рывно  сжигали  колдуний,  даже  тех,  и  в
особенности  тех,  которые  делали  добро,  которые  вылечивали,   облегчали
страдания, но которые осмеливались  это  делать  "помимо"  власти  мужчин  и
церкви.
   За ее озлобленностью  чувствовалось  нечеловеческое  грызущее  страдание,
которое заставляло ее обличать это зло, ставшее  привычным  и  обыденным,  -
костры ведьм.
   Ей все казались жертвами.
   - Но есть колдуньи, которые отравляют, -  сказала  Анжелика,  вспомнив  о
Вуазен.
   - Конечно. Нам ничего не остается, кроме яда. Нам запретили делать добро.
Знаешь ли ты, что написано в "Книге инквизиторов"?
   Она прочла, выделяя слова:
   - "Мы должны напомнить, что под колдуньями  мы  подразумеваем  не  только
тех, которые делают зло и убивают, но и  всех  прорицателей,  обольстителей,
магов, обычно называемых  мудрыми  мужчинами  и  женщинами...  тех,  которых
считают хорошими колдунами  и  колдуньями,  которые  не  причиняют  никакого
зла..."
   - Ты слышишь - никакого зла!
   Гильомета рассказывает об охоте на ведьм, которая продолжалась начиная  с
XIV столетия. Размеры этих преследований почти невероятны.  Многие  писатели
считают, что количество погибших исчислялось миллионами, 85  процентов  были
женщины, старые и молодые. В высшей точке этого крестового  похода  середины
XVI столетия и начала XVII в некоторых немецких городах было до 600 казней в
год, то есть по две в день, исключая воскресенья.
   - ..."которые не  разрушают,  не  оскверняют,  но  которые  знают  зло  и
избавляют от него... Для всех нас будет лучше, если земля будет избавлена от
всех этих колдуний и в особенности тех, которые приносят пользу..."
   - Однако нашим монахиням разрешают лечить больных...
   - Только потому, что они - монахини, и то под руководством глупых врачей,
более невежественных, чем они, но которые присвоили себе "власть".
   - Успокойся, - сказала Полька, - а то ты кончишь тем, что получишь  право
на свои триста вязанок хвороста для костра.
   Гильомета курила, выпуская дым уголками губ.
   - Скажи, в чем было зло? Женщины всегда были целительницами. Потому что у
них есть чувство земли, тайн земли. Потому что они дают жизнь. Они стремятся
сохранить тело, они чувствуют в нем не только добычу смерти и ада.  Не  так,
как "они". "Они" оставляют бедных людей умирать в страданиях. "Вы пойдете на
небо", - говорят они. Они не хотят, чтобы от их власти избавлялись.  Женщины
исцеляют, лечат, облегчают страдания. Поэтому они поклялись нас погубить.
   Она посмотрела на руки Анжелики.
   - У тебя тоже ручка целительницы... Но ты более хитрая и ловкая,  чем  я.
Ты от них ускользнешь...
   Она поднялась, сделала несколько шагов  и  быстро  повернулась.  Ее  лицо
смягчилось, и ее голубые глаза вновь блестели, живые и веселые.
   - ...Поедешь со мной на остров, красивая малышка?
   Ее освещал розовый отсвет неба от окна.
   - Нет, ты приедешь попозже... в сезон сбора  сахара...  Когда  течет  сок
клена... Ты увидишь, остров весь напоен ароматом...
   Она стала надевать свои меха, лежавшие на скамье. Она смотрела вдаль.
   - Весь напоен ароматом, немного горьковатым и резким  внутри  острова,  -
как сущность красивой женщины. Аромат от варки  кленового  сахара  и  резкий
запах от сыра, который готовят  в  глубине  острова  на  фермах  весной.  Ты
приедешь! Я поговорю с тобой. Я должна рассказать тебе многое,  чего  ты  не
знаешь и за что, однако, тебя преследовали. Нужно, чтобы ты знала о заговоре
мужчин против женщин и все, что они сделали, чтобы отнять у  женщин  власть,
которую они получили от Бога. Власть исцелять.
   А они сжигали и  сжигали  и  мудрых  женщин,  и  мудрых  мужчин,  которых
посвятили в свою науку. И сколько костров еще, сколько костров! Боже мой!
   Выражение острого страдания исказило ее лицо.
   - Но не думай об этом, - умоляла ее Полька, - не думай об этом  и  уезжай
быстрее. Солнце садится.
   Перед тем как пустить свою упряжку по заливу Святого Лаврентия, Гильомета
де Монсарра опять обернулась к Анжелике.
