обе  султанши
показывали Осману Ферраджи, что их послушание не  беспредельно.  Лейла  Айша
подумывала заменить Верховного евнуха на  своего  ставленника,  предводителя
своей личной стражи Рамидана, преданного ей душой и телом.  То  был  негр  с
кожей черней антрацита, испещренной голубыми пятнами  племенной  татуировки.
Рамидан и  Осман  Ферраджи  принадлежали  к  разным  народностям.  Маленькая
потаенная  война  в  гареме   была   продолжением   векового   соперничества
африканских племен.
   За  матерью  следовал  малолетний  принц  Зидан.  У  него   было   вполне
негритянское круглое шоколадное  личико,  утонувшее  в  кремовом  муслиновом
тюрбане. Он был  одет  в  наряд  из  коричневого  атласа  и  фисташкового  и
пунцового шелка. Анжелика, которую  он  забавлял,  про  себя  называла  его.
Принц-Конфетка, хотя характер  крошки  не  обещал  Ничего  сладостного.  Ему
только что исполнилось шесть  лет,  и  он  с  гордостью  созерцал  саблю  из
настоящей стали, подаренную султаном.  Теперь,  наконец,  он  выбросит  свою
деревянную, а этой новой отрубит головы Матье и Жану Бадиге, двум  маленьким
рабам-французам, товарищам его  игр.  Он  опробует  новое  оружие  нынче  же
вечером, после представления.
   Обе фаворитки закрыли лица лишь перед выходом из последней двери, ведущей
в дворцовый сад, где можно было столкнуться с рабами: Мулей  Исмаил  пожелал
построить там мечеть и бани и вырыть пруд.  Но  в  этот  день  стройка  была
пустынна; молотки, лопаты, лестницы валялись среди недостроенных стен и  под
серебристыми оливковыми деревьями.
   Отдаленный людской  ропот  доносился  из-за  стен  дворца.  Дворец  Мулея
Исмаила представлял собой бесконечную  череду  покоев,  предназначенных  для
того, чтобы с царственным великолепием расселить в них женщин, придворных  и
рабов. Но закончены были лишь основное строение, состоявшее из  сорока  пяти
отдельных построек - каждая со своим фонтаном  во  внутреннем  дворике  -  и
колоссальные роскошные конюшни на двенадцать тысяч лошадей. За ними  тянулся
бесконечный лабиринт дворов, складов, мечетей, садов, из которых  одни  были
обнесены стенами, другие вливались в  городские  предместья.  Именно  оттуда
слышался шум, и еще - из становища рабов, где каждый  имел  свою  хижину  из
необожженной глины и тростника, а каждая нация  -  свой  квартал,  во  главе
которого стояли совет и его глава.
   Женщин, шествующих в кольце евнухов, окружила конная  стража  султана,  и
они столкнулись с самим султанским кортежем. Мулей Исмаил  шел  пешком,  под
зонтом от солнца, который поддерживали два негритенка. Около него  толпились
верховные алькаиды и доверенные советники: еврей Самуил Байдоран,  испанский
ренегат Хуан ди Альферо, после перехода в  мусульманство  носящий  имя  Сайд
Мухади, и другой вероотступник, отвечавший за военные склады, француз  Жозеф
Гайар, нареченный Родани.
   Завидев  Османа  Ферраджи,  султан  обратился  к  нему   с   подчеркнутым
благорасположением и указал ему место рядом с собой.
   В удушающей жаре бурлила  толпа  арабов.  Все  прислушивались  к  громким
крикам, заглушавшим голоса  тамбуринов  и  трели  флейт,  тщетно  пытавшихся
перекрыть этот гомон. Кричавшие появились внезапно, когда кортеж вступил  на
центральную площадь Мекнеса. Стража растолкала  скопище  белых  бурнусов,  и
глазам предстала серая бледная масса, -  кишащие  лохмотья  и  орущие  худые
бородатые лица.
