ла
она, вздрогнув. - Мир полон ужасных вещей, и только вы можете дать мне
прибежище и наслаждение.
  - Вы теряете рассудок, - сказала Анжелика. Она была растеряна, и ей
никак не удавалось освободиться от объятий Амбруазины. Анжелике казалось,
что она погружается в полусонное состояние. Она чувствовала, как ногти
Амбруазины слегка царапают ткань ее блузки, и этот звук был ей неприятен.
  Ей пришлось приложить немалую силу, чтобы вырваться из цепких рук
Амбруазины и заставить ее чуть отступить.
  - Вы слишком много выпили сегодня вечером. Это вино из дикого
винограда было крепкое.
  - Ах! Не старайтесь снова казаться образцом добродетели. Я понимаю -
это часть образа обольстительницы, который вы так прекрасно умеете
создавать, очаровывая всех мужчин. Они любят добродетель, если она
уступает под напором их страстей. Но между вами и мной нет нужды в этих
хитростях, не так ли? Мы обе красивы и любим наслаждения. Так дайте же мне
немного вашего тепла! Забудьте, что я сказала вам вчера вечером...
  - Нет, я не могу.
  - Почему? Почему нет, моя горячо любимая? Она смеялась своим мягким и
низким голосом, в котором было что-то плотское, околдовывающее.
  Ослепительная вспышка молнии, осветившая темный угол, где происходил
диалог двух женщин, позволила Анжелике увидеть лицо Амбруазины,
преображенное неописуемой страстью, которая придавала ей
сверхъестественную красоту. Да, Анжелика и впрямь не встречала более
красивой женщины!
  - Почему же нет? Разве мужчины так много значат для вас? Отчего мое
желание приводит вас в столь сильное смущение? Вы не такая уж
неискушенная, насколько я знаю, и достаточно чувственная женщина. Вы жили
при дворе и, как мне говорили, ублажали самого короля. Мадам де Монтеспан
рассказывала мне о вас несколько пикантных историй. Разве вы их забыли,
мадам.., мадам дю Плесси-Белльер?.. При том, что мне известно о вас, я не
могу поверить, что вы упустите миг наслаждения, когда представляется
случай...
  Воспользовавшись оцепенением Анжелики, причиной которого было
упоминание о ее жизни при дворе и о мадам де Монтеспан, герцогиня де
Модрибур высвободила свои запястья из сдерживавших ее рук Анжелики.
  Осторожно растирая чуть затекшие пальцы, она не спускала с Анжелики
своих горящих глаз и вдруг с горечью спросила:
  - Почему вы так холодны со мной? Я уверена, что если бы ласкал
мужчина, вас бы уже давно охватил трепет. Вам никогда раньше не доводилось
испытывать наслаждение от прикосновений женских рук? Жаль! Они по-своему
прекрасны...
  И вновь раздался ее раздражающий и в то же время околдовывающий
гортанный смех.
  - ..С какой стати позволять только мужчинам делать нас счастливыми!
Они так мало на что способны, эти бедные увальни!..
  Она снова засмеялась, но на сей раз резко, скрипуче.
  - ..Они делают это так быстро! А я... Она приблизилась к Анжелике и
вновь обвила ее своими мягкими, излучавшими тепло руками.
  - Мое умение бесконечно, - прошептала она. Руки ее были мягки, как
бархат, но их нежное прикосновение повергло Анжелику в ужас.
  Точно так же, как и несколько минут назад, у двери, Анжелика ощутила,
как гибкая, неотразимо сильная змея с жадной чувственностью обвивала и
мягко сжимала ее тело.
  Кто сказал, что змеи холодные и липкие? Анжелика знала, что эта змея,
одушевленная, волнующе нежная, вкрадчиво привлекательная, смотревшая на
нее немигающими прекрасными человеческими глазами, была Змием-искусителем,
который в первые дни сотворения мира вышел из зачарованных туманов Эдема,
райского сада, где расцветали все красоты божьего творения и плоть была
невинной...
  Это ощущение было настолько сильно, что она не удивилась, когда
увидела, как меж приоткрытых красных губ Амбруазины скользнул раздвоенный
змеиный язык.
  - Ты познаешь все, - говорила шепотом Амбруазина, - не отказывай мне
в единственном наслаждении, которое я могу познать на этой земле.
  - Оставьте меня, вы - сумасшедшая, - сказала Анжелика.