   - Ты мне нравишься. Я приготовлю тебе охранный амулет.  Если  тебе  будет
грозить опасность, я тебя предупрежу.
   Покрытый лесом Орлеанский остров был еле  виден  вдали  среди  лиловых  и
розовых облаков, отражавших солнце, заходившее за долину Абрахама.
   Полька осуждала неистовство островитянки: "Ее несчастья подействовали  на
нее. Но если она будет продолжать так болтать, дело  кончится  тем,  что  ее
сожгут или повесят".
   По   ее   мнению,   Гильомета   слишком   смело   обличала   человеческую
несправедливость, никак не пытаясь ее оправдать.
   Она жила в своем поместье у бухты Святой Петронилы, откуда ей  был  виден
издали Квебек, окруженная людьми, животными, индейцами, детьми. Она собирала
соседей  на  праздники  и  попойки,  свободу   нравов   на   которых   молва
преувеличивала. Она походила на пылкую  Элеонору  Аквитанскую,  свою  бывшую
соседку. А при такой  властительнице-колдунье  многое  происходило  на  этом
острове!
   Неизвестно было - вдова она или замужняя. Она выбирала  любовников  среди
красивых молодых людей, парней, которые годились ей в сыновья, и может быть,
и были ее сыновьями.
   Про эту колдунью рассказывали вещи и похуже.
   Однажды  в  приходе  Сен-Марсель,  когда  старались  изгнать  дьявола  из
одержимой шестнадцатилетней девушки  со  светлыми  волосами,  которая  своим
колдовством погубила урожай льна, она внезапно появилась на  пороге  церкви,
щелкая своим кнутом. Никто не двинулся с  места,  зная,  что  она  прекрасно
умела им пользоваться. Она вошла в церковь, протянула руки бедной  одержимой
и сказала со странной нежностью:
   - Пойдем! Пойдем, дитя мое.
   Успокоенная  одержимая,  которая  кричала  и  вырывалась,   поднялась   и
последовала за ней. С девушки лилась вода, которой ее обливали, и  кровь  от
уколов булавок, когда в ней искали "места дьявола".
   Через пять минут сани колдуньи галопом мчались по реке Святого Лаврентия,
увозя молодую девушку.
   "Она пришла схватить свою добычу,  проклятая",  -  сказали  добрые  люди.
Теперь говорили, что она лечит девушку на острове успокоительными  настоями.
Но многие говорили, что она забрала ее на шабаш.
   Возвратясь к себе, Анжелика стала убирать сухие цветы  и  травы,  которые
она вынимала по мере надобности, когда  к  ней  обращались  за  лекарствами.
Однако же она делала все, что бы ее ни просили.
   Зная больше, чем Полька, она не считала,  что  Гильомета  преувеличивает.
Ибо знание трав привело тысячи женщин на костер.
   "Столько безумия - почему?" - говорила  она  себе,  закрывая  сундучок  с
лекарствами. Но Святой Козьма и Святой  Дамиак  бодрствовали.  Они  являлись
свидетельством того, что все на земле соединено друг с другом и даже безумие
имеет противовес - здравый смысл.
   У своих трав и настоек она чувствовала свою близость к  Жоффрею,  который
со своими ретортами и перегонными кубами также  вызывал  подозрительность  и
стал жертвой преследования. Вот почему они были схожи друг с другом и  между
ними могла родиться такая чудесная любовь.
   В ледяных сумерках, синих, как глубокая  вода,  свет  отдаленных  ферм  в
стороне берега Бопре казался сверкающими волчьими глазами.
   Иногда появлялся дрожащий огонек на  берегу  реки  или  на  опушке  леса.
Маленький  огонек  перемещался,  как  светлячок,  по   необозримому   синему
пространству замерзшей реки,  и  Анжелика  догадалась,  что  это  Гильомета,
колдунья, мчится галопом на свой остров, в свое поместье, полное  жизни,  не
следующей общим законам.
   Анжелика знала, что придет день,  и  она  захочет  посетить  большой  зал
поместья Гильометы, и та расскажет свою тайну. Она навестит ее на Орлеанском
острове, когда придет предвесеннее время, которое в Канаде  называют  "время
сахара".

***

   Анжелика  выискивала  различные  предлоги,  чтобы  вновь   увидеть   мать
Магдалину.
   Немного спустя после дня Богоявления Анжелика принесла  ей  для  позолоты
два деревянных подсвечника, выполненных на религиозные сюжеты. Она  заказала
их ле Васеру с намерением подарить их Польке для ее молельни.
