всякого! Не станешь же проводить
сутки напролет, воздев руки к небесам и изумляясь. Госпожа Каррер лишь
прошептала, разглядывая одежду потерпевшей кораблекрушение: юбку желтого
атласа, ярко-голубое верхнее платье, красный пластрон, лазурный лиф "В
описываемую эпоху туалет знатных дам состоял из следующих частей: верхнее
платье, с тканым узором, расшитое золотом, было широко распахнуто, что
позволяло видеть лиф и юбку в сборках, также украшенные вышивкой, золотым
шитьем, кружевами, галуном.":
  - Гляньте-ка на эти тряпки! Это не женщина, а прямо какой-то попугай.
  - Может быть, новая парижская мода? - предположила Анжелика. -
Госпожа де Монтеспан, царившая при дворе, когда я его покинула, любила
блеск.
  - Может статься, но только эта-то, говорят, о бедных печется, так уж
ей-то!..
  Юбки и верхнее платье разорвались и запачкались. Госпожа Каррер
унесла их, чтобы постирать и починить.
  Красные чулки с золотой стрелкой, брошенные на пол, пылали пунцовым
пятном у постели. Котенок, привлеченный ими, соскочил с рук Анжелики и,
осторожно оглядев непонятную вещь, с видом собственника свернулся на них
клубком.
  - Ну, нет, малыш, тебе нельзя здесь лежать, - доспротивилась Анжелика.
  Она вновь опустилась на колени рядом с ним, пытаясь убедить его в
том, что это изысканное шелковое ложе создано не для грязно-серой шерсти
больного котенка. И когда, наконец, она самолично уложила малыша на
краешек мягчайшего одеяла, в уголок, тот согласился на перемену места.
Глядя на нее своими раскосыми полуприкрытыми глазами, он, казалось,
говорил:
  "Раз ты занимаешься мной и понимаешь, насколько я важная персона, и
стараешься ради меня, я, так и быть, откажусь от этих красных чулок".
  Анжелика подобрала чулки с пола, и они словно заструились в ее руках,
унося ее в мечтах далеко-далеко...
  - Я купила их в Париже, - вдруг произнес чей-то голос, - у господина
Бернена. Вы знаете, у Бернена, галантерейщика Дворцовой лавки.


                                  Глава 2


  Герцогиня де Модрибур пробудилась и, опершись на локоть, уже
несколько минут наблюдала за Анжеликой.
  Обернувшись при звуках ее голоса, Анжелика, как и тогда, на берегу,
испытала потрясение от восхитительного взора "благодетельницы".
  "Что за очарование заключено в этом взгляде?" - спросила она себя.
  Огромные темные зрачки выделялись на лилейно-бледном, почти девичьем
лице и придавали ему своего рода трагическую зрелость, подобную взгляду
некоторых детей - слишком серьезных, рано повзрослевших от страданий.
  Но это впечатление тотчас же пропало.
  Когда Анжелика наклонилась к герцогине де Модрибур, выражение лица у
той было уже другое. Глаза ее лучились мягким, спокойным светом и,
казалось, она с дружелюбием разглядывала графиню де Пейрак, в то время как
на устах ее играла приветливая улыбка.
  - Как вы себя чувствуете, сударыня? - осведомилась Анжелика, садясь у
ее изголовья.
  Она взяла руку, покоящуюся на простыне - та была прохладной, без
всяких признаков горячки. Но биение крови у хрупкого запястья по-прежнему
оставалось неспокойным.
  - Вы любовались моими чулками? - спросила госпожа де Модрибур. -
Правда же, они великолепны?
  Ее мелодичный голос казался несколько неестественным.
  - Шелк в них переплетается с пухом афганских коз и с золотой нитью, -
объяснила она. - Вот почему они такие мягкие и так блестят.
  - Это действительно очень красивая, элегантная вещь, - согласилась
Анжелика. - Господин Бернен, которого я когда-то знала, верен своей
репутации.
  - У меня есть также перчатки из Гренобля, - с готовностью продолжала
герцогиня, - надушенные амброй. Да где же они? Мне хотелось бы вам их
показать...
  Продолжая говорить, она обводила взором вокруг себя, не очень хорошо,
видимо, представляя, где находится, и что за женщина сидит рядом с ней,
держа в руках ее чулки.
  - Возможно, перчатки пропали вместе со всем остальным вашим багажом,
- осторожно подсказала Анжелика, желая помочь ей осознать истину.