   Похожие на окаянных грешников Дантова ада, христиане-пленники, окруженные
неграми с поднятыми дубинами и кнутами, протягивали руки к Мулею Исмаилу.  В
их криках на всех языках Европы можно было различить одно имя:
   - Нормандец! Нормандец! Пощаду Колену-нормандцу!
   Мулей Исмаил остановился. На его губах  играла  улыбка,  словно  крики  и
мольбы доставляли ему такое же наслаждение, как рукоплескания.  Он  держался
на некотором расстоянии от вопящей толпы рабов. Затем вместе с приближенными
поднялся на небольшое возвышение. Женщин также устроили на удобных местах, и
оттуда Анжелика увидела, что отделяло монарха и придворных от толпы рабов.
   В центре площади находилась широкая и глубокая прямоугольная яма,  длиной
шагов в двадцать.  Ее  дно  было  посыпано  белым  песком.  Глыбы  камней  и
несколько чахлых  растений,  уроженцев  пустыни,  придавали  ей  сходство  с
маленьким садом. От ямы исходило  зловоние,  удесятеренное  жарой,  в  углах
белели остатки скелетов. Львиный ров! В одном из торцов  деревянные  створки
прикрывали два подземных хода, ведущие в ров.
   Мулей Исмаил поднял руку. Одна из створок, приводимая в движение потайным
механизмом, бесшумно скользнула в стороны, обнаружив выход.  Толпа  подалась
вперед так неудержимо, что первые ряды едва не обрушились в ров. Рабы падали
на колени, упираясь  руками  в  край  рва,  тянули  шеи  к  черному  провалу
разверстого подземелья. Там, в глубине, кто-то зашевелился. Это был человек,
скованный тяжелыми цепями по рукам и ногам. Люк за его  спиной  захлопнулся.
Приговоренный заморгал, привыкая к слепящему свету.
   С возвышения можно было разглядеть  мужчину  громадного  роста  и  редкой
силы. Рубаха и штаны - обычная одежда раба - оставляли открытыми мускулистые
руки, ноги и широкую, словно боевой щит, волосатую, как у медведя, грудь, на
которой блестела круглая бляха с изображением распятия. Растрепанные  волосы
и борода были белокуры. Эта буйная, скрывшая щеки  растительность  позволяла
увидеть лишь блеск маленьких хитроватых голубых глаз. Вблизи можно  было  бы
различить, что его виски уже тронула седина и в бороде пестрели грязно-серые
нити. На вид ему было лет сорок, вот уже полдюжины годов он провел в неволе.
По толпе пробежал ропот, быстро перешедший в крик:
   - Колен! Колен Патюрель! Колен-нормандец!..
   Низкорослый рыжий юноша, склонившись вниз, прокричал по-французски:
   - Колен, дружище, сражайся! Убивай, круши, но не умирай, не умирай!
   Раб на дне рва воздел мощные руки, успокаивая своего друга.  В  этот  миг
Анжелика разглядела кровавые раны на его ладонях  и  вспомнила,  что  именно
этого человека она видела распятым  у  Новых  ворот.  Чуть  пошатываясь,  он
спокойно вышел на середину рва и поднял голову к Мулею Исмаилу.
   - Приветствую тебя, государь, - сказал он по-арабски звонким и отнюдь  не
дрожащим голосом. - Как ты себя чувствуешь?
   - Лучше, чем ты, пес, - ответил султан. - Разве ты не понял,  что  пришел
час расплаты за все дерзости, коими ты утомлял меня годы и годы?  Еще  вчера
ты осмелился надоедать мне просьбами допустить в страну  попов  (так  султан
называл  священнослужителей  не  только  православного,  но  и  всех  прочих
христианских культов) и позволить им  покупать  невольников.  А  я  не  хочу
продавать своих рабов! - воскликнул Мулей Исмаил, встав во весь рост в своем
белоснежном облачении. - Мои рабы принадлежат только мне. Здесь не  Алжир  и
не Тунис. Мне незачем подражать  прогнившим  торгашам,  забывающим  о  своих
обязательствах перед Аллахом и думающим только о собственном кошельке...  Ты
исчерпал мое терпение. Но не так, как тебе  хотелось.  Думал  ли  ты  вчера,
когда я осыпал тебя ласками и обещаниями, что наутро тебя бросят  в  львиный
ров? Ха-ха! Ты ожидал этого?