   Мать Магдалина, которая была начальницей мастерских, сама  занялась  этим
заказом.
   Прилежание и видимое удовольствие, с которым монахини делали свою работу,
вызывали у Анжелики чувство покоя и безмятежности.  Когда  она  приходила  в
мастерские навещать мать Магдалину, она с трудом вспоминала,  какая  темная,
демоническая история предшествовала их встрече.
   Две другие монахини и их подручные работали в мастерской, каждая  занятая
своим делом. Можно было обменяться несколькими словами.
   Внезапно Анжелика  задала  матери  Магдалине  вопрос,  который  ее  давно
занимал:
   - Скажите мне, матушка, какое лицо было у Архангела?
   Монахиня быстро  искоса  на  нее  посмотрела,  но  сделала  вид,  что  не
понимает.
   Мать Магдалина положила рядом с собой тряпочку с  которой  она  работала.
Кистью руки, так как пальцы ее были запачканы,  она  отвела  со  лба  прядь,
выбившуюся из прически.
   - Он был похож на вас, - сказала она наконец. - Да, таким я его видела...
в особенности после того, как узнала вас. Сначала  это  был  только  светлый
силуэт с пылающим мечом. Очень юный, очень гордый. Очень  чистый,  но  очень
беспощадный. Архангел-мститель. У него были светлые глаза, как у вас, мадам,
и в чертах лица что-то от вашей красоты. Но это были  не  вы.  Спутать  было
невозможно. Это был даже не отблеск ваш. У него был мужественный вид, как  у
ангелов, которые  охраняют  Божий  трон,  несмотря  на  то,  что  из-за  его
молодости в нем была почти женская грация.  У  него  были  длинные  вьющиеся
волосы... золотистые... Он  был  чудесен...  -  вздохнула  она.  -  Это  был
Архангел... - заключила она со своей милой, обезоруживающей улыбкой.
   - А чудовище? Этот мохнатый зверь, который набросился на женщину-демона и
растерзал ее своими зубами и когтями?
   - Я вижу его тоже, - сказала она, задрожав. - Это был ужасный зверь.  Его
глаза блестели свирепым  огнем.  Его  зубы,  острые,  как  у  вампира,  были
оскалены в жестокой ухмылке. Его когти показались мне острыми, как кинжалы.
   Она посмотрела на Анжелику испытующим взглядом, слегка улыбнувшись.
   - Почему вы задаете мне эти  вопросы,  милая  дама?  Что  вы  хотите  еще
вынести из моего бедного ясновидения? Кем будет Архангел, который поднимется
и прикажет жуткой твари уничтожить женщину-демона? В самом деле, может быть,
вы знаете это лучше, чем я?
   - ... Да... Может быть... в самом деле... - пробормотала Анжелика.
   Она вспомнила Кантора и его росомаху, но милый Вольверин  совсем  не  был
"жуткой тварью".
   Потом внезапно она почувствовала, что  бледнеет.  Почему  мать  Магдалина
говорила в будущем времени? "Архангел, который поднимется..."
   - Но она мертва! - вскричала она. Работницы, которые трудились  в  полном
молчании,  подняли  головы  и  посмотрели  на  них.   Анжелика   постаралась
успокоиться.
   - Почему вы так говорите? - спросила она потихоньку у матери Магдалины. -
Вы говорите так, как будто эти события еще произойдут? Но ведь это  не  так!
Архангел уже нанес удар! Зверь уже  убил!  Почему  вы  говорите  так,  будто
женщина-демон еще блуждает по земле и еще не закончила среди нас свою адскую
миссию?
   - ... Я... я не знаю, - пробормотала маленькая монахиня.
   Явное волнение Анжелики привело ее в замешательство.
   - ... Я сказала так потому... может быть, потому,  что  я  чувствую,  что
Акадия еще не спасена.
   Анжелика  упрекнула  себя  за   свою   импульсивность.   Она   была   так
чувствительна во всем, что касалось этой ужасающей истории. Да,  рассуждения
матери Магдалины были правильными. Даже после смерти  Амбруазины  Акадия  не
была еще спасена. Даже если отец д'Оржеваль был далеко, последствия их  дел,
их заговоров, западней, которые они поставили, могли еще сказаться.