  Больная пристально посмотрела на нее, затем в ее выразительном
взгляде промелькнула тревога, но тотчас же погасла под опущенными веками.
Закрыв глаза, герцогиня откинулась на подушки. Она сильно побледнела,
дыхание ее участилось. Она поднесла руку ко лбу и прошептала:
  - Да, да, правда. Это ужасное кораблекрушение! Теперь я вспомнила.
Простите, сударыня, я говорила глупости... Мгновение она помолчала, а
потом задумалась:
  - Почему же капитан сказал нам, что мы прибываем в Квебек? Мы ведь не
в Квебеке, не так ли?
  - Никоим образом! При хорошем ветре вам понадобилось бы три недели,
чтобы туда добраться.
  - Так где же мы?
  - В Голдсборо, на побережье Мэна, поселении на северном берегу
Французского залива.
  Анжелика уже собиралась дать самые точные объяснения - где находится
Голдсборо по отношению к Квебеку, но ее собеседница испустила крик ужаса:
  - Что вы говорите! Мэн, Французский залив. Значит, надо полагать,
где-то за Новой Землей "Новая Земля - имеется в виду остров Ньюфаундленд."
мы заблудились и обогнули весь полуостров Акадия с юга, вместо того, чтобы
плыть к северному побережью залива Святого Лаврентия?
  Географию, по крайней мере, она знала хорошо - или же дала себе труд
посмотреть на карту, прежде чем бросаться в американскую авантюру.
Герцогиня выглядела очень удрученной.
  - Так далеко! - вздохнула она. - Что с нами теперь будет! А эти
бедные девушки, которых я везла с собой, чтобы выдать их замуж в Новой
Франции?
  - Они живы, сударыня, и это уже благо. Ни одна не погибла; несколько
из них серьезно ранены, но все оправятся от страшного испытания, ручаюсь
вам.
  - Слава создателю! - горячо прошептала госпожа де Модрибур.
  Она сложила руки и, казалось, погрузилась в молитву. Последний луч
клонящегося к горизонту солнца осветил ее лицо, одарив его удивительной
красотой. В который уже раз у Анжелики возникло ощущение, что судьба опять
играет с нею свои грубые шутки. Где та старая, расплывшаяся
благодетельница королевских невест, которую она себе вообразила? Явившаяся
вместо нее молодая женщина, погруженная сейчас в молитву, казалась не
вполне реальной.
  - Как мне отблагодарить вас, сударыня? - сказала герцогиня, словно
приходя в себя. - Я понимаю, что вы - хозяйка этих мест и, по-видимому,
именно вам и вашему супругу мы обязаны жизнью.
  - На этих дальних берегах мы почитаем своим священным долгом помогать
друг другу.
  - Вот я и в Америке! Какое тяжкое открытие! Да поможет мне Господь!
  Затем, овладев собой, она заговорила вновь:
  - Но ведь Дева Мария, явившаяся мне, повелела мне отправиться именно
сюда. Значит, я должна склониться перед Святой волей! Не кажется ли вам,
что небо уже явило знак своего покровительства - ведь ни одна девушка не
погибла?
  - Да, именно так.

  ***

  Заходящее солнце заливало комнату пурпурным сиянием и огненным
отблеском сверкало в темных локонах герцогини. От ее прекрасных волос,
густых и пышных, исходил тончайший аромат, который Анжелика никак не могла
точно определить. С первого же мгновения, когда она наклонилась над
герцогиней, этот аромат породил в ней какую-то глухую, неясную тревогу, а
вместе с ней - уверенность, что это есть некий знак, и что ей следовало бы
понять, какой именно.
  - Вас заинтересовал запах моих волос? - спросила герцогиня, с чисто
женской проницательностью угадывая ее мысли. - Ни единого схожего с ним не
найдется, не правда ли? Эти духи составляют специально для меня. Я уступлю
вам несколько капель, и вы сможете увидеть, подходят ли они вам.
  Однако, вспомнив о несчастьях, постигших ее, и о том, что флакон с
бесценными духами, вероятно, покоится на дне морском, она оборвала себя и
тяжко вздохнула.
  - Желаете ли вы, чтобы я послала за вашей компаньонкой Петронильей
Дамур, - подсказала Анжелика, жаждавшая отправиться на поиски мужа.
