ыли платья и  другая  одежда,  кружева  белье,  перчатки,
туфли. В другом -  различные  предметы  обихода  и  роскоши,  необходимые  в
повседневной жизни.
   Туалеты и другие предметы  благоухали  Европой.  Еще  осенью  Жоффрей  де
Пейрак дал, должно  быть,  заказ  на  все  это  отправлявшемуся  в  плавание
Эриксону. Только что  вернувшийся  "Голдсборо"  и  доставил  дары  из  этого
полузабытого мира утонченности, изящества и красоты.
   Анжелика едва притронулась к  ним,  почти  равнодушная  к  этим  обломкам
умершей любви.
   Она не совсем понимала, зачем принесли их к ней этим вечером. В  нынешнем
ее состоянии она видела в этом скорее какую-то опасную ловушку.
   Она отвернулась от роскошных подарков, рассматривая их как  насмешку  над
ее бедами, и попыталась заснуть.
   Она содрогалась при мысли о том, что  может  произойти,  пока  она  спит.
Вдруг, проснувшись на заре, она увидит Колена на виселице.
   В конце дня, собрав все  свое  мужество,  она  попыталась  встретиться  с
мужем, но нигде не смогла найти его. Одни говорили, что  он  уехал  в  глубь
страны. Другие, что он отправился на своей яхте навстречу  какому-то  судну.
Отчаявшись, она решила немного отдохнуть, понимая, как это необходимо.
   Но беспокойство не улеглось. После короткого тяжелого сна она  проснулась
среди ночи и, не в силах вновь заснуть,  ворочалась  на  постели,  отдаваясь
своим горестным мыслям.
   После отдыха в ней с новой силой вспыхнула неприязнь к мужу. Поистине  ее
глубоко ранило его поведение нетерпимого и подозрительного хозяина.
   Не он ли на годы  оставлял  ее  одну,  а  сегодня  требовал  всего,  даже
верности в прошлом? Проявлял ли он такую же щепетильность  вдалеке  от  нее,
развлекаясь с другими женщинами?.. Тем  не  менее  он  решил  грубо  сорвать
завесу тайны, принадлежащей только ей. И потребовал  отчею,  приписывая  ей,
впрочем, куда больше  того,  что  было  за  время  ее  "вдовства",  ставшего
навязчивой идеей ревнивца.
   Когда она вспоминала эти пятнадцать лет жизни вдали от него, ей  виделась
главным  образом  длинная  череда  одиноких  ледяных  ночей,  где  молодость
прекрасной юной женщины была  растрачена  на  слезы  и  стенания  по  своему
кумиру.., но к счастью, и на крепкий, без сновидений, сон. У нее всегда  был
здоровый сон ребенка, и этот ее дар, пожалуй, и  спас  ее.  Будучи  хозяйкой
"Красной маски", она к вечеру смертельно уставала и мечтала  лишь  добраться
до своей узкой кровати, а на заре была готова встретить трудовой  день,  где
почти не было места для любви, если не считать приставаний чересчур  дерзких
мушкетеров, которых ей приходилось выставлять за дверь. Вспомнила  она  свою
подругу Нинон де Ланкло, упрекавшую ее, в то время шоколадницу, за  излишнее
целомудрие.
   Как светлые огоньки, легкие, дрожащие и быстро затухающие, вспоминала она
редкие ночи любви в объятиях преследуемого полицией парижского поэта или его
гонителя Дегре. И тот, и другой были  слишком  заняты  своей  маленькой,  но
жестокой игрой, чтобы всерьез уделять внимание любовнице.
   При дворе, несмотря на окружавший ее культ эротики, ее чувственная  жизнь
вряд ли была более напряженной. Может  быть,  даже  наоборот.  Привязанность
короля надежно изолировала ее от поклонников. А ее самолюбие в  сочетании  с
неизменной тоской по любимому призраку отвращали  ее  от  авантюр  и  легких
связей, которые, впрочем, становились ей невыносимыми, не успев  возникнуть.
И тогда? Что же ей оставалось?
   Несколько ночей с опальным графом Рагоски. Мимолетная встреча на охоте  с
герцогом Лозепом - ошибка, едва не обернувшаяся для нее бедой. Затем Филипп,
ее второй муж: две, может быть три встречи. Никак не более. И наконец Колен,
ее утешитель в пустыне...
