. Послушай, маленькая строптивица. Я ездил не к черепахам,
моей целью было встретиться с твоим бывшим хозяином.
   - Бывшим хозяином? - пролепетала Анжелика, не понимая.
   - С Рескатором, пиратом-христианином, который купил тебя за тридцать пять
тысяч пиастров в Кандии.
   Все поплыло перед  глазами  Анжелики.  Как  всякий  раз,  когда  при  ней
произносили это имя, она испытывала растерянность, смутное чувство надежды и
сожаления.
   - Мне удалось побывать на одном из его  кораблей.  Это  судно  встало  на
якорь в гавани  Агадира,  и  капитан  сообщил  мне,  где  он  находится.  Мы
обменялись двумя посланиями через почтовых голубей. Он скоро будет  здесь...
Придет за тобой!
   - Он придет за мной? - повторила она недоверчиво. Но  тяжесть  на  сердце
отлегла. Он скоро заберет ее...
   Конечно, это пират, но все же человек ее  расы.  Недаром  он  никогда  не
казался ей страшным. Он появится, худой, весь в черном, положит руку  на  ее
бедную голову, вынесшую столько унижений, я радость жизни снова  вернется  к
ней. Она добровольно пойдет за ним и наконец-то сможет спросить: "Почему  вы
тогда в Кандии купили меня за тридцать пять тысяч пиастров? Я показалась вам
такой красавицей, или вы, как Осман Ферраджи,  узнали  по  звездам,  что  мы
созданы друг для друга?"
   Что он ответит? Она вспомнила, с каким трудом он говорил,  какой  у  него
хриплый голос, вызывающий дрожь. Она совсем  не  знала  этого  человека,  но
представляла  себя  лежащей  на  его  груди,  мечтала,  чтобы  он  увез   ее
далеко-далеко отсюда. Кто же он?  Путешественник,  явившийся  из  неведомого
царства, везущий с собой их будущее. Он спасет ее...
   - Это же невозможно, Осман-бей. Это чистое безумие!  Разве  Мулей  Исмаил
когда-нибудь согласится на такое? Он не из тех,  кто  легко  выпускает  свою
добычу. Рескатору снова придется выкупить меня?
   Верховный евнух отрицательно покачал головой. Он заулыбался,  и  Анжелика
заметила в его взгляде ту же ясность и доброту, которые взволновали  ее  при
первой встрече, когда она приняла его за волшебника.
   - Не задавай больше вопросов, мадам  Зеленоглазка,  -  голос  его  звучал
таинственно и радостно, как в сказке. - Знай лишь, что звезды не солгали.  У
Мулея Исмаила будет много оснований согласиться на  просьбу  Рескатора.  Они
знают друг друга и связаны многими обязательствами. Государственная казна не
может  обойтись  без  пирата-христианина,  щедро   питающего   ее,   выкупая
каторжников. Но есть и более важная причина.  Наш  султан,  столь  уважающий
законы шариата, будет обязан уступить.  Ибо  здесь  вмешалась  рука  Аллаха.
Слушай же, Фирюза: этот человек некогда был...
   Он замолчал, как будто захлебнувшись. Анжелика, смотревшая  ему  в  лицо,
увидела, как его глаза широко раскрылись, полные удивления и испуга. Они уже
были такими однажды, той звездной ночью на башне Мазагреб.
   В его горле опять что-то заклокотало, и вдруг фонтан  крови  брызнул  изо
рта, заливая одежду Анжелики. Верховный евнух рухнул ничком, скрестив  руки.
Позади него возник белокурый бородатый гигант в  лохмотьях.  Лезвие  кинжала
блеснуло в лунном свете.
   - Готова, крошка? - спросил Колен Патюрель.

Глава 24

   Оглушенная и растерянная  Анжелика  перешагнула  через  бездыханное  тело
Верховного евнуха. Она прошла  через  дверцу,  которую  Патюрель  запер  так
тщательно, словно специально был приставлен к ней. Они  несколько  мгновений
помедлили в тени  стены  перед  белеющей  под  луной  площадью,  которую  им
предстояло пересечь. Потом Колен Патюрель схватил молодую женщину за руки и,
не говоря ни слова, потащил через освещенное место. Он  стремительно  одолел
площадь и толкнул свою спутницу, словно в воду, в спасительную  тень.  Здесь
они вновь подождали, прислушиваясь... Все  было  тихо.  Единственный  страж,
который мог заметить их, только что свалился со стены.