  Сжимавшие ее руки разомкнулись. Страшное и в то же время райское
видение исчезло в ночной мгле, изредка озаряемой вспышками молний.
  К Анжелике вернулась способность воспринимать все происходящее вокруг
- теперь она слышала пронзительный стрекот цикад, мягкий рокот волн на
берегу.
  Она едва улавливала звуки удаляющихся шагов, а тем временем силуэт
убегающей женщины, подобно белому привидению, растворялся в темноте.


                                  Глава 4


  Анжелика пришла в себя, сидя на койке в своем маленьком домике. Она
была буквально ошеломлена. Однако только что происшедший инцидент, о
котором она еще не могла с уверенностью сказать, что она пережила его не
во сне, как будто развеял внутреннее напряжение, не дававшее ей покоя в
течение всего дня. У нее было такое ощущение, что она твердо встала на
ноги и испытывала от этого некоторое облегчение. Множество раз она
задавала себе один и тот же мучительный вопрос: "Кто сумасшедший?.. Колен,
Жоффрей, я сама, англичане, гугеноты, отец де Верной?" Неожиданно ответ
пришел сам собой. Это она, герцогиня де Модрибур.
  Теперь многое стало ей понятным: слова Колена, случайно услышанный
разговор двух пиратов, высказывания Жоффрея и Абигель, которую протестанты
попросили осведомиться, не останутся ли королевские невесты в Голдсборо.
  Кстати, такое проявление недоверия к ней больно задело Анжелику. В
памяти неожиданно всплыло высокомерное выражение лица иезуита, который
насупил брови, когда она сказала ему: "Вы воспротивились тому, чтобы
девушки остались в Голдсборо..."
  - Кто - я? Я не вмешивался в это дело... - ответил он.
  И все же именно Амбруазина говорила ей: "Отец де Вер-нон решительно
возражает против этого... Он опасается за души моих девочек".
  Опять ложь!.. Стремление извратить истину и искусно ввести в
заблуждение.
  Совершенно неожиданно одновременно с проявлением порочных
наклонностей герцогини, о которых Анжелика раньше и не подозревала, стало
очевидно, что именно она и распространяла всю эту ложь. Происходившие
тревожные, печальные события выстраивались в логическую цепочку.
Перевоплощение Амбруазины не было в действительности перевоплощением. Она
хотела казаться Анжелике набожной, может быть, слишком восторженной в
своей вере молодой женщиной, мало-помалу раскрывавшей потаенные муки своей
омертвевшей души. Но это был обман. Настоящая Амбруазина была та, которая
только что произносила столь странные слова...
  "Но какие такие странные слова?" - спрашивала себя Анжелика, вновь
озадаченная тем, что она не совсем хорошо понимает происходящее.
Амбруазина перед этим изрядно выпила и позволила себе необычные любовные
признания, за которые завтра ей будет стыдно.
  Однако разгадку тайны надо искать в другом... Безумная,
неуравновешенная - да, но разве не было бы другой крайностью считать ее
ответственной за все столь явно кем-то направляемые кровавые козни против
нее и Жоффрея?..
  Но в памяти снова всплыли слова Амбруазины: "Мы обе красивые, и мы
любим наслаждения..."
В какой-то момент ей показалось, что она ухватила руками настоящую
Амбруазину, а не ту - с широко раскрытыми, как у загнанной косули,
глазами, которая говорила со страданием в голосе: "Я не могу выносить,
когда мужчина дотрагивается до меня... Вы не можете знать, что это такое,
когда пятнадцатилетней девочкой вас отдают похотливому старику".
  Какой же на самом деле была эта стремившаяся вызвать в ней жалость
женщина? Опасной, развращенной или действительно достойной жалости?
  Как узнать правду? Кто способен рассказать без прикрас об Амбруазине
де Модрибур? Ведь те, кому она покровительствовала, любили и всячески
почитали ее.
  Она отметила про себя, что никогда и ни с кем не говорила о
герцогине, не интересовалась мнением Абигель или Жоффрея о ней.
  Просто Жоффрей рассказал ей о герцогине де Модрибур и ее муже, и это
совпадало с тем, что она впоследствии узнала от нее самой. И еще граф де
Пейрак отметил, что она очень ученая женщина.