   Если все  сложить,  подумала  Анжелика,  то  она  занималась  любовью  за
пятнадцать лет меньше, чем  самая  добродетельная  дама  со  своим  законным
супругом за три месяца.., или она сама  в  объятиях  Жоффрея  за  еще  более
короткий срок.  Было  из-за  чего,  в  самом  деле,  предать  ее  поруганию,
приговорить к позорному столбу, приписать ей  темперамент  некой  бесстыдной
Мессалины!.. Но напрасно она пыталась бы объяснить это  все  Жоффрею,  пусть
даже  с  изложением  точных  подсчетов,  логическое  значение  которых,  как
аргументов, построенных на фактах, он, человек науки, казалось,  должен  был
оцепить. Но увы! Она чувствовала, что даже такой ученый, как  Пейрак,  не  в
состоянии проявить абстрактную непредвзятость в  области  сердечных  чувств,
что он становится таким же, как все мужчины, когда дело идет об их инстинкте
собственника. Мужчины впадают в этом случае в бешенство и даже  самые  умные
из них не способны что-либо понять.
   И все же, к чему столько шума из-за одного поцелуя?
   Что такое поцелуй, в конце концов? Губы двух людей, которые соприкасаются
и сливаются. И соприкасаются сердца.
   Два потерянных создания сплетаются  в  лоне  божественной  бесконечности,
согревают друг друга своим дыханием, узнают друг друга во  мраке  ночи,  где
они слишком долго брели в одиночестве. Мужчина! Женщина!
   И ничего другого. Это все.
   А что такое близость,  если  не  продолжение  и  расцвет  того  неземного
состояния, которое столь редко выпадает на долю человеческого существа?..  А
кое-кому не выпадает никогда!
   Если это так.., если в этом реальная суть поцелуя?  Тогда  Жоффрей  прав,
осуждая ее за поцелуй, которым она обменялась  с  Коленом,  ставшим  Золотой
Бородой.
   Жизнь - это творчество, это трудное искусство. Фактически  самым  тяжелым
для Анжелики с ее гордым характером было признать, что гонения, презрение  и
гнев окружающих, оскорбляющие ее до глубины души, объяснялись ее поведением,
которое она сама временами признавала непростительным.
   Чтобы справиться  со  своим  чувством,  ей  необходимо  было  дать  этому
происшествию, этому ошибочному шагу правильную оценку. Однако ей  одной  это
сделать никак не удавалось. Она то полностью  обвиняла  себя,  то  видела  в
своей минутной слабости лишь приятную интермедию, украсть которую у тусклого
существования хорошенькая женщина имеет полное право.
   Влажная, облачная заря вырвала ее из этого нелепого кружения мыслей.  Она
поднялась разбитая, измученная неспокойной  ночью,  проведенной  в  холодной
пустой постели, истерзанная сознанием неопределенности в судьбе Колена.
   Тревожная серо-розовая  заря  принесла  песню  горлицы  с  ее  округлыми,
наполненными и вкрадчивыми руладами. Анжелика никогда не любила  сладковатое
воркование этих птиц. Их песня будет отныне напоминать ей короткий и грозный
сезон, пережитый ею в этом году в Голдсборо, который она  будет  называть  в
своих воспоминаниях проклятым летом.
   Сезон глухого ужаса, первые признаки которого давно уже бродили в округе.
И каждое  теплое  утро,  каждая  тревожная  заря  будут  для  нее  пронизаны
назойливой песней горлицы.
   За туманами нарастал  шум  порта,  переплетаясь  с  шумом  пробуждающейся
деревни. И вдруг послышались удары молота.
   Не виселицу ли там сколачивают? Голос моряка запел жалобную песню  короля
Рено:

   ... И когда наступила полночь
   Испустил дух король Рено.
   О, скажи нам, милая мама,
   Кто же так громко стучит?
   Дочь моя, это наш плотник
   Готовит амбар для зерна...

   Анжелика содрогнулась. Виселица? А может быть, гроб. Надо броситься туда,
действовать.
   Но день тек, продуваемый теплым ветерком, и ничего не происходило.

***

   Был еще вечер, но на землю легла  ночная  тьма  без  отблесков  света,  а
низкое, поливающее землю дождем  небо  опустилось  к  самому  морю,  закрыло
верхушки деревьев.
   Анжелика, вцепившись в  раму,  смотрела  через  стекло  на  двух  мужчин,
стоявших лицом к лицу. Она только что пересекла двор и  направилась  к  залу
Совета с намерением сказать наконец Жоффрею:
   - Давайте объяснимся... Каковы ваши планы?
   Но взглянув в окно, она заметила их, Жоффрея и Колена, стоявших  лицом  к
лицу в зале Совета. Они были одни и не догадывались, что за ними наблюдают.
