ия. При каждом движении на его мокрой от обильного пота  спине
словно извивались поблескивающие золотые змейки.
   Губы мавра были полуоткрыты, колдовской речитатив становился все быстрее,
настойчивее, истеричнее...
   - Абдулла!
   Дьявольское пение оборвалось.
   Глухой голос господина вырвал одержимого из транса.
   - Абдулла!
   Мавр вздрогнул, как вздрагивает дерево от удара топора. И вдруг с  ревом,
с пеной у рта, с загоревшимися глазами вскочил  и  сорвал  со  стены  кривую
турецкую саблю.
   Анжелика пронзительно закричала. Ей показалось, что сабля  просвистела  в
дюйме от головы Жоффрея де Пейрака. Тот  мгновенно  пригнулся.  Смертоносный
клинок опять едва  не  поразил  его,  но  он  увернулся  и  крепко  обхватил
одержимого за туловище, говоря с ним по-арабски и пытаясь образумить. Однако
мавр, похоже, одолевал его. Исступление, порожденное  не  нашедшей  утоления
похотью, придало ему невероятную силу.
   На помощь графу бросился  Никола  Перро,  и  в  тесной  каморке  началась
яростная борьба. Кто в ней победит, было неясно.
   Кто-то задел свисающую с  потолка  масляную  лампу,  она  накренилась,  и
горячее масло вылилось прямо на плечо Абдуллы. Он завопил от боли - и  вдруг
опомнился.
   Неистовая страсть, превратившая его  в  жреца,  вершащего  вечный  обряд,
отхлынула. Он снова был простым смертным, провинившимся слугой и  растерянно
оглядывался, вращая глазами. Вот тело его задрожало, и он  медленно,  словно
придавленный тяжестью руки хозяина, опустился на колени.  Еще  миг  -  и  он
простерся ниц, уткнувшись лбом в  скрещенные  руки  и  заговорил,  хрипло  и
скорбно, заранее признавая, что заслужил смерть.
   Анжелика склонилась над Бертиль. Следов насилия не было - девушка  просто
лишилась чувств от страха.  Может  быть,  мавр,  со  своей  медвежьей  силой
немного придушил ее, когда, зажимая ей рот  рукой,  чтобы  заглушить  крики,
тащил в самый нижний отсек корабля.
   Анжелика приподняла Бертиль, слегка встряхнула и  проворно  поправила  ее
корсаж и юбку. Однако проделала она это все же недостаточно быстро, ибо мэтр
Мерсело успел разглядеть, в каком беспорядке была одежда его дочери и сделал
из этого соответствующий вывод.
   - Какой ужас! Какой позор! - вскричал  он.  -  Моя  дочь,  мое  дитя!  О,
Господи!
   Он упал перед Бертиль на колени, прижал ее к груди, в  отчаянии  повторяя
ее имя, потом вскочил, бросился на распростертого мавра  и  принялся  пинать
его ногами. Тут ему в глаза бросилась валяющаяся на ковре  сабля,  и  прежде
чем кто-либо понял, что у него на уме, он схватил ее и занес для удара.
   Жоффрей де Пейрак еще раз остановил смертоносную сталь, успев в последнюю
секунду перехватить руку Мерсело.  Ему,  Никола  Перро  и  индейцу  пришлось
напрячь все силы, чтобы  утихомирить  оскорбленного  отца.  В  конце  концов
Мерсело уронил саблю и перестал вырываться.
   - Будь проклят тот день, когда мы ступили на этот корабль, -  пробормотал
он, глядя перед собой блуждающим взором. - Клянусь,  я  убью  этого  негодяя
собственными руками!
   - Я единственный после Бога хозяин на  этом  корабле,  -  сурово  ответил
Рескатор. - И я один имею право вершить здесь правосудие.
   - Вас я тоже убью, - сказал мертвенно-бледный Мерсело. - Теперь мы знаем,
кто вы такой - бандит, гнусный торговец людьми. Вы не  постесняетесь  отдать
наших жен и дочерей своей  команде,  а  нас,  уважаемых  граждан  Ла-Рошели,
продать как рабов. Но мы сорвем ваши планы...
   В наступившей после этих слов гнетущей тишине стало слышно, как тяжело он
дышит. Жоффрей де Пейрак по-прежнему стоял  между  разъяренным  гугенотом  и
распростертым на полу стонущим мавром. Внезапно он улыбнулся своей странной,
кривой улыбкой, которая искажала его изрезанное шрамами лицо и придавала ему
вид прямо-таки устрашающий.
   - Я понимаю ваши чувства, мэтр Мерсело, - сказал он спокойно. - И сожалею
об этом инциденте...
