ашинально
подняла свои прозрачные руки и подтянула слегка ослабший узел его кружевного
жабо, затем расправила отложной  воротничок  его  редингота  жестом  нежной,
обеспокоенной внешностью своего мужа супруги, чего бы она никогда не сделала
прежде. Скорее он сам всегда следил за собой  и,  как  всякий  военачальник,
озабоченный тем, чтобы явиться на командный пункт  или  возглавить  сражение
без какого бы то ни было внешнего изъяна, выходил из рук своих шталмейстеров
и слуг безукоризненно одетым и экипированным,  придавая  такое  же  значение
наружности домашних и челядинцев.
   Однако не было ничего удивительного в том,  что  за  время  происходившей
здесь схватки он невольно допустил некоторую небрежность в отношении  своего
туалета, и жест Анжелики вызвал его улыбку: настолько этот  не  свойственный
ей жест, трогательный и нежный, свидетельствовал о ее возвращении к жизни.
   Она же, прикасаясь пальцами к шероховатости вышивки,  долго  не  отводила
руки, чтобы почувствовать крепкое и сильное плечо, и  ощущение  было  таким,
словно она ступила  на  твердую  землю,  перестала  плавать  в  безвоздушном
пространстве в окружении призраков.
   Это была его улыбка. За все время ее "путешествия" именно эту улыбку  она
больше  всего  боялась  никогда  не  увидеть  впредь,  и  это   беспокойство
продолжало жить в ней крошечной черной точкой в средоточии  райского  света;
сожаление об этой улыбке,  об  этих  губах,  четкий  и  чувственный,  слегка
мавританский рисунок которых она так любила, заставило ее спросить: "Он тоже
идет со мной?" Она испытала силу его чар, вынудившую ее вернуться,  покинуть
дорогу света и возобновить поиски мужа среди живых.
   С  тех  пор,  возвратившись  на   землю,   она   должна   была,   подобно
мореплавателю, определить свое местонахождение.
   Итак, она встала на твердую почву.  Довольно  быстро,  как  ей  говорили,
однако, с ее точки зрения, долго и мучительно.
   Потерянная, она все еще боялась, что  опять  начнет  "молоть  вздор".  Ей
предстояло соотнести реальность и видение или то, что ей удалось  воспринять
в тумане и тоске беспамятства, а может  быть,  и  помутившимся  перед  лицом
смерти рассудком,  расставить  вещи  и  людей  по  своим  местам.  Это  было
непросто, ибо все и без того ходили как в воду опущенные, по прошествии этих
ужасных скорбных дней, словно за время ее забытья землетрясение разрушило не
только дом, но и весь город. За каждым  замечала  она  блуждающий  взгляд  и
нерешительность  в  поведении,  как  будто  они  были  вывернуты  наизнанку,
вынужденные  в  эти  трагические  часы   являть   окружающим   вместо   лица
непроницаемую маску, с которой никак не могли расстаться.
   Была ли она в чем-то виновата? Что она там наговорила, в бреду?
   Две смутно  различаемые  ею  женские  фигуры  в  строгих,  белых,  плотно
облегающих голову капюшонах сновали взад и  вперед.  В  руках  у  одной  был
какой-то прут, и ей показалось, что они пребывали в смятении,  еще  большем,
чем она.
   Кто-то рассказал ей: стоило этим  женщинам  очутиться  в  доме,  как  они
заявили, что колыбель стоит не на том месте, равно как и  кровать  роженицы,
поскольку они ощущали на себе воздействие вредоносных излучений,  исходивших
из щелей, образованных сдвигами земной коры.
   - Взгляните на кота!
   В самом деле, как только передвинули колыбель,  кот  сразу  же  свернулся
клубком на том самом месте,  где  она  стояла,  что  явилось  подтверждением
существования этих излучений. Ведь кошки, в отличие от людей, отыскивают эти
незримые раны земли, заряжаясь от них теллурической энергией.
   А что дом?
   - И дом тоже стоит не на месте.
   - Подожгите его! - сказали они.
   Ибо не без некоторой злобы господин кот стал укладываться в самых  разных
местах, и все судорожно принялись  передвигать  мебель:  кровати,  обеденные
столы, шкафы - с грохотом, напоминающим тот шум  повозки,  который  Анжелика
слышала в своем сне и от которого у нее раскалывалась голова.
   - И дом стоит не на месте, - безапелляционно повторяла одна из  женщин  в
белом капюшоне, следуя по пятам за той, что держала в руках прут -  искатель
подземных родников, сопровождаемая, в свою очередь, котом.