   - Нет, государь, - смиренно ответил нормандец.
   - Ха-ха! И ты ликовал, бахвалился перед своими,  что  вертишь  мной,  как
тебе заблагорассудится? Колен Патюрель, ты умрешь!
   - Да, государь.
   Мулей Исмаил, внезапно помрачнев, опустился на свое  место.  Среди  рабов
вновь раздались крики, и негры-стражники  наставили  на  их  толпу  мушкеты.
Султан тоже поглядел на рабов и еще больше нахмурился.
   - Мне неприятно обрекать тебя на смерть, Колен Патюрель. Я уже  несколько
раз смирялся с этим решением - и всякий раз поздравлял себя, когда ты входил
целым и невредимым после наказания, которое должно было бы тебя погубить. Но
теперь, ты уж поверь мне, я не позволю демонам вызволить тебя! Я не встану с
места, пока не увижу, как будет обглодана последняя кость. И все-таки мне не
нравится, что ты  умрешь!  Особенно,  что  умрешь  ты  в  ослеплении  ложных
верований и будешь проклят. Я еще могу помиловать тебя. Стань мавром!
   - Это невозможно, повелитель.
   - Что тут невозможного? - взъярился султан. -  Что  невозможного  в  том,
чтобы выговорить: "Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет - пророк его"?
   - Если я произнесу эти слова, то стану мавром. И  ты  сам  будешь  весьма
раздосадован этим, государь. Ведь почему тебе  не  хочется  обречь  меня  на
смерть? Ты желаешь сохранить мне жизнь лишь потому,  что  я  -  предводитель
твоих рабов, благодаря мне они с большим рвением и послушанием  строят  твои
дворцы и мечети. По этому тебе полезно, чтобы  я  оставался  среди  них.  Но
сделавшись  мавром,  я  стану  ренегатом.  И  что  мне  делать   тогда   меж
рабов-христиан?..  Я  надену  тюрбан,  буду  ходить  в  мечеть  и  перестану
приносить пользу на твоей службе. Выходит, так  и  сяк  мне  конец:  меня  -
вероотступника ты погубишь таким спасением, меня - христианина - львами.
   - Пес, мне надоел твой раздвоенный язык! Довольно ты меня  морочил.  Умри
же!
   Толпу объяла давящая тишина. Раб еще продолжал говорить, а за его  спиной
уже открылся второй подземный ход. Из темноты  медленно  вышел  великолепный
нубийский лев. Зверь  покачивал  головой,  поросшей  густой  черной  гривой.
Двигался он с легкой и одновременно внушительной неторопливостью хищника. За
ним, потягиваясь, следовала гибкая львица, а следом еще один лев с Атласских
предгорий, цвета горячего песка,  с  почти  рыжей  гривой.  Они  в  молчании
сделали несколько шагов  и  оказались  перед  рабом.  Он  стоял  неподвижно.
Нубийский лев стал нервно хлестать себя  хвостом  по  бокам,  но,  казалось,
склоненные надо  рвом  головы  раздражали  его  больше,  нежели  неподвижный
человек в его собственном жилище. Он заворчал, с вызовом  оглядев  толпу,  и
вдруг несколько раз мощно рыкнул.
   Анжелика спрятала лицо под накидкой,  но,  услышав  глухой  шепот  толпы,
взглянула снова.  Лев,  раздраженный  отвратительным  любопытством  публики,
улегся в тени больших камней, невозмутимо  проскользнув  мимо  пленника.  Он
чуть ли не потерся, как большая кошка, о ноги нормандца.