  - Нет, нет! - поспешно откликнулась госпожа де Модрибур. - О, молю
вас, только не она! Это сверх моих сил. Бедная женщина.., она очень
преданна, но так утомляет!.. А я чувствую себя донельзя измученной. Мне
кажется, я сейчас посплю.., чуть-чуть.

  ***

  Она вытянулась под одеялом в священной позе - руки вдоль тела, голова
откинута назад и, по-видимому, тотчас же заснула.
  Анжелика поднялась, чтобы опустить деревянные ставни - слишком яркий
свет мог потревожить больную. Минуту она смотрела на берег, алеющий в
закатном свете, на оживление, царившее на исходе дня и в форте, и в
деревне. Это был час, когда жара спадает, и над домами, где в очагах
разогревался ужин, вился дымок, а вдоль берега и на скалах зажигались
костры индейцев и моряков.
  Ей подумалось, что в тот день в Голдсборо пекли хлеб - это делалось
раз в месяц, в печах, вырытых прямо в земле и разогреваемых раскаленными
камнями и угольями. Восхитительный запах теплого хлеба разносился, словно
ладан, летучий и родной; она увидела детей, которые возвращались домой,
неся на носилках большие золотистые ковриги.
  Несмотря на недавние битвы, сотрясавшие колонию, жизнь продолжалась.
  "Жоффрей так хотел, - сказала она себе. - Сколько силы в его
стремлении выжить, отстоять жизнь! Каждый, кто соприкасается с ним,
становится словно одержимым. Он страшен.., страшен своей энергией..."


                                  Глава 3


  Внезапно Анжелика спрятала лицо в ладони, и судорога рыдания прошла
по ее телу, словно накатившая издалека, из глубины волна.
  И опять при одном упоминании о ее муже, графе де Пейраке, который с
такой твердостью и отвагой держал в своей руке их судьбы, осознание
катастрофы, пронесшейся в последние дни над ними, над их страстью,
казалось, столь неразделимо сплотившей их, вновь подступило к сердцу
Анжелики.
  В вечерней тиши этот разгром воспринимался еще больней. Так ощущает
себя человек, переживший стихийное бедствие: он чудом избежал его, но
затем увидел следы катастрофического опустошения... Все было кончено!
  Конечно, внешне ничего не изменилось, но что-то важное погибло...
  Горькое разочарование терзало ее.
  Почему он не призвал ее?
  Почему он не пришел справиться о ней?
  На протяжении всего дня, что она провела в помещении форта, у
изголовья герцогини де Модрибур, Анжелика не переставала надеяться: он
непременно придет, подаст знак...
  Ничего! Значит, он все еще сердится на нее. Конечно, сегодня утром, в
какой-то краткий миг, она смогла подойти к нему, заговорить, крикнуть ему
о своей любви!.. И вдруг он сжал ее в своих объятиях с неистовством,
которое и теперь, когда она вспоминала об этом, переворачивало ей душу.
Она вновь ощутила его руки, стиснувшие ее, словно сталью, с таким пылом,
что все ее существо было потрясено глубоким, невыразимым плотским
чувством. Чувством, что она принадлежит ему, и только ему, до самой
смерти... Сладко умереть вот так, в его объятиях, не думая ни о чем, кроме
счастья, счастья безграничного - знать о его любви к ней.
  Но вот после минутного просветления страх вернулся вновь.
  Эта недавняя драма показала ей, что многие глубоко личные проявления
Жоффрея де Пейрака прошли мимо нее. А она считала, что знает его, что
разгадала его: теперь она уже ничего не понимала!.. У него вырывались
слова, жесты, крики мужчины, пришедшего в ярость, ревнивого любовника -
никогда раньше она не ожидала бы от него такого. Но не это ранило ее
больнее всего, ибо она смутно ощущала, что новая для нее грань его
характера порождена ею самой, и иначе и быть не могло: грань эта
раскрылась, в сущности, лишь потому, что тут была замешана она, и он,
всегда хранивший такое самообладание, взрывами своей ужасной ярости выдал,
сам того не желая, как дорога ему она, единственная из женщин. Однако
сейчас Анжелика уже не была в том уверена. Ей бы хотелось, чтобы он сам
сказал ей об этом! И в любом случае она предпочитала его неистовство и
грубость тем хитростям и ловушкам, которые он расставлял ей, надеясь, что
она споткнется. Завлечь ее на остров Старого корабля с Коленом, чтобы
иметь возможность застать их в объятиях друг друга... Ведь это было
несправедливо, недостойно его?.. Анжелика задавала себе мысленно этот
вопрос снова и снова, и каждый раз проходила сквозь бездну страданий. Да,
он ударил ее по лицу, но то было сущим пустяком по сравнению с ударом,
поразившим ее душу. Ей нужно понять Жоффрея. А поняв, вновь идти ему
навстречу, ибо страх, что она потеряла его навсегда, безмерно терзал ее.