  Однако Анжелика не ведала, что он на самом деле думал о
"благодетельнице". Эго вызывало у нее столь же неприятное ощущение, как и
всякий раз, когда в ее мыслях ассоциировались имена Амбруазины и Жоффрея.
Он не все рассказал ей об этой женщине и, как ей показалось, даже
сознательно скрыл от нее некоторые факты. Значило ли это, что он обманул
ее? Люди почему-то не говорили об Амбруазине. Что это было - случайность,
инстинкт самосохранения?
  Анжелика снова вспомнила сцену на берегу Голдсборо. Тогда глаза всех
присутствующих там мужчин и даже Жоффрея были прикованы к Амбруазине.
Видели ли они ее такой, какой она еще совсем недавно предстала перед
Анжеликой? Полностью преображенной каким-то внутренним огнем и
сверхчеловеческой радостью.
  "Боже! Как она красива!" - подумала Анжелика.
  Какой мужчина смог бы устоять перед притягательной силой этой
красоты, когда бы она была доступна его взору? Так, может быть, в этом и
кроется очарование любой, по-настоящему влюбленной женщины, которая к тому
же находится во власти желания?.. "А может, и я выгляжу точно так же,
когда Жоффрей обнимает меня?"
И еще! Необычное заключалось не только в этом. Эта женщина
пользовалась своей притягательностью, привлекал,! всеобщее внимание... Но
этого было недостаточно, чтобы Анжелика могла тут же во весь голос
крикнуть: "Это она сумасшедшая! Вся ложь исходит от НЕЕ..."
Теперь, обдумывая все происшедшее между ней и Амбруазиной, она
поняла, что в этом было ненормальным: совершенно неописуемый страх,
охвативший ее, когда Амбруазина обвила свои руки вокруг нее.
  Однако сам по себе этот жест не должен был нагнать на нее такой ужас.
  Правда, он застал ее врасплох, так как у нее и в мыслях не было, что
эта набожная и восхитительная вдова могла поклоняться культу Сафо.
  В то же время, если у нее и возникало подозрение, то это было связано
с воздействием чар Жоффрея на существо, которое, казалось, было наделено
всеми атрибутами женской привлекательности: красотой, молодостью, умом,
грацией, наивностью, и которое, в свою очередь, могло воспользоваться этим
грозным оружием для того, чтобы покорить этого замечательного мужчину,
этого оказавшегося на краю света знатного дворянина, безразличными к
которому могли оставаться лишь немногие женщины.
  Анжелика боялась за Жоффрея, и теперь она могла признаться себе в
этом. И вот именно ей Амбруазина адресовала свои "признания"...
  Основания для беспокойства были, но, однако, не такие, чтобы цепенеть
от ужаса.
  Анжелике уже приходилось, особенно в период ее жизни при дворе,
находить выход из более сложных положений, нежели любовные притязания со
стороны женщины. Королевский двор был царством всевозможных наслаждений,
которыми постоянно опьяняла себя толпа придворных, обезумевшая от желания
удовлетворить свою жажду земных утех.
  Каждый пил из той чаши, которая казалась ему наиболее сладкой или
обещавшей новые ощущения, и сладострастное влечение заставляло забывать о
десятой заповеди. Мысль о грехе лишь добавляла остроты ощущениям и
усиливала страх перед муками ада, которых они, естественно, хотели
избежать. По счастью, для этого рядом были духовники...
  В этом полурайском-полуадовом спектакле, сценой которого был Версаль,
красота Анжелики не раз ставила ее в такое положение, когда ей приходилось
жестоко разочаровывать тех, кто искал ее благосклонности. Но это входило в
правила игры.
  Жизненный опыт и интуиция, уважительное отношение к другим, делавшие
ее снисходительной к проявлениям человеческих страстей, если они не
сопровождались жестокостью, научили Анжелику умению защищать свою свободу
и чувства, не наживая при этом врагов. За исключением короля, естественно!
Но это был другой случай.
  Так в чем же тогда была причина панического страха, который в
какой-то момент полностью парализовал ее, словно застывшего под немигающим
взглядом змеи глупого кролика.
  Змея! Снова этот образ! "Это потому, что она сумасшедшая,
несомненно.., настоящее безумие вызывает страх.... Нет, я знаю, что такое
страх, и мне приходилось иметь дело с помешанными... Но то, что произошло
здесь только что, это другое! Это был сплошной ужас... Какая-то сказка!