   Арабы, обманутые в своих ожиданиях, завопили. Истошно крича, они  бросали
в ров камни и  куски  земли,  пытаясь  раздразнить  хищников.  Те  зарычали,
покружились  по  загону  и  демонстративно  улеглись  у  закрытого  входа  в
подземное убежище, давая понять, что  не  прочь  провести  часы  полуденного
отдыха в более спокойном месте.
   Глаза Мулея Исмаила едва не выскочили из орбит.
   - Баррака, - бормотал он, заикаясь, - это баррака.
   Он вскочил и в возбуждении подбежал к краю рва.
   - Колен Патюрель, львы не  хотят  причинять  тебе  зла.  Это  колдовство,
баррака! Открой свой секрет, и тебе будет дарована жизнь.
   - Сначала даруй жизнь, а потом я выдам секрет.
   - Да будет так! Ну же, - торопил охваченный любопытством султан. Он подал
знак. Рабы отворили двери, и львы ушли сами. В толпе христиан раздался вздох
облегчения,  больше  похожий  на  стон.  Рабы  обнимались  и   плакали.   Их
предводитель был спасен.
   - Говори! Говори же! - нетерпеливо крикнул Мулей Исмаил.
   - Еще одна милость, государь! Позволь отцам из Братства Пресвятой  Троицы
приехать в Мекнес и заняться выкупом рабов...
   - Этот пес, наверное, жаждет остаться  без  головы.  Мушкет  мне!  Сейчас
пристрелю его собственной рукой!
   - И я унесу свой секрет в могилу.
   - Ну, хорошо. Пусть будет  и  это.  Пусть  придут  ваши  проклятые  попы.
Посмотрим, что за дары они принесут. Может быть, я  и  отдам  им  что-нибудь
взамен. Выбирайся оттуда, Колен Патюрель.
   Несмотря на тяжелые цепи, геркулес легко взлетел  по  каменным  ступеням,
высеченным  в  одном  из  торцов  рва.  Он   встал   среди   разъяренных   и
разочарованных  арабов,  но  те  не  осмелились  ни  тронуть,  ни  оскорбить
смельчака. Перед троном Мулея Исмаила раб-христианин простерся ниц.  Толстые
губы тирана дрогнули, тронутые мимолетной улыбкой, и он легонько ткнул ногой
в узловатый хребет.
   - Вставай, проклятый пес!
   Нормандец выпрямился во весь рост. Анжелика помимо воли впилась  взглядом
в стоящих лицом к лицу противников. Она была  так  близко  от  них,  что  не
решалась не то чтобы двигаться, но даже дышать.
   Один был всевластен, другой - в цепях. Но случилось  так,  что  султан  и
раб, христианин и мусульманин сражались  с  одним  противником  -  Азраилом,
ангелом смерти. Перед существами такого склада Азраил отступал и  принимался
за обычную  работу:  похищал  робкие  слабые  жизни,  рвал  сорную  траву...
Конечно, и эти оба - его данники: в свой час султана не спасет его кольчуга,
а нормандца - хитрость. Но борьба их  с  ангелом  смерти  будет  упорной,  и
Азраилу не скоро достанется победа. Стоило посмотреть на них обоих!..
   - Говори же, - повелел Мулей Исмаил. -  Каким  волшебством  ты  усмиряешь
львов?
   - Никакого волшебства, о повелитель. Просто, избрав для меня  эту  казнь,
ты забыл, что я долго служил при хищниках и до сих  пор  помогаю  смотрителю
зверинца, а значит - львы меня знают. Еще вчера я  вызвался  заменить  слуг,
кормивших хищников, и задал им двойную  порцию.  Двойную...  что  я  говорю:
тройную! Все три зверя, избранные тобой для казни, пришли в ров, набитые  до
пасти, словно заряженные мортиры. Их тошнит от одного вида дичи,  живой  или
мертвой. А к тому же я подсыпал им в корм травку, от которой клонит в сон.
