. А что вы скажете о возможности опять обнаружить  в  своем  бокале
яд, подсыпанный госпожой де  Монтеспан?  Вам  ведь  известно,  что  она  уже
пыталась убить меня и Флоримона.
   - Скажу, сударыня, что вы достаточно сильны и ловки, чтобы  противостоять
ей. Да и поговаривают, что ее влияние сейчас поколеблено. Король устал от ее
злобы. Он  ведет  долгие  беседы  с  другой  опасной  интриганкой,  госпожой
Скаррон,  а  она,  к  сожалению,   бывшая   гугенотка.   Со   всем   рвением
новообращенной она подталкивает его к глупой  и  жестокой  войне  со  своими
бывшими единоверцами.
   - Госпожа Скаррон? - удивилась Анжелика. - Гувернантка детей короля?
   - Она самая. Король увлечен и ее беседой, и ее чарами.
   Анжелика пожала плечами. Она  вспомнила,  что  Франсуаза  принадлежала  к
большому семейству Обинье и все сеньоры, тщетно  пытавшиеся  воспользоваться
ее  бедностью,  дабы  завоевать  ее   расположение,   величали   строптивицу
"прекрасная индианка". В этом прозвище звучали  и  восхищение,  и  досада...
Подумала  Анжелика  и  о  том,  что  интенданта  никто  еще  не   уличал   в
пустопорожней болтовне. Молин меж тем настаивал:
   - Поймите, госпожа де Монтеспан не так опасна, как вам кажется. Вы обошли
ее даже тогда, когда она была в зените могущества, а теперь  вывести  ее  из
игры ничего не стоит...
   - Позволить себя купить, - подхватила Анжелика, - подкупать самой,  вести
свирепую, невидимую глазу войну... Бррр! Я предпочитаю бороться иначе, -  ее
глаза азартно блеснули. - И если предстоит сражение, то пусть оно будет  при
свете дня на моей собственной земле... Только она одна, сдается мне,  только
она во всем этом безумии не потеряла цену... Я останусь здесь. Это для  меня
и плохо, и хорошо. Хорошо, поскольку мне  страшно  хотелось  вновь  повидать
Пуату. Да, я не могла не вернуться. Так было суждено свыше.  Я  это  поняла,
еще  когда   в   первый   раз   покинула   Монтелу   (помните,   как   меня,
семнадцатилетнюю, увозила на юг повозка графа де Пейрака?). Так  вот,  после
всех странствий я должна  была  вернуться  на  землю  моего  детства,  чтобы
сделать здесь свою последнюю ставку.
   ...То, что она сгоряча высказала, поразило самое Анжелику. В волнении она
покинула Молина и медленно поднялась на вершину башенки.  Оттуда  открывался
вид на ее владения.  Тучный  Монтадур,  чей  силуэт  так  часто  мелькал  на
парковых дорожках, неужто он вообразил, что  затворница  все  лето  и  осень
будет безропотно дожидаться, когда явятся люди короля, чтобы заточить  ее  в
другую тюрьму?
   Если сегодня она так робка, что не отваживается даже спуститься в сад, то
лишь затем, чтобы в избранный день  ловко  ускользнуть  под  защиту  родного
леса. А рыжеусый страж ничего и не заметит,  он  еще  долго  будет  охранять
пустую клетку, не догадываясь, что ее обитательница уже далеко.
   Ведь этот дуралей ничего не смыслит в жизни природы!  Откуда  ему  знать,
что любой зверь роет себе нору  с  двумя  выходами?  Он  думает,  ей  некуда
деться! Да если будет нужно, она найдет убежище в лесистом Бокаже.
   Но прежде чем решиться избрать  участь  изгнанницы,  ищущей  спасения  от
погони под зеленым пологом древесных крон, нужно все взвесить.
   - Моя последняя ставка...
   Еще раз отвоевать свободу будет потруднее,  нежели  вырваться  из  гарема
султана.  Там  ей  помогла  ее  женственная  гибкость.  Таиться  в  темноте,
довериться ночи, молчанию пустыни, подобно слабому зверьку,  сливающемуся  с
землей, призвать саму природу в союзники  -  подобные  уловки  в  теперешних
обстоятельствах не приведут к цели. Чтобы вырваться  из  упругих  и  крепких
тенет короля Франции, надобны сила и блеск, шум и  вызов,  мужская  жестокая
сила.