   -  Для  вас  это  просто  инцидент!  -  задыхаясь  от  ярости,   произнес
бумагопромышленник. - Моя дочь обесчещена! Мою бедную девочку мучили и...
   Он сгорбился и, закрыв лицо руками, всхлипнул.
   - Мэтр Мерсело, умоляю, выслушайте нас, погодите отчаиваться,  -  сказала
Анжелика. - Благодарение небу, мы пришли вовремя. Бертиль  отделалась  всего
лишь испугом. И этот урок научит ее вести себя впредь более благоразумно.
   Но Мерсело, казалось, не слышал обращенных к нему слов.  Никола  Перро  и
индеец продолжали держать его и все не решались отпустить, боясь, как бы  он
опять не начал буйствовать. Наконец Бертиль пришла  в  себя,  и  он  овладел
собой.
   - Отец! Отец! - закричала она.
   Мерсело бросился к ней и начал ее успокаивать.
   Возвращение Бертиль вызвало всеобщее возбуждение и растерянность.
   Пока ее отец и индеец несли ее на руках,  она  то  слабо  стонала,  точно
умирающая, то начинала истерически кричать. Ее уложили на неудобное ложе  из
покрытой плащами соломы. Она отталкивала от себя мать, но  непонятно  почему
цеплялась за Анжелику, и той пришлось сесть у ее изголовья и  слушать  сразу
же посыпавшиеся вопросы, восклицания и рассказы  о  случившемся,  уснащаемые
самыми невероятными подробностями.
   - Ваши предчувствия были верны,  Маниго,  -  говорил  раздавленный  горем
Мерсело. - И мое бедное дитя стало их первой жертвой...
   -  Предчувствия!  -  повторил  за  ним  Маниго.  -  Вы  хотите   сказать:
уверенность, мой бедный друг. То, что Ле Галль сумел узнать о замыслах  этих
преступников, не оставляет сомнений в том, каковы их истинные намерения. Все
мы пленники, и участь наша будет ужасна...
   Женщины заплакали. Бертиль завопила еще громче, отбиваясь  от  невидимого
врага.
   - Хватит доводить нас всех до истерики! - крикнула Анжелика.
   Она схватила Мерсело за воротник и безо всякого почтения  хорошенько  его
встряхнула.
   - Сколько раз вам нужно повторять, что  с  Бертиль  не  случилось  ничего
страшного! Она так же невинна, как и в день своего рождения. Вам  что,  надо
подробно растолковывать, как обстояло дело, когда мы пришли и  вмешались,  -
раз уж вы, как видно, не способны понять с полуслова и успокоить вашу жену и
дочь?
   Мэтр Мерсело примолк. Когда Анжелика сильно гневалась, в  ней  появлялось
что-то такое, от чего мужчины робели вступать с нею в спор.  Вместо  Мерсело
заговорил адвокат Каррер.
   - Вы сами признаете, что вмешались  как  раз  вовремя,  -  заметил  он  с
усмешкой. Иными словами, вмешайся вы чуть позднее, и бедное дитя...
   - "Бедное дитя" сделало все, чтобы навлечь на себя эту неприятность..,  и
она это прекрасно знает, - сказала Анжелика, посмотрев на  вошедшую  в  роль
жертвы Бертиль. Та вдруг перестала рыдать и заметно смутилась.
   - Уж не хотите ли вы обвинить мою дочь в том, что  она  поощряла  гнусные
поползновения этого мавра? - ощетинилась госпожа Мерсело.
   - Вот именно. Я даже сделала Бертиль выговор. Ее подружки  были  рядом  и
могут подтвердить.
   - Это правда, - робко сказала Рашель.
   - Ах, конечно, ведь у вас  так  хорошо  получается  учить  нравственности
других.
   Сказано это было самым ядовитым тоном, но Анжелика решила не отвечать тем
же. Надо быть снисходительной -  ведь  этим  людям  есть  от  чего  потерять
голову.
   - Совершенно верно. Только имея жизненный опыт, можно  правильно  судить,
прилично или неприлично ведет себя девушка. У вас нет оснований обвинять всю
команду и капитана в том, что они замыслили дурное.
   В толпе гугенотов раздался ропот.  К  Анжелике,  тяжело  ступая,  подошел
Маниго.
   - Кого вы защищаете, госпожа Анжелика? -  спросил  он  холодно.  -  Шайку
бандитов, сборище гнусных распутников? Или - того хуже - их капитана?  Этого
подозрительного субъекта, которому вы нас предали?