   Они прошли под сводами ворот. Анжелика споткнулась обо что-то мягкое. Это
было тело другого человека, которому Колен  Патюрель  вонзил  нож  в  спину,
когда ему нужно было проникнуть за последнюю ограду. Потом они почувствовали
тошнотворный запах. Целая гора  нечистот  высилась  на  задворках.  Анжелика
вынуждена была взобраться на нее вслед за своим проводником. Он проворчал:
   - Нет ничего лучше, чтобы замести следы...  Запахи  смешиваются,  и  если
завтра они пустят собак...
   Анжелика  не  спрашивала  объяснений.  Решив  бежать,  она  заранее  была
согласна на все.
   Колен Патюрель скользнул в илистый сточный канал,  по  которому  спускали
воду, чтобы смывать нечистоты. Это мало помогало, так что им было  лучше  не
видеть того, что под ногами. Шлепая по  грязи,  одурманенные  вонью,  они  с
трудом, на ощупь пробирались вперед. Скользя, Анжелика цеплялась за лохмотья
спутника, а он одним движением ставил ее на ноги. Когда он поднимал  ее,  ей
казалось, что весит она не более соломинки. Она вспомнила, что о силе короля
пленников рассказывали легенды. Женщины из гарема  однажды  видели,  как  он
свернул шею дикому быку, против которого его выпустил с голыми руками  Мулей
Исмаил.
   - Кажется, здесь, - прошептал он.
   И метнулся в темноту. Анжелика осталась одна.
   - Где вы? - закричала она.
   - Наверху. Давайте руку.
   Анжелика подняла руку. Ее схватили, она взлетела  вверх  и  оказалась  на
суку большого дерева.
   - Тоже неплохой способ заметать следы, а, малышка? Теперь внимание!
   Затем последовал сложный трюк, в котором Анжелика играла роль громоздкого
тюка,  который  поднимают,  раскачивают  и  бросают  через   стену.   Слегка
ушибившись, она оказалась на куче  свежей  травы.  Колен  Патюрель  спрыгнул
рядом с ней.
   - Ну что, крошка, цела?
   - Цела. Где мы?
   - В садах Родани.
   - Это один из ваших сообщников?
   - Нет, скорее наоборот. Но я знаю это место. Я строил дом Родани. Вон  те
огни, что виднеются сквозь листву, - это терраса. Если пройти через сады, то
не надо пересекать весь город.
   Анжелика почувствовала приступ тошноты от запаха, пропитавшего ее одежду.
Они бесшумно проскользнули под ветвями оливковых  деревьев,  растущих  вдоль
задней стены.
   Вдруг со стороны дома раздался звонкий лай собак. Колен  Патюрель  замер.
Лай усиливался. Собаки волновались, почуяв чужаков.  За  деревьями  не  было
видно, что делалось у дома, обитателей которого потревожил собачий  лай,  но
огней явно прибавилось. Слуги зажгли факелы, перекликались по-арабски.
   - Кажется, они устраивают облаву в саду, - прошептала Анжелика.
   - Этого следовало ожидать.
   - Так что же мы будем делать?
   - Не бойтесь ничего, крошка.
   В эту минуту Анжелика поняла, почему за двенадцать лет плена среди  тысяч
невольников разных племен и различного происхождения, наполнявших  городскую
каторгу, нормандец Колен Патюрель приобрел такое влияние.  Один  голос  чего
стоил! Спокойный, убедительный,  с  легкой  хрипотцой,  голос  человека,  не
знающего сомнений и  страха.  Атлетическое  сложение  Колена  Патюреля,  его
повадки и взгляд дополняли это впечатление мощи и  совершенства.  Такому  не
надо бороться с самим собой, он не  будет  дрожать  и  колебаться!  Анжелика
чувствовала: в этой широкой груди сердце всегда бьется  ровно,  кровь  редко
ускоряет  свой  бег.   Такая   исключительная   уравновешенность,   простой,
мужественный ум - вот сила,  способная  противостоять  самой  смерти!  Колен
Патюрель был надежным, словно несокрушимая скала.
   Однако положение было отчаянным. Слуги взяли двух черных  ищеек,  которые
залаяли первыми. Под водительством хозяина дома  они  пустились  прочесывать
аллеи сада. Собаки  тянули  прямо  к  месту,  где  находились  беглецы.  Все
отчетливее доносились приближающиеся голоса и даже  треск  горящих  факелов.
Сквозь густую листву уже можно  было  разглядеть  их  колеблющееся  пламя  и
летящие искры.
   - Мы погибли! - выдохнула Анжелика.
   - Не бойтесь ничего,  крошка.  Закутайте  лицо  покрывалом  и,  чтобы  ни
случилось, молчите. Подчинитесь мне.