  Как это могло случиться между ними - словно опустошительный смерч,
обрушивающийся внезапно и все сметающий? Внезапный, но и коварный,
вероломный, обманувший их бдительность. Стараясь вытянуть нить из клубка,
докопаться, когда же все началось, она спрашивала себя, каким же образом в
течение всего лишь нескольких дней так много роковых случайностей,
столкнувшись, привели их, нежных сообщников, пылких друзей, страстных
любовников, к тому, что они стали бояться друг друга. В этом было что-то
колдовское, что-то кошмарное!..
  По-видимому, все началось в Хоусноке, когда по просьбе Жоффрея она
отвозила маленькую англичанку Роз-Анн к ее бабушке и дедушке, колонистам
Новой Англии, живущим на границе с Мэном. Сам же он, следуя переданным
через Кантора указаниям индейского вождя, с которым его связывал договор,
отправился в устье Кеннебека.
  А затем исполненные драматизма события обрушились лавиной.
  Канадцы и их союзники, индейцы-абенаки, напали на английскую деревню;
судя по всему, атака была задумана, чтобы взять в плен ее, жену графа де
Пейрака.
  Анжелика избегла этой участи благодаря Пиксарету, вождю патсуикетов;
добралась до бухты Каско, где произошла ее встреча с обретавшимся там
пиратом Золотая Борода - ее давним любовником Коленом Патюрелем, Королем
рабов из Микнеса, тем самым, кто спас ее из гарема Мулая Исмаила. Может
быть, это был единственный из всех любивших ее когда-либо мужчин,
оставивший в ее памяти и ее плоти сожаление, неясную грусть, какую-то
особенную нежность.
  Конечно, это нельзя было даже сравнивать с тем, что она испытывала к
Жоффрею: огромное всепожирающее пламя, мука, страсть, властное желание,
неистовое чувство, которое нельзя постичь разумом, подвергнуть анализу,
чувство, подчас охватывающее ее, словно хитон Несса "Согласно
древнегреческому мифу, коварный кентавр Несс, сраженный стрелой Геракла,
умирая, посоветовал Деянире, жене героя, собрать его, Несса, кровь и
пропитать этой кровью хитон мужа, что, якобы, поможет ей сохранить его
любовь. Однако, когда Геракл надел хитон, тот прирос к его телу, причиняя
невыносимые страдания: яд, содержавшийся в крови Несса, принес Гераклу
смерть." - но и ослепительное счастье, блистающее в ее душе подобно
солнцу: оно грело, оно наполняло смыслом ее жизнь, отвечало тайным
велениям ее сердца, всего ее существа.
  Ничто не могло быть сравнимо с этим. Но ведь она когда-то любила
Колена, она бывала счастлива в его объятиях. Она встретилась с ним в
минуту одиночества, смятения и усталости, и что-то дрогнуло в ней -
желание счастья, нежности и чувственности, особенно чувственности. Она не
хотела самообольщаться или же искать себе оправданий. Она чуть было не
поддалась искушению в минуту слабости; огонь желания настиг ее в полусне,
когда Колен прижал ее к себе, осыпая поцелуями и ласками.
  Она была виновна. Она слишком любила любовь и ее тайные, райские
блаженства.
  Кроме того краткого периода ее жизни, когда она стала жертвой насилия
со стороны королевских мушкетеров, в дни бунта в Пуату, - в то время она
не переносила, если к ней прикасался мужчина - она всегда обретала усладу,
постоянное наслаждение в любовных баталиях, которые, казалось, дарили ей
каждый раз новые открытия.
  Она слишком любила любовь! Вот где был корень зла, ее слабость и ее
завораживающая сила.
  Жоффрей - да, как всегда, именно он, маг Жоффрей, распахнул перед ней
врата волшебного края, первым открыв ей, совсем юной, наслаждение; и он
же, встретив ее после пятнадцатилетней разлуки, когда он считал ее
умершей, именно он исцелил глубокие раны, нанесенные ее женственности,
вновь пробудил к жизни ее чувства, возродил ее для Любви, и чуткость,
заботливость, терпение его были безграничны...