   Анжелика не верила своим ушам. Он что, с ума сошел? Лица стоящих рядом  с
ним мужчин выражали такую же суровость и  непримиримость.  В  тусклом  свете
фонарей  была  особенно  заметна  каменная  неподвижность  их  взглядов  под
насупленными бровями, взглядов непреклонных судей, требующих ее, Анжелику, к
ответу. Она поискала глазами Берна и увидела, что он тоже стоит  в  толпе  и
смотрит на нее так же холодно и недоверчиво, как и остальные.
   Анжелика раздраженно передернула  плечами.  От  вынужденного  безделья  и
бесконечного пережевывания своих опасений и обид эти люди принялись за поиск
врагов. Наверное, им очень не хватает папистов - некого стало проклинать.
   - Я никого на защищаю. Я просто разъясняю вам истинное положение вещей  -
вот и все. Если бы Бертиль вела себя подобным образом в каком-нибудь  порту,
с ней могло бы случиться то же самое. Она поступила неблагоразумно, а вы, ее
родители, плохо за ней смотрели. Что же касается обвинения в  предательстве,
которое вы бросаете мне...
   Она больше не могла сдерживаться.
   - Вы уже забыли, почему бежали из Ла-Рошели? И почему вы  здесь?  Неужели
вы так ничего и не поняли? Вы же были обречены.., все!
   И она с пятого на  десятое  рассказала  им,  какого  страха  ей  пришлось
натерпеться, когда ее  допрашивали  Бомье  и  Дегре.  Полицейским  было  все
известно! Для гугенотов уже были приготовлены места в королевских тюрьмах  и
на галерах. И ничто бы их не спасло.
   - ..Если вас предали, продали ваши братья, нечего валить вину на тех, кто
вам помог. Я вас не предавала.., наоборот,  мне  пришлось  умолять  капитана
"Голдсборо" взять вас на борт. Плавать по морю вам не в новинку, и вы можете
оценить, что это значило: взять целых пятьдесят пассажиров на судно, которое
не было для  этого  приспособлено.  Матросы  с  первого  дня  довольствуются
сухарями и солониной, а из свежей провизии готовят еду для ваших детей.
   - А что они готовят для наших женщин? - усмехнулся адвокат.
   - И что готовится урвать для себя сам капитан? - наддал Маниго. - Неужели
вы, госпожа Анжелика, так наивны, что полагаете, будто  он  оказал  нам  эту
услугу даром?
   - Конечно, нет. Но переговоры об оплате - это уже ваше дело.
   - Что? Вести переговоры с пиратом?
   - Вы обязаны ему жизнью, разве этого мало?
   - Полно, вы преувеличиваете!
   - Нет. И вы сами  это  прекрасно  знаете,  господин  Маниго.  Не  вам  ли
приснилось, что вас душит змея и что у  этой  змеи  голова  господина  Тома,
вашего компаньона? Но теперь, избегнув величайшей опасности, вы  не  желаете
чувствовать себя обязанным этим чужим для вас людям, которые были так добры,
что  спасли  вас,  -  подумать  только!  -  вас,  самого  уважаемого  буржуа
Ла-Рошели, вас, кого столь многие боялись!  И  почему  вам  так  не  хочется
признать, что вы обязаны капитану? Да просто потому, что он не такой как вы,
потому что он на вас не  похож...  Милосердный  самаритянин  пришел  вам  на
помощь, перевязал ваши раны, но для вас, непогрешимых левитов, он все  равно
остается иноплеменником, чужаком. В самом деле, чего хорошего можно ждать из
Самарии?..< Намек на знаменитую евангельскую притчу  (от  Луки  10:  30-37).
Некий иудей попался разбойникам; те ограбили  его,  изранили  и  оставили  у
дороги. Священник и левит (т.е, храмовый служитель) равнодушно прошли  мимо,
а  житель  неиудейского  палестинского  города  Самарии   (самаритянин   или
самарянин), иноплеменник и  иноверец,  остановился  и  помог  пострадавшему:
перевязал его рану, довез на своем осле до  гостиницы  и  заплатил  за  него
вперед.>. Задохнувшись, она замолчала и с высокомерным видом отвернулась.
   "Если бы они узнали, какие  узы  связывают  меня  с  ним,  они  бы  меня,
наверное, убили. Я бы утратила даже остатки их доверия".
   Однако, несмотря ни на что, ее слова поколебали протестантов. Значит, она
еще имеет на них какое-то влияние, хотя они и  не  вполне  ей  доверяют.  Ее
охватило восторженное возбуждение - ведь она борется за него, защищает  его.