   Колен держал руки за спиной, наверное, они были связаны. Жоффрей стоял  у
стола, заваленного свитками пергамента и картами.
   Медленно и методично он разворачивал один  за  другим  лежащие  на  столе
документы и внимательно вчитывался в них. Иногда он  доставал  из  стоявшего
перед ним открытого сундучка какие-то камни и разглядывал их при свете свечи
с видом знатока. В его руке блеснул вдруг волшебным зеленым огнем изумруд.
   По движению его губ Анжелика догадалась, что он обращался  к  пленнику  с
вопросами. Тот коротко отвечал. При одном из  ответов  Колен  придвинулся  к
столу и что-то пальцем указал на карте. Значит, пират не был связан!
   Теперь Анжелика испугалась уже за Пейрака. Вдруг,  поддавшись  искушению.
Колен схватит его за горло.
   Жоффрей, стоя в двух шагах от него, казалось, не замечал Золотой  Бороды,
забыл о его нечеловеческой силе.
   Нет.  Он  лишь  делал  вид,   что   не   придает   ей   значения.   Какая
неосмотрительность! Все тот же привычный  для  него  вызов  жизни,  стихиям,
людям. Все то же стремление идти дальше всех, до крайних  пределов  опыта..,
чтобы познать все самому, без посредников... Смерть когда-нибудь свалится на
него, как орел падает на свою жертву. "Жоффрей! Жоффрей! Остерегайся!"
   Она  вся  дрожала,  беспомощно  вцепившись  в  раму  окна,   инстинктивно
чувствуя, что она не имеет права вторгаться в отношения этих двух мужчин.
   Пусть сама судьба решит этот спор, исход этой схватки, этого столкновения
людей огромной воли. Ее женскому сердцу так хотелось, чтобы здесь не было ни
победителя, ни побежденного.
   Ее  взгляд,  полный  тоски,  обращался  то  к  одному,  то  к  Другому  и
остановился, словно притянутый магнитом,  на  легкой,  угловатой,  но  такой
крепкой фигуре мужа.  Отделенная  от  него  своего  рода  стеклянной  стеной
молчания, она как бы захватила его врасплох, во время сна... Она никогда  не
могла видеть его спящим, не испытывая при этом боязливого  волнения  и  даже
острой  ревности,  потому  что,  засыпая,  он  как  бы  ускользал  от   нее,
возвращаясь в свой тайный мужской мир.
   Серебристые отсветы на висках, в темной густой  шевелюре,  придавали  его
лицу  обманчивое  выражение  мягкости.  Он  всегда   был   замкнут,   тверд,
недоступен. И в то же время каждая  черточка  его  образа  была  ей  близка,
находила отклик в ее сердце жены и женщины, когда она  тайком  наблюдала  за
ним. Одну за  другой  она  восстанавливала  в  памяти  знакомые  черты:  его
осторожность и его пылкость, владение  собой  и  ловкость,  ум  и  ученость,
смягченные  редкой  человеческой  простотой;  свойственное  ему   задумчивое
выражение лица отражало всю глубину его мысли, но Анжелика представляла себе
движение его крепких мышц под одеждой из  темного  бархата,  его  энергию  и
силу,  его  необыкновенное  любовное  здоровье,  которое  было  заложено   в
неукротимости его могучего тела.
   Но тут глаза Анжелики обратились к Колену. Возникнув из  далеких  лет,  в
этой узкой комнате стоял король пленников Микнеса. Пестрая поношенная одежда
Золотой Бороды выглядела на нем маскарадным костюмом.
   В этот вечер к нему, казалось, вернулся королевский взгляд голубых  глаз,
глаз великого Колена, который столь же легко читал в душах людей, сколь и  в
знойных далях пустыни.
   Сама того не сознавая, Анжелика  в  этой  дуэли  была  на  стороне  более
слабого. Колена, ведь и сама она принадлежала к низшей  расе,  тысячелетиями
подавляемой и унижаемой расе женщин.
   Хорошо зная обоих, она понимала, что Жоффрей куда сильнее нормандца.
   Воспитанный на лучших образцах мировой философии и  науки,  изощренный  в
утонченных и бесконечных играх ума, он мог, не дрогнув,  выдержать  все  или
почти все, включая и раны сердца.
   Колен же, несомненно одаренный острым природным умом, но необразованный и
почти не умеющий читать, был безоружен перед неожиданными ударами судьбы.