   - Подожгите его, подожгите!
   - Это квакерши-колдуньи,  -  шепнула,  наклонившись  к  Анжелике,  миссис
Кранмер. - Они очень подозрительны.
   Анжелика внимательно посмотрела на нее, заинтригованная ее внешним видом.
   Она с трудом узнавала ее, а порой и вовсе не узнавала и  в  такие  минуты
спрашивала себя, кто эта гримасничающая  женщина  со  вздрагивающей  верхней
губой, посеревшая, со впалыми  глазами,  расширенными  зрачками,  неубранной
головой, отодвигающая полы и склоняющаяся над ней?
   - Не понимаю, - говорила она, - почему консистория до сих пор не  выслала
их из города? Что это вы так на меня смотрите?
   - Скажите, мадам, разве  в  Лондоне  стало  модно  надевать  только  одну
серьгу?
   Миссис Кранмер быстро коснулась рукой мочки уха.
   - О Господи! Я забыла  надеть  вторую.  Совсем  лишилась  рассудка.  Меня
беспокоят сто  раз  на  дню,  даже  во  время  туалета.  Только  бы  она  не
потерялась.
   И она со стоном выбежала из спальни.
   Анжелика корила себя за невыдержанность. Она упрекала  себя  в  том,  что
куда восприимчивее к деталям одежды, чем к словам собеседника. Впрочем, этот
интерес способствовал ее возвращению к  жизни,  тогда  как  сказанное  в  ее
присутствии она почти тотчас же забывала. На  ее  языке  вертелись  вопросы,
которые она не осмеливалась задавать, боясь, как бы  не  подумали,  что  она
вновь впала в беспамятство. Так, она спрашивала себя, куда девались ангелы с
длинными белыми волосами; их отсутствие печалило ее - ведь не могло  же  все
это ей присниться! Она была уверена: они приходили, раз ее дети живы.
   Она неожиданно узнала их по красной букве А, вышитой  на  корсаже,  когда
две женщины в белых капюшонах, наводившие  такой  ужас  на  миссис  Кранмер,
поклонились  ей  с  ангельскими  улыбками,  подойдя  к  ее  кровати,   чтобы
поухаживать за ней и перестелить постель.
   - Где же ваши волосы? - воскликнула она.
   - Под капюшонами, - ответили они со смехом. - Было поздно, миссис Кранмер
металась в отчаянии. Мы уже легли в постель, когда пришли за нами, чтобы  мы
помогли ребенку. Мы только и успели,  что  накинуть  одинаковые  платья,  и,
простоволосые, последовали за ним. Все эти два дня мы не отходили  от  вашей
кровати и от колыбели младенцев.
   - Кто пришел за вами?
   - Черный Человек!
   У Анжелики вновь закружилась голова... Черный Человек! Иезуит! Опять этот
таинственный образ из предсказания! Потом она вспомнила, что они  находились
в Новой Англии, и если в Новой Франции  обращенные  индейцы  часто  называли
членов  "Общества  Иисуса"  "Черными  Сутанами""   то   было   маловероятно,
во-первых,  чтобы  он  появился  в  окрестностях  Салема,  где  к   иезуитам
относились хуже, чем к выходцам из Преисподней, а во-вторых, пуритане  могли
назвать Черным Человеком самого Дьявола. Об этом говорил  ей  Шаплей  в  тот
раз, когда она впервые встретила его в остроконечной шляпе  в  лесу.  И  сам
собой напрашивался вывод, что это  суеверие,  накрепко  засевшее  в  умах  и
подтвержденное многочисленными ссылками теологов, возникло из  того  страха,
который испытывали первые иммигранты, заброшенные на враждебный и незнакомый
берег,  поросший  непроходимым  и  бескрайним  лесом,  кишащим   зверями   и
язычниками и начинавшимся в двух шагах от их жилищ.  Этих  поселенцев  можно
было понять.
   Ибо враждебнее моря мрака, которое им удалось  преодолеть,  был  для  них
лес,  противопоставлявший   их   упорству   пионеров,   одержимых   желанием
обрабатывать землю-кормилицу, сплоченные  ряды  деревьев,  уступавших  малую
часть плодородной земли лишь ценою их неимоверных усилий. Отступая вместе со
своими демонами, этот лес по-прежнему оставался бескрайним. Итак, считалось,
что Черный Человек скрывался в этом первобытном лесу,  объединяя  под  своей
властью  вверившихся  ему  язычников.  Стоило  только  одинокому  страннику,
приплывшему со Старого Света, повстречаться с  ним,  как  Черное  Привидение
протягивало ему толстую тяжелую книгу с  ржавой  застежкой  и  металлическую
ручку с пером.