Она сразу же встала на его сторону, хотя он ее  и  презирает,  и,  если  ему
будет грозить опасность, она сделает все, чтобы ее отвести. Одно по  крайней
мере ободряло ее: женщины в этом споре не участвовали.  Конечно,  им  трудно
было сделать выбор. Их мир рухнул слишком внезапно, и они еще не  оправились
от растерянности и не могли решить, какие опасности менее  ужасны:  те,  что
остались в прошлом, или те, что подстерегают в будущем.
   - И все же очевидно, - пробурчал Маниго, нарушая  тягостное  молчание,  -
что  намерения  монсеньора  Рескатора  относительно  нас  как  нельзя  более
подозрительны. На этом настаивают и Ле Галль, и Бреаж,  и  Шарон...  Работая
вместе с экипажем, они слышали кое-какие намеки, не оставляющие  сомнений  в
том, что нас везут вовсе не на острова Вест-Индии. Об этом никогда и речи не
шло.
   - Может быть, нас везут в Китай, - предположил Альбер Парри, -  некоторые
члены экипажа, похоже, подозревают, что  Рескатор  открыл  северный  путь  в
легендарный Катай<Катай - название, которое  дал  Китаю  Марко  Поло.>,  тот
самый пролив, который тщетно искали мореплаватели и конкистадоры...
   Гугеноты в страхе переглянулись. Значит, впереди  у  них  новые  беды!  И
неоткуда ждать помощи - затерянные в океане, они могут полагаться только  на
себя.
   В наступившей тишине вновь послышался плач Бертиль, и внимание пассажиров
обратилось к ней.
   - Моя дочь будет отомщена, - сказал Мерсело. - Если мы не сумеем постоять
за себя и преступление мавра останется безнаказанным...
   Внезапно он умолк, заметив предостерегающий знак Маниго.  Мужчины  начали
обсуждать  что-то  вполголоса  и  говорили  долго.  Анжелика  ясно   видела:
положение очень серьезно. И чувствовала себя виноватой.
   Опустив глаза, она увидела встревоженные личики детей, и у  нее  защемило
сердце. Некоторые из них, напуганные смятением  и  растерянностью  взрослых,
сгрудились вместе, как птенцы в гнезде, и старшие обняли  младших.  Анжелика
опустилась рядом с ними на колени, прижала к себе Онорину, укрыла  ее  своим
плащом и, стараясь отвлечь малышей от их страхов, начала рассказывать им про
кашалотов. Ведь матросы обещали, что скоро они их увидят.
   В конце концов, ей пришлось  напомнить  потерявшим  голову  матерям,  что
время уже  позднее  и  пора  готовить  детей  ко  сну.  Мало-помалу  порядок
восстановился.
   Бертиль призналась, что, кроме  жуткого  страха,  испытанного,  когда  ее
схватили могучие лапищи мавра, она не помнит ничего. Сейчас, сообщила она, у
нее ничего не болит. От всей этой истории в памяти осталось только  какое-то
смутное чувство сожаления.
   Пастор Бокер держался в стороне, Абигель была рядом с ним.
   Уложив Онорину, Анжелика подошла к ним.
   - Ах, пастор, - устало проговорила она, -  скажите,  что  обо  всем  этом
думаете вы? Почему к выпавшим на нашу долю испытаниям добавляются еще и  эти
- подозрения и раздор? Прошу вас, поговорите с ними.
   Старый пастор был как всегда спокоен.
   - Мы очутились в центре вихря, - сказал  он.  -  Я  слушаю,  но  отовсюду
слышатся  одни  лишь  нелепицы.  Что  пользы  от  моих  увещеваний?   Против
разыгравшихся страстей слова бессильны. В жизни каждого  человека  рано  или
поздно настает день, когда лучшее в нем вступает в борьбу с худшим за власть
над его сердцем. Для некоторых этот день настал... Я могу  только  молиться,
ожидая исхода этого противоборства между Добром  и  Злом.  Оно  началось  не
сегодня.
   "Из всех  нас  один  лишь  пастор  нисколько  не  изменился,  -  подумала
Анжелика. - Только еще больше похудел и поседел от тягот пути".
   - Велика ваша мудрость, пастор, - сказала она.
   - Я много лет провел в тюрьме, - со вздохом ответил старик.
   Если бы он был пастырем ее веры,  она  могла  бы  ему  исповедоваться  и,
положившись на священную тайну исповеди, рассказать  наконец  всю  правду  и
попросить совета. Но даже эта духовная помощь была для нее недоступна.
   Анжелика повернулась к Абигель - на ее лице было написано то же спокойное
терпение, что и на лице ее отца.
   - Абигель, что же с  нами  будет?  Куда  заведет  нас  эта  разгорающаяся
ненависть?