   Он поднял ее на руки, осторожно  и  властно  положил  на  мох.  Его  тело
помешало ей увидеть резкий свет, озаривший глубину рощи, а ощущение, которое
она испытала от прикосновения его мускулистой груди и бороды,  щекочущей  ей
лицо, избавило от других волнений.  Она  казалась  птицей  в  его  узловатых
руках, он бы мог придушить ее одним  движением.  Она  задохнулась,  откинула
голову, чтобы набрать воздуху, и не смогла сдержать вырвавшийся стон.
   Их окружили, обмениваясь восклицаниями  по-арабски.  Она  слышала  ругань
хозяина, насмешки слуг. Хозяин дома стал пинать  Колена  Патюреля  ногой.  В
ответ нормандец, приподнявшись, воскликнул по-французски:
   -  Ох,  Жозеф  Гайар,  неужели  ты  не  будешь  снисходителен  к   бедным
влюбленным? Господь свидетель, у меня нет десяти жен, как у тебя!
   Родани, а это был не кто иной, как  Жозеф  Гайар,  вероотступник-француз,
служащий на военных складах, вышел из  себя.  В  бешенстве  он  стал  тыкать
дерзкого пленника кулаком.
   - Ах ты, распутник! Я отучу тебя  блудить  в  моих  садах!  Когда  же  ты
поплатишься за свое адское нахальство, Колен Патюрель? Ты забыл, что ты раб,
ты...
   - Я мужчина, как и все остальные, и француз, как ты сам! Да полно тебе...
- добродушно  отвечал  нормандец.  -  Ну-ну,  приятель,  не  станешь  же  ты
устраивать скандал из-за милашки, что подвернулась мне, несчастному рабу!  Я
ведь даже не знаю, какого цвета у нее кожа!
   - Я завтра же пожалуюсь султану!
   - Тебе нужно, чтобы тем, кто меня сторожит, отрубили головы? А мне султай
всыпет не более двадцати палок. Мы с ним в ладу. Когда  мне  удается  хорошо
организовать работу, он уж знает, что  нет  для  меня  лучшей  награды,  чем
послать ко мне одну из своих заброшенных мавританок. Мне  ведь  не  пристало
быть разборчивым. Или ты другого мнения?
   - Но почему в моих садах? - завопил оскорбленный Родани.
   - Травка тут мягкая, да и товарищи не будут завидовать.
   Вероотступник пожал плечами.
   - "Товарищи"! Так  я  тебе  и  поверил.  Если  среди  этих  некормленных,
задавленных работой кляч кто и сохранил  тягу  к  женщине,  так  только  ты,
жеребец этакий, чтоб тебе сдохнуть, единственный, кому нужно...
   - Ну вот, друг, ты все и понял. Кюре из нашей деревни меня  предупреждал,
когда мне еще только сравнялось пятнадцать:  "Колен,  сын  мой,  волокитство
погубит тебя..." А ты помнишь, как мы кутили в Кадиксе, во время остановки в
порту, когда...
   - Нет, не помню! - взревел вероотступник. -  И  желаю,  чтоб  ты  убрался
отсюда. В моих садах... Постой-постой! А как же ты сюда проник?
   - Через заднюю дверку. Запор мне знаком, я сам его вставлял.
   - Бандит! Завтра же заставлю сменить его!
   Под градом палочных ударов Колена Патюреля и Анжелику погнали к дверке  в
глубине сада. Она была заперта,  но  слуги,  раздосадованные  происшествием,
ставившим под сомнение их бдительность, не стали искать объяснения этому. Ее
открыли. Обоих грубо вытолкали на темную улицу.  Далее  Колен  Патюрель  шел
первым, она - чуть позади.  Их  путь  проходил  по  замысловатому  сплетению
узеньких улочек,  напомнивших  Анжелике  лабиринт,  где  она  заблудилась  в
Алжире. Ее проводник пробирался по ним уверенно, но ей казалось,  что  этому
лабиринту не будет конца.
   - Когда же мы выйдем из города? - прошептала она.
   - А мы не будем из него выходить.
   Он  остановился  и  постучал  в  какую-то  дверь.  Вскоре  рядом  с   нею
приотворилось  окно,  забранное  решеткой,  крашенной  в  красный  цвет,   и
освещенное фонарем. После краткого разговора им  открыли.  Анжелика  увидела
мужчину в черном, с удлиненными бархатными глазами. Он был в ермолке.
   - Это Кайан, зять старого Савари, - представил Колен  Патюрель.  -  Мы  в
меллахе, еврейском квартале. Здесь безопасно.