  Как забыть это? Б царстве любви она обязана ему всем. Первое
посвящение в тайну - и взлет, излечение и словно второе рождение для
любовной жизни, которое, застигнув ее на ступенях зрелости, когда опыт и
страдания обогатили и возвысили ее, - даровало ей вдохновенное чувство:
теперь она может полностью насладиться его чудесной явью.
  Слишком немного ей нужно для счастья: именно эта ее слабость
заставила ее на какое-то мгновение содрогнуться в любовном жару в мощных
объятиях Колена, когда он застал ее в ночи, на корабле "Сердце Марии".
Невероятным усилием она вырвалась, убежала от него...
  Почему судьбе было угодно, чтобы солдат Курт Риц, спасающийся
бегством с корабля, заметил их из окна каюты в тот миг, "когда она была
голышом в объятиях Золотой Бороды"?
  Почему судьбе было угодно, чтобы этот человек, наемник Жоффрея де
Пейрака, не знающий, кто эта женщина, замеченная им, огласил сей факт
перед самим графом, и не только перед ним, но и перед всеми именитыми
гражданами колонии Голдсборо?
  Какой ужас! Какой страшный момент для каждого из них! И для НЕГО!
Униженного ею перед всеми.
  Анжелика понимала его неистовство, когда она очутилась перед ним. Но
что теперь делать, дабы укротить его гнев? Как дать ему понять, что
никогда она по-настоящему не любила и не будет любить никаких других
мужчин, кроме него!.. И если он не будет любить ее, она умрет, да, она от
этого умрет...
  И вдруг она решилась. Она не останется здесь - глупо сидеть и ждать
его. Сегодня же вечером она пойдет к нему, она станет умолять его, она
попытается объясниться. И пусть он опять ответит ей оскорблением. Все, что
угодно, но только не быть разлученной с ним! Все что угодно, но только не
его холодность.
  Пусть он снова примет ее в свои объятия. Даже если в своем озлоблении
он задушит, сломает ее.
  Она бросилась к туалетному столику, и, увидев в зеркале слезы,
текущие по щекам, чуть-чуть попудрилась.
  Она развязала пучок, распустила тяжелую косу и, взяв черепаховую
щетку с золотой инкрустацией - то был тоже его подарок - быстро расчесала
волосы. Она хотела быть красивой, а не загнанной, взвинченной, как все эти
последние дни.
  С тех пор, как Анжелика водворила котенка на одеяло, тот лежал не
шевелясь, свернувшись клубочком, упиваясь довольством, каким он не
наслаждался уже давно, а, может быть, и никогда в этой жизни. Мягкий,
терпеливый, почти бестелесный, такой маленький и болезненно-хрупкий, он не
шевелился и, казалось, едва подавал признаки жизни. Но как только Анжелика
заговорила с ним, он громко замурлыкал, выражая, как мог, свою радость и
благодарность.
  Таков был его выбор: после тяжких скитаний он встретил эту женщину, и
она стала его мечтой, его небом, его надеждой. Котенок во всем полагался
на человеческое существо, пожалевшее его, и знал, что не будет разочарован.
  - Я ухожу, - доверительно обратилась к нему Анжелика. - Будь
послушным, я вернусь...
  Она бросила последний взгляд на постель. Герцогиня по-прежнему лежала
абсолютно прямо. Анжелика, все еще со щеткой в руке, попыталась уяснить
для себя - что же это за воспоминание, которое она никак не могла облечь в
слова.
  - Почему вы так меня рассматриваете? Во мне есть что-то, что вас
тревожит? - спросила больная, не открывая глаз.
  - Простите меня, сударыня... Ничего особенного; наверное, я обратила
внимание на то, как вы лежите. Может быть, вы с самого раннего детства
воспитывались в монастыре?..
  Помню, когда я сама была в пансионе, нам запрещали спать иначе, чем
на спине, вытянувшись прямо, положив руки поверх одеяла.., даже зимой.
Само собой разумеется, ничего этого я не выполняла. Я была очень
непослушной.
  - Ваша догадка верна, - сказала госпожа де Модрибур с улыбкой. - Всю
свою юность я провела в монастыре, и, признаюсь, до сих пор могу заснуть
только в той позе, за которую вы меня укоряе