   Именно она, Анжелика, нанесла ему эти удары. Видя теперь  его  пленным  и
заранее обреченным на поражение, несмотря на его недюжинную физическую силу,
Анжелика испытывала угрызения совести и неимоверные страдания.
   Внезапно Жоффрей оттолкнул от себя груду свитков  и  двинулся  к  Колену.
Сердце Анжелики дрогнуло.  В  приступе  страха  она  представила,  как  граф
наставляет на Колена пистолет и стреляет ему прямо в сердце. Ей понадобилось
некоторое время, чтобы убедиться, что в руках Пейрака нет оружия.
   Однако страх не исчез.
   За стеклом разыгрывался решающий эпизод встречи.
   Она догадалась об этом по дрожи, охватившей все ее  тело,  по  напряжению
ума и чувств в попытке понять происходящее.
   Близилась развязка. Но для нее она происходила в  молчании.  Двое  мужчин
обменивались неслышными ей репликами, словно ударами кулаков или кинжалов.
   Жоффрей говорил, стоя совсем близко  от  пленника,  впившись  глазами  во
внимательное, но настороженное лицо Колена. Затем черты нормандца исказились
выражением гнева и презрения, его кулаки  непроизвольно  сжались,  дрожа  от
бессильной  ярости.  Несколько  раз   он   отрицательно   покачал   головой,
противопоставляя нажиму Пейрака гордость неукрощенного льва.
   Тогда Пейрак отошел от него. Он принялся ходить  по  комнате  из  угла  в
угол, словно хищник в клетке, кружить вокруг Колена, как  бы  присматриваясь
острым  взглядом  охотника,  выбирающего  подходящий   момент   для   удара.
Вернувшись к нему,  граф  схватил  гиганта  двумя  руками  за  отвороты  его
кожаного камзола и приблизил свое лицо к нему, будто пытаясь сказать  что-то
по секрету. Говорил он  совсем  тихо.  Выражение  лица  Жоффрея  де  Пейрака
отличалось теперь угрожающей мягкостью, губы сложились в уклончивую и тонкую
улыбку, и Анжелике показалось, что  она  слышит  обаятельные  интонации  его
голоса. Однако за маской обольстителя в его  зрачках  горел  холодный  свет.
Случилось то, чего она боялась. Колен поддался напору Жоффрея де Пейрака.
   Мало-помалу непреклонная решимость, написанная  па  его  лице,  стерлась,
исчезла, уступив место выражению растерянности и  безнадежности,  близкой  к
отчаянию. Внезапно он уронил голову на грудь, то ли от изнеможения, то ли  в
знак признания.
   Что же такое мог сказать граф Жоффрей де Пейрак, чтобы так сломить Колена
Патюреля, который не гнул  спину  даже  перед  Мулаем  Исмаилом  и  под  его
пытками?
   Пейрак  замолчал,  продолжая  внимательно  следить  за  Коленом.  Наконец
тяжелая светловолосая голова пирата поднялась. Глаза его впились  в  темноту
за окном. Анжелика даже испугалась, подумав, что он ее заметил.
   Но Колен и не мог ничего видеть, так как взгляд его был обращен внутрь, в
самого себя. Ей почудилось, что она опять видела  выражение  некой  душевной
чистоты, какое бывало у него во сне, видела лицо Адама, запомнившееся с  тех
первых дней. Взгляд его голубых, будто еще  затуманенных  сном  глаз,  вновь
обратился к Пейраку, и двое мужчин пристально посмотрели друг на  друга,  не
говоря ни слова.
   Затем Колен еще несколько раз кивнул головой в знак одобрения и согласия.
   Пейрак вернулся к столу. В дверях показались тени  испанских  охранников,
которые окружили пленника и вывели его из комнаты. Анжелика и  не  заметила,
когда граф их вызвал.
   Жоффрей де Пейрак остался в комнате один. Он сел за стол.
   Анжелика сделала  шаг  назад,  испугавшись,  что  он  может  заметить  ее
присутствие. Но продолжала как  зачарованная  наблюдать.  Прошлой  ночью  на
островке граф следил за ней без ее ведома, а теперь и она хотела увидеть его
таким, каков он есть, когда он и не догадывается, что за ним наблюдают.  Чем
же проявит он себя?  Какую  маску  сбросит,  открыв  ей  свои  замыслы?  Как
раскрыть его подлинные мысли и решения?
   Она увидела, как он протянул руку к сундучку  с  изумрудами,  знаменитыми
изумрудами из Каракаса, отнятыми у испанцев Золотой Бородой. Он достал  один
необыкновенной величины изумруд, поднял его  к  глазам  и  углубился  в  его
созерцание при свете факела.