   Другие  беглецы  ждали  в   соседней   комнате,   озаренной   диковинными
венецианскими лампами с цветными стеклами. Их  радужные  блики  подчеркивали
малопривлекательный вид бледных, поросших щетиной лиц  Пиччинино-венецианца,
маркиза де Кермева, Франсиса-арлезианца, Жака д'Аррастеги, старого  Колоэнса
и Жан-Жана-парижанина. Все они сейчас казались Анжелике ничтожными отбросами
рода человеческого.  Она  стояла,  прислонившись  к  притолоке,  пока  Колен
Патюрель рассказывал компаньонам о  своей  вылазке.  Она  слышала,  как  они
прысхали от смеха, когда он описывал случай в саду Родани.
   - Что будет, когда они сообразят, что ты был с главной  фавориткой  Мулея
Исмаила!.. Жалуйся  потом,  Колен-распутник,  что  тебе  доставались  только
объедки!..
   Они повернули к Анжелике смеющиеся лица, но выражение веселья на них  тут
же погасло. Жан-Жан-парижанин присвистнул:
   - Фью!.. Кажется, дело скверное! Она ранена?
   - Нет. Это кровь главного гаремного демона, которого я пырнул ножом.
   Анжелика оглядела себя. Она была измазана кровью и грязью.
   Вошла  молодая  еврейка  с  незакрытым  лицом,  обрамленным  украшениями,
свисавшими с головного убора. Она взяла Анжелику за руку и отвела в соседнюю
комнату. Там над лоханью с горячей водой  поднимался  пар.  Анжелика  начала
раздеваться.  Еврейка  хотела  помочь  ей,  но  она  отклонила  помощь.  Она
чувствовала себя отвратительно.  Ее  руки  стиснули  покрывало,  запятнанное
кровью. Она с силой прижала его к груди. Ей виделось  огромное  безжизненное
тело мага...
   "Не спрашивай  ни  о  чем,  Зеленоглазка.  Знай  только,  что  звезды  не
солгали..." Силы покинули ее, и она разрыдалась. Слезы лились потоками, пока
она, стоя над лоханью, отмывала  со  своих  одежд  кровь  Верховного  евнуха
Османа Ферраджи.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ПОБЕГ

Глава 1

   Замысел Колена Патюреля был самым смелым, самым рискованным из  тех,  что
были на памяти мекнесских невольников. Пусть султанские стражники  бросаются
в погоню на север и запад, а беглецы между тем укроются  в  недрах  меллаха,
под самым носом у своих мучителей, чтобы, переждав три дня,  отправиться  на
юг.
   Принадлежность к преследуемым меньшинствам превратила марокканских евреев
и христиан в сообщников. Старый Савари наладил здесь весьма полезные  связи.
Он был своим  человеком  в  меллахе,  где  его  зять,  Самуил  Кайан,  "этот
очаровательный мальчик", взвешивал на своих весах ювелира изумруды и рубины,
беря их кончиком пинцета. Его хорошо знали в зловонных застенках  зиндана  и
уважали  в  лагере  рабов,  где   он   многократно   бывал.   Деятельный   и
предприимчивый  Савари  сумел  сблизить  интересы  сообщников,  уравновесить
стремления и способствовать возникновению  нерушимой  преданности.  Он  свел
Пиччинино-венецианца с законным тестем Кайана, с тем самым  Байдораном,  что
был в такой милости у Мулея Исмаила, который постоянно  советовался  с  ним.
Байдоран был главным поставщиком для снаряжения всех его военных кампаний.
   Араб по натуре непредусмотрителен, подвержен расточительным порывам своих
страстей. Он не может обходиться  без  заимодавцев  и  менял.  Мусульманский
город не мог бы существовать, не будь рядом другого поселения, ненавидимого,
как опухоль: меллаха, неисчерпаемого источника провианта и  наличных  денег,
хотя его простому люду  ежечасно  грозили  голод  и  разорение.  Можно  лишь
гадать, каким чудом уживались в одних стенах стрекоза и муравей.
   Араб знал: мир принадлежит ему. Победы и грабежи  пополнят  его  сундуки,
когда они опустеют. Еврей не мог надеяться ни на что, кроме  проницательного
разума и бережливости в ожидании прихода черного дня. Отсюда его способность
предвидения,  бесконечного   предвидения.   Примитивному   обмену   товаров,
практикуемому в торговле африканцами, он  противопоставлял  знание  биржевых
курсов и благодаря постоянным разъездам был осведомлен о  колебании  цен  на
рынках всего света.