   - Напиши свое имя, - приказывал Сатана.
   - Какими чернилами?
   - Своей кровью.
   - А если я не захочу?
   Дьявол ухмылялся, обнажал грудь своего собеседника и запечатлевал на  ней
колдовским способом красную отметину. А потом приказывал:
   - Можешь подписывать! Ад так или иначе пометил тебя.
   И вот сотни, тысячи запоздалых путников или  авантюристов,  не  уважавших
строгие религиозные законы своей общины, были помечены Сатаной,  и  особенно
много было их поначалу, так как позднее  осведомленные  верующие  вели  себя
осмотрительнее. В  напоминание  об  этом  вероломном  самоуправстве  Сатаны,
неустанно   подкарауливающего    вероотступника    или    горячую    голову,
добродетельные пуритане установили обычай, в соответствии с которым виновный
в предосудительном поступке, но не заслуживающий смертной казни, на  которую
были обречены лишь убийцы и колдуны, приговаривался к ношению алой буквы.
   - Так кто же, говорите вы, обратился к вам  с  просьбой  помочь  ребенку?
вновь спросила она после долгого размышления, во время которого две квакерши
на редкость проворно сняли с нее ночную  рубашку,  омыли  с  ног  до  головы
душистой водой, перевязали, облачили в свежее  белье,  поменяли  простыни  и
наволочки.
   И вот теперь, когда они были так близко и  она  ясно  видела  чистоту  их
гладкой и свежей кожи, красоту молодых лиц, она понимала,  почему  не  сразу
узнала их в тех двух женщинах,  которые  терроризировали  миссис  Кранмер  и
которых она приняла за ангелов. Ведь это были очень молодые  женщины:  одна,
высокая и стройная, на вид лет  двадцати  пяти,  другая,  казалось,  недавно
вышла из подросткового возраста.
   В ответ на ее вопрос они обменялись  лукавым  взглядом  проказниц,  после
чего старшая взяла слово:
   - Прости нас, сестра, что мы осмелились назвать его Черным Человеком.  Мы
знаем, что в нем нет ничего дьявольского. Просто мы так называем  его  между
собой с тех пор, как он появился  в  Салеме:  одетый  в  черное,  с  черными
глазами и волосами, он внушал нам страх. Однако со временем  мы  узнали  его
как человека и, когда он приехал за нами, безропотно последовали за ним.
   - Так о ком же вы говорите? - взмолилась Анжелика,  напуганная  тем,  что
опять не понимает, повредилась в рассудке или утратила память.
   Да он же, французский пират из Голдсборо.
   Надо ли это было понимать так, что они говорили о Жоффрее?
   И  означало  ли  это,  что  Жоффрей  по-прежнему   оставался   в   глазах
Массачусетса французским пиратом? А если да, надо  ли  думать,  что  не  кто
иной, как Жоффрей, привез... ангелов?
   Она внезапно впала в глубокий сон, пробудившись  от  которого,  не  могла
поверить, что стоял все тот же день и она проспала не более часа.
   Миссис Кранмер вновь находилась в ее спальне со второй найденной серьгой,
и Анжелика, отдохнувшая, не только узнала хозяйку дома, но и обрадовалась ее
появлению, ибо в дальнейшем  именно  ей  стала  обязанной  наиболее  связным
представлениям о  событиях  дней,  проведенных  ею  в  беспамятстве.  Миссис
Кранмер то появлялась, то исчезала, однако у Анжелики сложилось впечатление,
что она непрерывно пребывала на посту то у изножия  кровати,  то  в  проходе
между альковом и стеной. Так оно отчасти  и  были  в  действительности,  ибо
бедная миссис Кранмер, потрясенная всем происшедшим в ее доме, понимая,  что
бессильна что-либо изменить и никто ей  не  подчиняется,  находила  приют  у
Анжелики, видя в ней, несмотря на ее  слабость,  благодарную  слушательницу.
Эта англичанка питала слабую надежду на то,  что,  войдя  в  курс  известных
событий, графиня де Пейрак при случае замолвит за нее словечко.