   - Ненависть часто порождена страданием, - тихо, отозвалась  дочь  пастора
Бокера.
   Ее взгляд, отражающий безропотную покорность  судьбе,  был  устремлен  за
спину Анжелики. Там, на  фоне  освещающих  нижнюю  палубу  фонарей,  чернела
массивная фигура Габриэля Берна.
   Анжелике не хотелось с ним общаться. Однако он последовал за  ней  и,  не
слушая возражений, вынудил ее пройти с ним в дальний темный угол. Здесь,  на
отшибе, он мог наконец поговорить с ней, что  в  этой  беспрестанной  толчее
удавалось ему нечасто.
   - Не пытайтесь исчезнуть, госпожа Анжелика. Вы все время меня  избегаете.
Дни идут, а я для вас словно не существую!..
   Это была правда.
   Каждый  день,  просыпаясь,  Анжелика  чувствовала,  что  все  ее  помыслы
стремятся к тому, кого она любит, кого любила всегда, с кем наперекор  всему
связана вечными узами. В ее сердце уже  не  могло  быть  места  для  другого
мужчины, для каких бы то ни было нежных чувств к этому другому, и она, почти
не отдавая себе в том отчета, предоставила Абигель печься о  здоровье  мэтра
Берна, чьи раны так беспокоили ее в начале пути.
   Теперь он, как видно, вполне поправился, поскольку был на ногах и  в  его
движениях не замечалось ни малейшей скованности.
   Он крепко сжал ее руки выше локтей, и она увидела, как блестят его глаза,
хотя  из-за  темноты  не  могла  разглядеть  его  лица.   Только   необычный
лихорадочный  взгляд  отличал  нынешнего  мэтра  Берна  от  человека,  подле
которого она так мирно жила в Ла-Рошели. Однако  и  этого  было  достаточно,
чтобы при каждом его приближении она испытывала неловкость.  К  тому  же  ее
немного мучила совесть.
   - Выслушайте меня, госпожа Анжелика, - сдержанно начал Берн. - Вы  должны
сделать выбор! Кто не с нами, тот против нас. С кем вы?
   Ответ последовал незамедлительно.
   - Я с людьми здравомыслящими и против дураков.
   - Ваше салонное остроумие здесь неуместно, и вы отлично это знаете  сами.
Что до меня, то мне сейчас вовсе не до смеха, и я попросил бы  вас  отвечать
без шуток.
   И  он  так  стиснул  пальцами  ее  руки,  что  она  едва  не  вскрикнула.
Определенно, он полностью оправился от ран. К нему вернулась вся его прежняя
сила.
   - Я не шучу, мэтр Берн. Я  вижу,  что  вы  все  готовы  поддаться  слепой
панике, которая может толкнуть вас на поступки, достойные сожаления. Поэтому
я на стороне тех, кто, сознавая, что нам предстоят немалые трудности, тем не
менее продолжает с уверенностью смотреть  в  будущее  и  не  сходит  с  ума,
нагоняя страх на наших детей.
   - А если в один прекрасный день мы обнаружим,  что  обмануты,  будет  уже
слишком поздно сожалеть о нашей  наивности.  Разве  вам  известны  намерения
этого пиратского главаря, который взял над вами такую власть?  Он  рассказал
вам о них хоть что-нибудь? Я в этом сильно сомневаюсь. Какую сделку вы с ним
заключили?
   Он почти тряс ее, но она была до того встревожена, что не замечала этого.
   "В самом деле, что я  о  нем  знаю?  -  думала  она.  -  Он  и  для  меня
незнакомец. Слишком много лет отделяет того человека, которого  я,  как  мне
тогда казалось, знала,  от  того,  которому  мы  вверили  себя  сейчас.  Его
репутация на Средиземном  море  скорее  внушала  страх,  чем  располагала  к
доверию... Король посылал против него свои галеры. Неужели он и вправду стал
человеком без совести, отягощенным преступлениями и злодействами?"
   Но вслух она не сказала ни слова.
   - Почему он отказывается поговорить с нами? - не унимался Берн. -  Почему
пренебрегает нашими требованиями? Вы  ему  верите?  Но  вы  ведь  не  можете
поручиться, что он не замышляет дурного!
   - Он согласился взять вас на  свой  корабль,  когда  ваши  жизни  были  в
опасности - этого достаточно!
   - Я вижу, что вы не перестанете его защищать, даже если он продаст нас  в
рабство, - зло проворчал Берн. - Какими чарами он околдовал вас, что вы  так
изменились? Какие узы, какие воспоминания связывают вас с этим  человеком  и
превращают вас в его послушную марионетку  -  вас,