   Мулей Исмаил почернел от злости.
   - Нечестивый пес! Ты осмеливаешься  принародно  хвастать,  что  посмеялся
надо мной! Да я тебе голову снесу!
   Вскочив, он выхватил саблю. Но король пленников пристыдил его:
   -  Я  открыл  тебе  секрет,  государь.  Я  сдержал  слово.   Ты   слывешь
властителем, исполняющим свои обещания.  Сегодня  ты  обязан  сохранить  мне
жизнь и согласиться впустить в страну монахов Братства Пресвятой Троицы.
   - Не зуди мне в уши! - рычал тиран, вращая над головой кривой саблей.  Но
потом вложил ее в ножны, зловеще пробормотав:
   - Сегодня я обещал! Да, сегодня!..
   Положение разрядила процессия служителей, принесших  на  огромном  медном
блюде обед султана.  Мулей  Исмаил  повелел  сервировать  трапезу  прямо  на
площади, предполагая, что кровавое зрелище возбудит его аппетит. Прислужники
чуть не упали, увидев, что "львиный обед"  стоит  рядом  с  их  повелителем.
Султан,  усевшись  на  ложе  из  подушек,  собрал  вокруг  себя  придворных,
призванных разделить с ним трапезу. Он продолжал допрос:
   - Как ты догадался, что я готовлюсь бросить тебя в львиный ров? До  пения
петухов я никому не говорил об этом. Напротив, во дворце поговаривали, что я
вернул тебе свое расположение.
   Голубые глаза пленника сощурились.
   - Я знаю тебя, о повелитель. Я хорошо тебя знаю!
   - Ты  хочешь  сказать,  что  уловки  мои  грубы  и  я  не  могу  обмануть
приближенных?
   - Ты хитер, словно лис, но я - нормандец.
   Белые зубы султана блеснули, как молния, на мрачном лице. Он смеялся. Его
улыбка вызвала взрыв веселости в толпе рабов, где передавали друг  другу  на
ухо "секрет" Колена Патюреля.
   - Люблю нормандцев, - добродушно  произнес  Мулей  Исмаил.  -  Я  прикажу
корсарам из Сале порыскать около Гавра и набрать мне целую кучу  таких,  как
ты. Только одно мне не нравится в тебе, Колен Патюрель. Ты слишком  большой.
Ты выше меня ростом, а такой дерзости я не могу вынести.
   - У тебя много способов, государь, разрешить это затруднение.  Ты  можешь
отрубить мне голову. Или усадить меня рядом с  собой.  Тогда  в  тюрбане  ты
будешь гораздо выше меня.
   - Пусть так, - произнес султан,  чуть  подумав  и  решив  не  злиться.  -
Садись.
   Раб сложил длинные ноги  и  уселся  на  роскошные  шелка  около  грозного
повелителя, который передал ему жареного голубя. Алькаиды, советники,  свита
- все, вплоть до султанш  -  возмущенно  зашептались.  Мулей  Исмаил  окинул
взглядом окружающих.
   - Что вы там бормочете? Разве вам не подали мяса?
   Один из визирей, Сайд Мухади, испанский ренегат, раздраженно ответил:
   - Нам не еды жалко, государь. Прискорбно видеть, что рядом с тобой  сидит
вонючий раб.
   Глаза султана грозно блеснули.
   - Почему я обхожусь с вонючим рабом, как с равным? -  спросил  он.  -  Вы
этого не знаете? Так я  объясню.  Потому  что  никто  из  вас  не  соизволит
запачкаться и вникнуть в их дела. Если рабы  хотят  просить  о  чем-то,  они
вынуждены обращаться прямо  ко  мне.  А  потом  мне  всякий  раз  приходится
наказывать их за дерзость. Так я по вашей милости теряю  рабов...  Разве  не
ваша обязанность посредничать между ними и мной? Не твоя,  Сайд  Мухади,  не
твоя, Родани? Ведь вы были когда-то христианами. Почему не ты, Сайд  Мухади,
попросил меня пригласить попов? Тебе не жаль твоих бывших братьев?