   Поэтому прежде всего благодаря ей получила Анжелика кое-какие сведения  о
тех, кого она про себя еще называла ангелами. Этот рассказ растянулся на три
встречи, но  такой  длинной  и  странной  оказалась  история,  что  Анжелике
почудилось,  будто  она  слушала  какую-то  нескончаемую  восточную   сказку
наподобие тех, что целыми-днями рассказывают в исламских городах нищие.
   Миссис  Кранмер  начала  слишком  издалека,  вспомнив  небольшую   группу
"квакеров", явившихся лет десять назад искать убежища в Салеме  после  того,
как  большинство  из  них  подверглось  в  Бостоне  тюремному  заключению  и
наказанию плетьми.
   Их приняли не столько из-за  терпимого  отношения  к  членам  неизвестной
секты, почитаемой  массачусетскими  теологами  одной  из  наиболее  опасных,
сколько из-за желания досадить бостонскому  губернатору  Уинтропу.  Впрочем,
они были немногочисленны, обещали вести себя  скромно,  уважать  гражданские
законы и воздерживаться от обращения новых адептов в свою сомнительную веру.
Среди них находилась очень молодая вдова по имени Рут Саммер. Так  вот,  ока
сразу же попросила принять ее в число салемских пуритан, сетуя  на  то,  что
была сбита квакерскими наставниками с  праведного  пути.  Истина,  единая  и
неделимая, которая, как это было со  всей  очевидностью  установлено,  вышла
очищенной   и   возрожденной   из   Реформации,    религиозного    уважения,
возглавленного вдохновенным немецким монахом Мартином Лютером, подхваченного
просвещенным  французским  священником  Жаном  Кальвином,  освободившись  от
ошибок галликанства, благодаря самоотверженной борьбе великого  шотландского
философа Джона Кнокса, ярого поборника пуританства, нашла  свое  законченное
выражение, проложив себе дорогу среди dissidentes <Диссидентов (англ.)>  или
гонимых "нонконформистов". По прошествии века, отделившись от  колеблющегося
пресвитерианства,  она   смогла   стать   purissinia   religio,   чистой   и
незапятнанной религией, черты  которой,  намеченные  вслед  за  израильскими
пророками в Послании апостола Якова и  во  всем  Новом  Завете,  воплотились
затем  в  "конгрегационализме",  легшем  в  основу  Массачусетской   хартии,
узаконенной ныне в Салеме.
   Рут Саммер пришлось выдержать строгий экзамен. Следует признать, что  она
отдавала себе отчет,  с  кем  имеет  дело,  и  досконально  изучила  историю
вопроса, не оскорбив суровых  стражей  закона,  определявших  судьбы  штата,
ошибочным отождествлением их с сонмом единоверцев, которых по привычке и для
большего удобства стали называть одним словом - "пуритане".
   А так как она обнаружила ум и хорошую осведомленность в начатом деле,  ее
приняли в общину. Она обжилась тем  быстрее,  что  вышла  замуж  за  Брайена
Ньюмена,  жителя  Салема,  обратившего  на  нее  внимание  на   процессе   и
пожелавшего взять ее в жены.
   Они получили в аренду ферму в окрестностях города и составляли  примерную
пару в столице Массачусетса вплоть до того дня, когда...
   Добравшись до этого места  своего  рассказа,  миссис  Кранмер  запнулась,
огляделась, после чего наклонилась к  уху  Анжелики.  Ее  голос  перешел  на
шепот.  До  того  дня,  когда  Рут  Саммер,  ставшая  Рут  Ньюмен,  супругой
достопочтенного Брайена Ньюмена (голос миссис Кранмер стал еще тише, а глаза
еще больше расширились) "увидела в пруду Номи Шипераль ...".
   Произнеся  эту  загадочную  фразу,  миссис  Кранмер  выпрямилась.   Затем
умолкла, как бы придавленная воспоминанием.
   - А что Номи Шипераль делала в пруду? - после  некоторой  паузы  спросила
Анжелика.
   Англичанка сжала губы, и ее лицо приняло отсутствующее выражение.  С  тех
пор много воды утекло, и она плохо помнит, сообщила она таким тоном, который
свидетельствовал о том, что, напротив, помнит все слишком хорошо.
   - Во всяком случае, - заметила она, покачивая головой,  -  родители  Номи
Шипераль не заслужили такой дочери.
   Появление служанки прервало ее рассказ, и ей пришлось замолчать.