   Возвратившись  к  людям  своего  круга,  госпожа  дю  Плесси-Белльер   не
надеялась найти среди них союзника. Никого, кто бы решился помочь из дружбы,
страсти или, на худой конец, ради выгоды. С какой ловкостью  молодой  король
сумел привлечь на свою сторону всех и вся! Нет такого  вельможного  гордеца,
кто бы не склонялся перед его  властью.  Она  перебрала  их  имена:  Бриенн,
Кавуа, Лувуа, Сент-Эньян... Но все это - призраки... А Лозен - в тюрьме,  он
просидит там годы и годы, выйдет в старости. От прежней его жизнерадостности
не останется и следа...
   Стоя на тесной площадке, окруженной  белым  парапетом,  она  вглядывалась
вдаль.
   - Пуату, ты меня защитишь?
   Черепица  острых  башенок  отливала   свинцовым   блеском.   Их   флюгера
поскрипывали от поднявшегося с болот влажного ветра. Широко раскрыв  крылья,
в чистом небе над замком плыл сокол.
   Лес начинался за Плесси. Перед  ним  курчавилась  зелень  парка,  желтела
полоска поля, а вдалеке, левее, меж небом и землей  то  ли  облаком,  то  ли
тенью лежали знаменитые болота Пуату.
   Со своей башенки Анжелика не могла приметить там никаких признаков жизни.
Раскидистые деревья Бокажа  скрывали  от  глаз  ровную  зелень  полей.  Дома
арендаторов таились под сенью огромных каштанов. Деревни были так затеряны в
глуши, что звук их колоколов тонул в лесном шуме.
   Земля религиозных войн. Совсем невдалеке было то проклятое  поле,  где  в
1562  году  войска  католиков  вырезали  сотню  мужчин,  женщин   и   детей,
собравшихся  на  проповедь.  А  почти  рядом,  около  Партене,  еще   помнят
рейтара-протестанта, что  готовил  себе  фрикассе  из  ушей  монахов.  Земля
бунтовщиков и бандитов,  Брюскамбиля  и  "босоногих",  которые  при  Ришелье
охотились за сборщиками  налогов.  Край  болотных  людей,  за  которыми  при
Мазарини вотще гонялись солдаты, а те утекали у них из рук, "словно  угри  в
водосточных канавах".
   Ребенком Анжелика была уверена, что все  чужаки  -  иностранцы,  если  не
враги. Она смотрела  на  них  косо,  полная  подозрительности  и  недоверия,
безотчетно боясь того, что они несли с собой и  что  могло  внести  смуту  в
таинственный порядок земли ее детства, понятный  только  ей  и  ее  близким.
Теперь она опять ощущала то же. Милая, надежная линия здешнего горизонта  не
должна пропустить посланцев французского короля,  когда  они  явятся,  чтобы
арестовать ее.
   Солдаты, стоявшие на часах и набивавшие трубки, рассеянно теребя  кисеты,
были немногочисленны. В Пуату их перебьют по первому сигналу. То же случится
и с отрядами, преследующими  протестантов.  Уже  нескольких  непутевых  вояк
обнаружили с перерезанной глоткой в канавах, а  женщины  из  Морве  и  Меля,
которых пытались силком притащить к мессе, швыряли в лицо солдатам  пепел  и
пыль, и те, ослепленные, убирались в Плесси ни с чем.
   Герцог де Ламориньер и два  его  сына,  принадлежащие  к  могущественному
гугенотскому  роду,  укрылись  в  гроте  у  брода  в  Санти,  предварительно
прикончив драгунского лейтенанта, пожелавшего занять их поместье.
   Теперь почти все рассказы кормилицы Фантины заканчивались  так:  "Военные
люди все разрушили, и жители ушли в леса",  или  же:  "Бедный  рыцарь  хотел
избежать королевской мести и  укрылся  на  болотах,  где  прожил  два  года,
питаясь только угрями и дикими утками..."
   Стемнело. В лесу протрубил  рог.  То  не  был  охотничий  зов:  наверное,
какой-то скрывавшийся гугенот подавал тайный знак единоверцам. Один из  них,
барон Исаак де Рамбур, жил невдалеке  на  холме,  в  старом  полуразрушенном
замке, башни которого чернели в закатном небе. На трубный зов издалека тонко
отозвался охотничий рожок, потом  снизу  послышалась  ругань  встревоженного
Монтадура. С тех пор как проклятый пре