   Анжелика хотела бы подтолкнуть дальше молодую ясновидящую,  заставить  ее
яснее выразить то, что она интуитивно чувствовала, но  монахиня  сделала  ей
знак, чтобы она замолчала, едва  дышала  и  не  делала  бы  никаких  жестов,
вызывающих движение воздуха. Перед ней  послушница  положила  подушечку,  на
которой находилась тончайшая золотая фольга. Листок пергамента закрывал  ее,
чтобы ветер не унес золотые листы. Даже собственное дыхание могло унести их.
   Осторожно и  ловко,  как  индеец  на  тропе  войны,  Анжелика  поднялась,
отодвинулась от рабочего стола и ушла.
   Мягкий, ватный снег сыпался с ночного неба. Прозвонили к вечерне.  Но  на
улице еще виднелись прохожие, силуэты которых, а  также  ныряющих  в  ухабах
экипажей, угадывались за белой пеленой снега. На Оружейной  площади  команда
солдат с лопатами на плечах вышла из форта и стала расчищать подходы к замку
Святого Людовика, задача,  подобная  вычерпыванию  бездонной  бочки  Дананд.
Снежные насыпи делались все выше, проходы  между  ними  все  уже,  лабиринты
между ледяными стенами все извилистей.
   Идя по улице, изолированная от всего в этом снежном молчании, с руками  в
муфте, Анжелика пыталась развеять в себе эти новые  беспредметные  опасения.
Но, употребив будущее время, говоря: "Каким будет Архангел, который придет",
- мать Магдалина произвела на нее неприятное впечатление. И Анжелика  начала
рассуждать. А если Амбруазина не умерла, если она опять возникнет перед  ней
здесь, в Квебеке? Со своей улыбкой, под которой  скрыта  злоба  и  мерзость?
Разве суккубы не способны на все? Но нет! Она была мертва! Ее очаровательное
тело было найдено растерзанным, "ужасающая смесь  костей  и  плоти,  которую
волочили в грязи" - как некогда они декламировали в трагедии Расина.
   Для того, чтобы вновь их мучить, Амбруазина должна найти  другое  тело...
Невозможно. С исчезновением этого тела прекратится и колдовство,  она  знала
это. "Я просто брежу. Она мертва, совсем мертва".
   До  нее  донесся  приглушенный  звук  органа.  Освещенное  овальное  окно
виднелось на фоне стены. Она  находилась  позади  собора.  В  башне  здания,
которое соединяло собор с семинарией, под колокольней имелся орган.  На  нем
приходили упражняться ученики. Она догадалась, кто мог играть  в  этот  час:
Кантор.
   Чтобы найти Жоффрея де Пейрака, надо было посетить монастырь иезуитов,  а
чтобы найти Кантора - надо было начать с семинарии.
   Анжелика  подняла  засов  маленькой  деревянной  двери  и,  пройдя  через
ризницу,  поднялась  по   крутой   лестнице   до   помещения   под   крышей,
приспособленного под музыкальный класс. Орган  был  более  скромный,  чем  в
соборе, но с хорошим звуком.
   Кантор был там,  освещенный  двумя  факелами,  укрепленными  на  стене  с
помощью специальных железных колец. Копоть  от  факелов  уходила  в  щели  в
крыше. Ледяной холод этого места, казалось, не мешал молодому музыканту.  Он
играл  порывисто,  иногда  -  величественно.  Его  лицо   разрумянилось   от
воодушевления и усилий, которые  он  должен  был  делать,  чтобы  преодолеть
трудные упражнения. Временами,  когда  он  опускал  свои  руки  на  клавиши,
решительно ударяя по ним пальцами, казалось, что он вонзал их в  податливый,
как  гончарная  глина,  материал,  чтобы  извлечь  из  него  звук,   мощный,
подземный, скрытый в этом инертном смешении дерева,  слоновой  кости,  кожи,
обработанного металла, через которое проходил воздух, и извлекал из них этот
необъяснимый крик души, который земля и небо, вода  и  деревья  заключили  в
хаосе Творения, во всех своих фибрах, во всех своих порах навечно и  который
высвобождает среди прочих чудес чудо искусства.
   Кантор увидел ее, стоящую возле органа. Он продолжал играть.  Он  был  не
здесь. Он мчался в прибое нот и звуков, как он мчался под  деревьями  Нового
Света с быстротой индейца, как он мчался на волне прибоя в  пещерах  берегов
Мэна.
   Флоримон видел его во сне на вершине  пенистого  гребня  волны,  зовущего
его: "Иди, иди, Флоримон, иди сюда, делай, как я!"