Зло во плоти!.. Кто же она?"
Анжелика резко встала. В Порт-Руаяле должен быть кто-нибудь, кто смог
бы с ней откровенно поговорить о герцогине де Модрибур, ненавидящий
Амбруазину и не скрывающий этого. И знание причины такого отношения могло
бы, возможно, помочь Анжелике составить более точное представление об этом
странном создании.
  Она вышла из дома. Далекая гроза продолжала грохотать где-то у
затянутого тяжелыми облаками горизонта, а над деревней уже нависла мягкая
тишина. Казалось, что весь Порт-Руаяль с чистой совестью погрузился в
крепкий сон.
  Анжелика спустилась до первых домов, стоявших у самого берега.
  Приближаясь к дому, в котором разместился Кантор, она заметила свет
лампы в приоткрытом слуховом окне и остановилась. Один ли он? С этими
молодыми людьми никогда не знаешь!.. Но, заглянув внутрь, она улыбнулась.
Кантор спал, а рука его была протянута к большой корзине с вишнями,
которую он поставил на скамеечку у своей кровати. Несмотря на развитую
мускулатуру его красивого юного тела, небрежно прикрытого одеялом, для нее
он по-прежнему был маленьким толстощеким Кантором, который засыпал в своей
постельке, подобно маленькому ангелочку. Его загорелое лицо в обрамлении
перепутанных вьющихся светло-золотистых волос, пухлый, немного надутый
рот, длинные шелковистые ресницы хранили детскую чистоту.
  Она неслышно проникла в дом и села у его изголовья.
  - Кантор! - позвала она. Юноша вздрогнул и открыл глаза.
  - Не бойся. Я пришла только спросить твое мнение. Что ты думаешь о
герцогине де Модрибур?
  Она решила застать его врасплох, чтобы у него не было времени
замкнуться в своей скорлупе, как он это обычно делал.
  Он сел, полуопершись на локоть, и с подозрительным видом посмотрел на
Анжелику.
  Она взяла корзину с вишнями и поставила ее между собой и Кантором.
Ягоды были красивые и вкусные, огромные, блестящие и действительно
ярко-вишневого цвета.
  - Скажи мне твое мнение, - настаивала она. - Мне необходимо знать,
что тебе известно о ней.
  Кантор съел две вишни и выплюнул косточки.
  - Это потаскуха, - сказал он торжественно, - самая отвратительная
потаскуха, которую мне только приходилось видеть в моей жизни.
  Анжелика не осмелилась заметить, что вся его жизнь - это всего лишь
пятнадцать лет и что в этой специфической области она была еще короче.
  - Что ты хочешь этим сказать? - спросила она спокойно и взяла целую
горсть вишен, любуясь их блестящей рубиновой кожицей.
  - А то, что она развращает всех мужчин и даже моего отца... Она
пыталась и меня...
  - Ты сошел с ума, - сказала, подскочив, Анжелика. - Ты хочешь
сказать, что она предлагала тебе?..
  - Ну да! - ответил Кантор с возмущенным и наивным удовлетворением, -
а почему бы и нет!
  - Шестнадцатилетний юноша.., и женщина в таком возрасте.., и
вообще.., это невозможно; что ты говоришь?!
  Кто сошел с ума?.. Казалось, все и каждый. Несмотря на то, что в этот
вечер Анжелика была готова услышать все, что угодно, такого она не
ожидала. Ее представление об Амбруазине де Модрибур как о женщине
набожной, целомудренной и даже фригидной, далекой от любви и мужчин,
немного наивной, в чем-то чопорной, часами молящейся на коленях в
окружении своих воспитанниц, рухнуло как карточный домик.
  - Королевские невесты относятся к ней с уважением. Если она
действительно такая.., им это было бы известно...
  - Я не знаю, в каких они с ней отношениях, - сказал Кантор, - но
знаю, что она перевернула с ног на голову весь Голдсборо... Нет ни одного
мужчины, которого она не попыталась бы соблазнить, и кто знает, сколько из
них не устояли...
  - Но это же безумие! Если такое действительно происходило в
Голдсборо, я должна была бы заметить это...