   Мулей Исмаил разгорячился, пока говорил, но испанца это  не  смутило.  Он
был военачальником султана в битвах с мятежниками и знал, что его  положение
крепко. Офицер Его величества Филиппа IV, он отправился в  Южную  Америку  с
войсками экспедиционного корпуса и  был  пленен  берберийцами.  Марокканский
монарх быстро оценил дар стратега во время  отступления  в  горах.  Хуан  ди
Альферо начал эту кампанию рабом, а закончил во главе отряда янычаров. Мулей
Исмаил пожелал привязать офицера к себе и пыткой заставил перейти  в  ислам.
На велеречивые упреки султана он  ответил,  кинув  презрительный  взгляд  на
пленников-христиан:
   - Я отрекся от самого повелителя и не нахожу нужным обращать внимание  на
его слуг.

Глава 14

   - Мне позволено есть, государь? - смиренно спросил Колен Патюрель, ожидая
с голубем в руках. Сейчас, после многолетнего недоедания, он испытывал муки,
достойные  тех,  какие  любил   измышлять   Мулей   Исмаил.   Ведь   желудок
раба-нормандца давно не знал такой благодати.
   Его вопрос опять вверг султана в один из  обычных  приступов  ярости.  Он
заметил, что алькаиды принялись за  еду,  не  дожидаясь  его,  и  разразился
потоком ругательств.
   - Ешь! - прорычал он нормандцу. -  А  вы,  обжоры,  перестаньте  набивать
брюхо! Можно подумать, что вы - рабы, живущие на хлебе и воде, а не  богачи,
обирающие меня.
   Он приказал страже отобрать у свиты и отнести все, что  осталось,  рабам.
Алькаиды хотели, по меньшей мере, оставить на месте начатое  блюдо,  говоря,
что христиане недостойны есть с того  же  подноса,  что  и  султан.  Но  тот
повелел отнести блюдо со всем, что на нем было: курами, голубями и  рисом  с
шафраном.
   Пленные набросились на королевские дары, и разыгралось настоящее сражение
голодных псов у  кормушки.  Анжелика  с  жалостью  смотрела  на  несчастных,
униженных рабством  и  лишенных  надежды.  Среди  них  было  немало  дворян,
священников, знатных и достойных людей, но нищета  уравняла  их  одинаковыми
лохмотьями. Она увидела их худобу и вспомнила о  мэтре  Савари,  чьи  пальцы
показались ей сухими и жесткими, как  прутья.  Бедняга  буквально  умирал  с
голоду, а она даже не догадалась дать ему марципан!..
   Со своего места она могла расслышать беседу султана и нормандца  и  почти
все поняла. Она призналась себе, что бурная жестокая  натура  Мулея  Исмаила
одновременно притягивает и отталкивает ее.  Укротить  человека  такого  рода
было равносильно приручению хищного зверя, который останется хищником, вечно
готовым к прыжку и охочим до крови.
   К ее плечу прислонилась черкешенка,  укутанная  в  наряд  цвета  нильской
воды. Ее глаза впились в султанский профиль. Арабский язык робких  признаний
кавказской девочки был неуклюж и бесцветен,  как  и  у  ее  собеседницы,  но
жесты, томная мимика досказывали за нее.
   - Ты знаешь, он не такой ужасный... Он постарался меня рассмешить,  чтобы
высохли слезы... Он подарил мне браслет. Его рука была нежной на моем плече.
Его грудь как серебряный щит... Я не была женщиной. А теперь стала. И каждую
ночь по