   Между  двумя  этими  мирами,  столь  несхожими,   но   крепко   спаянными
необходимостью,  шла  глухая  напряженная  борьба,  страшное  и   неизбежное
столкновение  двух  природных  сил.  Драмы  назревали  постепенно.   Однажды
происходил взрыв. Мусульмане с  саблями  врывались  в  меллах.  Сила  булата
побеждала силу злата... и все начиналось сначала.
   Еврею было небезопасно  оказаться  при  наступлении  темноты  в  арабском
городе. Однако и мусульманину не стоило задерживаться допоздна в меллахе.
   Семь сбежавших христиан, укрывшихся там, были ограждены от  преследования
непроницаемой стеной этой многовековой вражды. Евреи Мекнеса хорошо понимали
их положение, ведь с ними происходило нечто подобное. Один или два  раза  за
поколение их вырезали, но потом они одерживали верх, ибо  в  их  руках  были
сосредоточены крупнейшие состояния  города.  Сам  Мулей  Исмаил  был  связан
запутанными нитями различных долговых обязательств. Поэтому им казалось, что
они все могут себе позволить, вплоть до такого безумства, как укрытие беглых
рабов. Этот поступок наполнял их души огромным тайным  удовлетворением.  Его
испытывал такой значительный человек, как  Самуил  Байдоран,  когда  шел  во
дворец и падал ниц перед султаном, трясущимся от бешенства, с пеной на губах
выслушивающим доклад об исчезновении Колена Патюреля и его товарищей.
   Но он разослал погоню во все стороны. Их приведут в цепях,  они  погибнут
от  страшных  пыток!  Самуил  Байдоран  поглаживал  свою   длинную   бороду,
почтительно кивая:
   - Ты правильно поступишь, государь. Мне понятен твой гнев.
   Мулей Исмаил умел угадывать чужие мысли, его проницательность была  почти
сверхчеловеческой. Но он знал, что никогда не сумеет  проникнуть  в  помыслы
этого еврея, которому был обязан своим богатством его отец Мулей Арши.
   Это смущало его, рождало  затаенный  гнев,  который  рос  в  глубине  его
бурной, смятенной души, как семя будущей трагедии. "Придет день... -  клялся
он, глядя на глухие стены меллаха, - погодите, придет день!"
   В жилище Самуила Кайана для беглецов  медленно  и  тяжело  протекли  трое
суток. Вечером второго дня возникла суматоха: узкая улочка была  потревожена
конским топотом, по ней бешено пронеслись  всадники.  Жена  Самуила  Рахиль,
взглянув через красную решетку, прошептала на полуфранцузском - полуарабском
жаргоне:
   - Это султанские стражники,  два  негра.  Они  направляются  к  Иакову  и
Аарону, засольщикам голов.
   Посланцы Мулея Исмаила и впрямь явились предупредить этих двух  известных
мастеров своего дела, чтобы приготовили бочки с рассолом. Султан, взбешенный
побегом рабов, собственноручно отрубил головы более чем двадцати стражникам.
И остановился лишь потому, что обессилел. Головы казненных будут  выставлены
на перекрестках города, но  сначала  Иаков  и  Аарон,  или  кто-либо  из  их
собратьев по ремеслу должны их засолить. Это низменное занятие  было  уделом
исключительно  евреев.  Отсюда  и  произошло  название  их   квартала,   где
совершался нечистый обряд соления "меллах", от слова "мелл" - соль.
   Пришел сосед, шепнув, что есть  новости.  Солдаты,  посланные  по  следам
беглецов, еще не возвратились.  Ясно,  что  они  боятся  вернуться  несолоно
хлебавши. По всей видимости, слух о бегстве  рабыни  из  гарема  и  убийстве
Верховного евнуха пока не слишком распространился. Когда Мулей Исмаил  и  об
этом узнает, кто вообразит его гнев!.. Что ж, будет новая работа для  Иакова
и Аарона.
   Анжелика  проводила  эти  дни  с  еврейками   в   разноцветных   платьях,
обвешанными украшениями из чистого золота, словно иконы в роскошных окладах.
Зеленый, алый, оранжевый и лимонный цвета  их  нарядов,  их  полосатые  шали
подчеркивали блеск черных глаз и очарование  лиц  цвета  янтаря,  светящихся
подобно драгоценностям. Рядом со своими мужчинами с их черными  сюртуками  и
повадками тощих котов они  блистали  богатством,  как  и  дети,  изумительно
красивые, изящные и тоже в одеждах всех цветов. Здесь была Ребекка  -  мать,
были дочери Рахиль и Руфь, сноха Агарь и маленькие Иоас, Иосиф и  прелестная
куколка  Абигель.  Они  делились  с  Анжеликой  мацой,  рисом  с   шафраном,