  - Не обязательно!.. - ответил Кантор и добавил с удивительной
проницательностью, - когда все вокруг лгут, становится страшно и стыдно..,
и тогда лучше помолчать. Трудно разобраться, где правда. Ей удалось
некоторым образом обмануть и вас. И все же она вас ненавидит до такой
степени, что даже трудно себе это представить... "Мать хочет видеть тебя
умненьким-разумненьким, - говорила она мне, когда я отметал ее авансы. - И
ты хочешь слушаться ее, как маленький мальчик, - какой же ты глупый! Ей не
следует удерживать тебя у своей юбки. Она думает, что все ее любят и
поэтому добровольно ей подчиняются, а вообще-то ее просто обмануть,
смягчив ее сердце".
  - Если она сказала такое... - воскликнула Анжелика, - если она это
тебе говорила, сын мой, значит она и впрямь Дьяволица...
  - Да, она такая и есть!
  Кантор откинул одеяло и оделся.
  - Пойдемте со мной, - сказал он, - думаю, что этой ночью я смогу
представить вам некоторые интересные доказательства этого...
  Кантор и Анжелика неслышными шагами прошли часть деревни.
Передвигаться без малейшего шума они научились у индейцев.
  Была глубокая ночь, и в окнах практически всех домов не было видно
света. Кантор прекрасно ориентировался в темноте. Они добрались до
маленькой площади у подножия холма, где дома уже не стояли так близко друг
от друга.
  Кантор указал рукой на один из них, довольно просторный на вид, с
небольшим деревянным крыльцом. Дом находился почти в самом начале подъема,
который вел к поросшей деревьями вершине скалистого мыса.
  - Она живет в этом доме, и я готов поспорить, что в этот ночной час
она находится в приятной компании.
  Он показал Анжелике на большой камень, за которым она могла
спрятаться, не теряя из виду подступы к дому.
  - Я сейчас постучу в дверь. Если, как я предполагаю, в доме находится
мужчина, который не желает быть узнанным, то он попытается скрыться через
это окно. В пробивающемся через облака лунном свете вы обязательно его
заметите и узнаете.
  Юноша удалился. Анжелика ждала, пристально всматриваясь в затемненную
заднюю часть дома.
  Прошло несколько мгновений, и в доме послышалась возня, а затем, как
и предсказал Кантор, кто-то вылез через окно, спрыгнул на землю и
стремительно пустился наутек. Сначала Анжелике показалось, что спасавшийся
бегством был одет в рубашку, но потом она узнала развевавшуюся на ветру
сутану отца Марка. Он так торопился, что даже не успел надеть свой пояс.
  Анжелика онемела от удивления.
  - Ну, что? - спросил ее подошедший Кантор.
  - У меня нет слов, - произнесла она.
  - Кто это был?
  - Я скажу тебе позднее.
  - Теперь вы мне верите?
  - О! Конечно!
  - Что вы намерены делать?
  - Ничего... Пока ничего. Мне надо подумать. Но ты был прав. Спасибо
тебе за помощь. Ты умница. Я жалею, что не обратилась к тебе за советом
раньше.
  Кантор не знал, оставлять ли Анжелику одну. Он чувствовал, что она
была сильно расстроена и почти сожалел о том, что его хитрость полностью
удалась.
  - Иди, - настаивала она, - иди спать с твоими вишнями.
  Анжелика расчувствовалась, глядя, как он удаляется, такой еще юный,
чистый и честный. Он был строен и красив, как античный бог.
  Когда его силуэт растворился в ночи, она спустилась к дому, поднялась
по ступенькам и постучала в дверь.
  Из-за двери послышался раздраженный голос Амбруазины.
  - Кто там еще? Кто стучит?
  - Это я, Анжелика.
  - Вы?!
  Анжелика слышала, как Амбруазина встала с постели. Через несколько
секунд она отодвинула задвижку и приоткрыла дверь.
  Первое, что Анжелика заметила, войдя в комнату, был валявшийся на
полу около кровати забытый монахом пояс. Не отрывая взгляда от лица
Амбруазины, Анжелика демонстративно подняла и свернула его.
  - Зачем вы рассказывали мне все эти истории?
  - Какие истории?
  На скамейке горел ночник, заправленный тюленьим жиром. Его огонь
освещал бледное лицо герцогини, ее широко раскрытые глаза, черные, как
смоль, пышные волосы.
  - Ваши рассказы о том, что вы презираете любовь мужчин, что вы не
можете выносить, когда кто-нибудь из них притрагивается к вам!..
  Амбруазина молча смотрела на