   И улыбнулся, словно в прозрачной глубине  драгоценного  камня  он  увидел
приятное для него зрелище.

Глава 11

   Следующий день был воскресенье.
   Слабый голос рожка замирал вдали, а звук колокола с маленькой  деревянной
колокольни,  тревожный  и  чистый,  как  плач  младенца,  призывал  верующих
протестантов на богослужение.
   Чтобы не остаться в долгу, состоятельные прихожане и отец Бос, к которому
присоединился реформат-отшельник, недавно вышедший из леса, решили отслужить
торжественную католическую мессу на береговом  обрыве  -  с  выносом  святых
мощей, крестным ходом и всем, что полагается в подобных случаях.
   Все утро  прошло  в  тайном  соперничестве  католиков  и  протестантов  в
религиозных песнопениях, но обошлось без происшествий.
   По  завершении  протестантской  службы  и   католической   мессы   зеваки
отправились в  порт,  где  было  объявлено  о  прибытии  кораблей.  К  звуку
сигнального рожка вскоре присоединился рев животных. Маленькое суденышко  из
Порт-Руаяля, что на полуострове, привезло обещанных двух коров и быка в знак
благодарности за продовольственную  и  денежную  помощь,  которая  спасла  в
прошлом году французскую колонию, брошенную на произвол судьбы далекой от ее
нужд администрацией Квебека. Выгрузка бедных животных, подвешенных ремнями к
блокам, прошла без осложнений, под громкие приветственные возгласы толпы.
   Новость о прибытии скота обсуждалась наравне со слухами о  предполагаемой
казни через повешение Золотой Бороды. Состоится ли она сегодня?..
   В этой суматохе заход в порт небольшого судна, с которого сошли Джон Нокс
Мазер, доктор богословия из Бостона, и сопровождающие  его  викарии,  прошел
незамеченным.  Акадийцы,  веселые  и  шумные,  и  их  краснокожие   союзники
мик-маки, с медными лицами, не обратили особого внимания на  достопочтенного
пуританина.
   На Мазере был  камзол  с  пышным  плиссированным  воротником  и  широкий,
темный, достающий чуть не до пят женевский плащ, в который он кутался, чтобы
укрыться от  ветра.  Его  шляпа,  украшенная  скромной  серебряной  пряжкой,
возвышалась над всеми другими.
   - Я хотел встретиться с вами, -  сказал  он  де  Пейраку,  вышедшему  ему
навстречу. - Наш губернатор напомнил на последнем собрании синода,  что  вся
территория  Мэн  в  конце  концов  принадлежит  Англии,  и  он  меня  просил
осведомиться у вас, так ли обстоит дело...
   Мазер с беспокойством огляделся вокруг.
   - Это похоже на вакханалию... Скажите мне, ходят слухи, что вы  живете  с
колдуньей?
   - Да, это так, - ответил Пейрак. - Идемте.., я вам ее представлю.
   Джон Нокс Мазер побледнел, в нем все задрожало, как дрожит вода  в  озере
перед бурей. Он растерялся. И было отчего: перестав  почитать  Богоматерь  и
Святых заступников, протестанты как  бы  обезоружили  себя  перед  происками
дьяволов. Они могли рассчитывать только на свою личную силу духа. К счастью,
достопочтенный  Мазер  в  избытке  обладал  такой  силой.  Он  выпрямился  и
приготовился встретить колдунью.
   Анжелика, узнав, что ее срочно зовет к  себе  граф  де  Пейрак,  оставила
своих раненых и с бьющимся сердцем отправилась в порт. Здесь она столкнулась
лицом к лицу с мрачным монументом, который был  представлен  ей  как  доктор
богословия из Бостона. Его холодные глаза внимательно ее изучали. В  глубине
души он был так же смущен, как и Анжелика. Она это поняла, поздравила его  с
благополучным прибытием и сделала легкий  реверанс.  Из  слов,  которыми  он
обменялся с графом де Пейраком, она узнала,  что  он  погостит  в  Голдсборо
несколько  дней  и  отметит  здесь  в  компании  с  ними  день   Господа   в
благодарность за Его добрые деяния.
   Приезд гостей отодвигал решение  незавершенных  и  мучительных  вопросов,
терзавших сердца и души жителей Голдсборо. Анжелика не знала, радоваться  ей
или горевать по поводу этой отсрочки.  Хотелось  бы  скоре