   Когда миссис Кранмер возобновила свое повествование -  случилось  ли  это
через час или на  следующий  день  -  Анжелика  почти  забыла  эту  историю,
задаваясь вопросом, зачем миссис  Кранмер  ее  ей  рассказывает.  Английские
имена путались в ее голове...
   Тем  временем  она  узнала,  как  зовут  ее  собственных  детей:  девочку
Глориандрой, мальчика - Ремоном-Роже. Почему именно  так?  Кто  дал  им  эти
имена? Были крестины или только крещение? Мысль о крещении, вылетевшая у нее
из головы в то время, как ее малыш находился  в  смертельной  опасности,  не
давала ей покоя. Неужели и вправду она стала безбожницей?
   "Может быть, и безбожницей, но не удаленной от Бога", - поспешно  сказала
она себе.
   "Я взял тебя и пустил в открытое плавание", - произнес голос, эхо псалма,
исполненного нежности и участия.
   Миссис Кранмер, казалось, не терпелось продолжить свою историю.
   - С самого рождения Номи Шипераль всем было известно, что  она  колдунья,
но окончательно в этом убедились после случая с  вдовой  Рут  Саммер,  женой
Ньюмена. Поскольку последняя, увидав ее в пруду, недолго  думая,  выпрыгнула
из двуколки, заключила в свои объятия, поцеловала в губы и увела в хижину  в
глубине  леса,  в  которой  она  жила  до  замужества.  С  тех  пор  они  не
расставались. Это послужило лишним подтверждением тому,  что  Номи  Шипераль
колдунья, но также и тому,  что  Рут  Саммер-Ньюмен,  о  квакерском  прошлом
которой давно забыли,  ибо  она  неукоснительно  соблюдала  все  религиозные
обряды и  давно  уже  не  поддерживала  никаких  связей  со  своими  бывшими
единоверцами, под ритористической  личиной  новообращенной  всегда  скрывала
более чем сомнительное лицо неофита. Ибо  разве  можно  считать  нормальным,
что, владея фермой, хлевом, гумном, овчарнями, не говоря уже  об  амбарах  и
лавочке в порту, она тайно от всех сохранила за собой в лесу  хижину,  куда,
как это вскоре стало известно, частенько  наведывалась  одна,  будто  бы  по
дороге на рынок, где продавала колбасы и сыры? Не для того ли она уединялась
в этой хижине, чтобы общаться с Дьяволом?
   Так они и жили там, всеми презираемые, еще более омрачив свои скандальные
взаимоотношения тем, что  приютили  ребенка,  девочку,  забытую  под  кустом
сумаха цыганским племенем, которое по ошибке высадилось на сушу. Эти дикие и
необразованные существа думали, что прибыли в  Рио-де-Жанейро,  Бразилию,  и
пришлось сплавить их на юг с обезьянами, клячами и двумя ярко  раскрашенными
повозками в надежде на то, что десяти  или  двенадцати  английским  колониям
удастся, по очереди передавая их друг другу, довести до испанской Флориды  и
избежать цыганского дурного глаза.
   Итак, не было ничего удивительного в том, что г-н де Пейрак,  намереваясь
доставить их из хижины сюда, позаботился о хорошо  вооруженной  охране.  Ему
пришлось даже выставить для защиты дома Кранмеров своих гвардейцев с копьями
наперевес, чтобы держать на расстоянии негодовавшую толпу,  собравшуюся  при
их появлении, настолько вызывающими  казались  их  рассыпавшиеся  по  плечам
волосы. Тщетно уверяли они, что не имели времени причесаться...
   - Но послушайте... о ком это вы говорите? - воскликнула Анжелика.
   - Да об этих низких существах,  порочащих  своим  присутствием  мой  дом!
вскричала миссис Кранмер, шокированная тем, что Анжелика, выслушав эту столь
мрачную и скандальную историю, не выказала особого негодования. - Ах, да вот
же они!
   И она поспешно спряталась за  занавесками.  В  комнату  со  смехом  вошли
"низкие  существа",  неся  в  руках  по  куколке  в  сопровождении  цыганки,
пятнадцатилетней девочки, босоногой,  черноглазой,  с  венком  в  волосах  и
корзиной свежих фруктов в руке: груш, яблок и слив, - которую она  водрузила
на стол. В другой руке она несла корзину, наполненную  лепестками,  которыми
стала усеивать пол, чтобы освежить и наполнить  ароматом  комнату.  Старшая,
укладывая малышей в колыбель, сказала, что, так как день сегодня солнечный и
безветренный, она вышла