   Временами  его  глаза  прозрачной  воды  останавливались  на   ней.   Она
чувствовала, что, когда он видит в  полутьме  ее  лицо,  это  добавляет  ему
вдохновения.
   "Какая у него сила и какая виртуозность!"
   Она была захвачена, задыхалась как от шока, от  удара  в  грудь,  который
перехватил ей дыхание,  а  широта  звука  парящей  музыки,  беспредельной  и
грандиозной, казалось, приходила откуда-то, полностью  покрывала  их  обоих,
почти раздавливала. Но Архангел поднимался ввысь. Он тоже парил  среди  этой
бури, которую он вызвал и господином которой  он  оставался.  Он  улыбнулся.
Затаенная светлая  улыбка,  порозовевшее  лицо,  сияние  его  зеленых  глаз,
золотистый отсвет его локонов, все излучало этот внутренний свет;  это  было
преображение.
   Он смотрел  на  нее  с  выражением  ребенка,  восхищенного  своей  силой,
предлагал ей самое прекрасное дело своих рук.
   Маленькая квадратная сильная ручка Кантора в ее руке,  когда  он  семенил
рядом с ней по улицам Парижа. Везде в ее руках - ручки  ее  малышей,  всегда
идти, бежать, увлекать их в жизнь.
   Величественные звуки последнего аккорда удалялись, и он посмотрел на нее.
Лицо его светилось.
   Она подумала: "Как он молод! Какой он  невинный!".  Казалось,  он  ожидал
чего-то от нее - слова, жеста, но на самом деле он видел ее как сквозь  сон.
Он понемногу возвращался к реальности. Все слова будут казаться бедными. Она
дарила ему свое присутствие, это - чувство, от которого сжималось сердце.
   Звуки затихали, умирали.  Было  слышно  потрескивание  смоляных  факелов.
Кантор поднял руки. Когда он заговорил, его  голос  показался  слабым  после
этого бушующего грома.
   Серьезный и нежный голос молодого человека:
   - Вы пришли, мать моя.
   Она сказала, что, проходя по улице, услышала звуки органа и  поняла,  что
он находится здесь.
   - Вы слышали? Вы слышали, как проносятся адские духи?
   Он посмотрел на музыкальную партитуру.
   - Здесь есть пассаж, где автор хотел представить  демонов,  рыскающих  по
земле среди людей. Играя, я  невольно  вызвал  в  памяти  ужасное  создание,
которое хотело нашей гибели в это лето, на западном берегу,  огонь  взглядов
этой женщины...
   Какое  облегчение,  когда  при  звуке  труб  появляются  небесные  воины,
бросаются на помощь человечеству...
   Он прошептал, помолчав:
   - Она мертва! Она мертва!
   Анжелика не удивилась тому, что он отвечал на ее мысли. Она спросила  его
вполголоса:
   - Это ты, Кантор, первый нашел ее мертвую?
   - Да.
   - Вольверин был с тобой?
   - Да.
   Он поднял на нее спокойный взгляд зеленых глаз.
   - Но ее убил не он. Ее раны не были свежими. Облако мух  поднялось  с  ее
изуродованного лица, когда я подошел.
   - Ты ее нашел только на рассвете. Не могла ли росомаха  ее  убить  ночью,
побежав по ее следу, когда она убежала?
   Он сделал знак, что нет.
   - В этом случае она оторвала бы ей голову от туловища. Ее голову пришлось
бы искать далеко, в деревьях. Действовать так в обычае у росомах.
   Они шептались, так как эхо под сводами повторяло малейший шум.
   - Нельзя вообразить силу росомахи, одержимой яростью  убийцы.  Она  может
перенести голову лося со всеми его рогами  на  вершину  клена  или  вяза.  А
Вольверин ненавидел мадам де Модрибур.
   - Может быть, это сделали волки?
   - Не знаю.
   Кантор приблизил свое лице к лицу матери, чтобы говорить еще тише.
   - В настоящий момент она мертва, мать моя. Вот что я  знаю.  В  настоящий
момент она мертва. Она ничего больше вам не может сделать.
   В ледяном холоде, который царил в церкви, их дыхание  выходило  облачками
пара. Пальцы Кантора, теперь неподвижные, застыли. Он  поднес  их  к  губам,
чтобы попытаться согреть.
   Совсем рядом, на колокольне, заскрежетал механизм часов и  раздался  звук
боя, спокойный, суровый, медленно затухающий. Анжелике показалось,  что  это
призыв к порядку. Часы были правы, этот  мрачный  диалог  не  соответствовал
этому святому месту, где только что звучала небе