еюсь,
придется ему по душе, - объявил Пейрак.
   - Что же это?
   - Святые мощи.
   Шесть матросов с "Голдсборо" приблизились к ним, держа  на  своих  плечах
носилки, на которых была установлена небольшая серебряная рака.
   - Узнав, что в базилике  собора  Квебекской  Богоматери  содержатся  мощи
святого Сатурнуса и святой Фелициты, я захотел добавить  к  этим  сокровищам
мощи святой Перепетуи, которая, как вы, несомненно, знаете, разделила ту  же
мученическую участь возле Карфагена на заре христианской эры.
   Г-н де Фронтенак, может быть, и не знал этого, но  он  с  почтением  снял
шляпу и перекрестился.
   -  Святые  мощи!  Епископ  будет  очень  доволен.  Он   разместил   более
восьмидесяти рак со святыми мощами под плитами алтарей  наших  церквей.  Наш
город - это город святых.
   Все выстроились в кортеж. Впереди шли Музыканты, за ними несли знамена.
   Рака, окруженная иезуитами, охраняющими ее от уличной толпы, следовала за
ними на плечах людей из экипажа.
   Анжелика отказалась от портшеза, который ей так настойчиво предлагал Виль
д'Аврэй. Куда приятнее  было  подниматься  пешком,  медленно  продвигаясь  к
собору этим чудесным золотистым  днем  поздней  осени.  Солнце,  еще  высоко
стоявшее в небе, дарило свое последнее тепло.
   Улица, ведущая к вершине города, где располагался собор,  была  в  начале
очень узкой, и в связи с этим возникли некоторые затруднения церемониального
характера: кто будет идти справа от губернатора - де Пейрак или де  Бардане?
Но господин де Фронтенак разрешил эту  проблему  на  французский  манер.  Он
принял галантное решение поставить справа от себя  Анжелику,  и  вдвоем  они
возглавили процессию. Уже потом, когда улица стала несколько шире, слева  от
губернатора оказался господин  де  Бардане.  Господина  де  Барданя  приняли
вначале за офицера из эскорта Жоффрея де Пейрака,  ведь  он  не  был  никому
известен, и никто не обращал на него внимания. Сам Жоффрей шел  сразу  вслед
за губернатором, и его высокая фигура и величественный вид  притягивали  все
взгляды и вызывали такой же восторг, как и красота Анжелики.
   Шум оваций и приветствий сопровождали кортеж.
   Вот наконец Анжелика и Жоффрей де Пейрак пересекли подъем, который вел от
набережных Квебека к аристократическим кварталам  города.  Этот  подъем  был
довольно крутым и каменистым, таким  же,  вероятно,  как  дорога  в  Рай,  и
подобно ей открывающим постепенно перспективы удивительной красоты.

***

   Наконец они  достигли  самой  высокой  точки  подъема.  Анжелика,  слегка
запыхавшись,  пыталась  охватить  взглядом  великолепную  панораму   города,
красота которой все возрастала по мере подъема, подобно гимну, звучащему все
новыми и новыми аккордами.
   С выступа скалы,  на  котором  они  находились,  река  казалась  огромным
серебристым зеркалом. Небо и вода слились в оттенках розового и голубого,  и
вдали  можно  было  различить   корабли   маленького   флота   де   Пейрака,
выстроившихся полукругом перед городом, подобно игрушкам на зеркале.
   Они возобновили свой путь, и  на  одном  из  поворотов  повстречались  со
священником, облаченным в белый стихарь  поверх  черной  сутаны,  с  лиловой
епитрахилью вокруг шеи. Его сопровождали два мальчика в деревянных башмаках,
но также одетые в длинные черные сюртуки и белые стихари поверх них. Один из
них нес колокольчик, другой - высокий серебряный крест,  который  он  держал
двумя руками. Их сопровождал дог.
   Священник взирал на  процессию  с  видом  пророка,  пришедшего  напомнить
заблудшему человечеству, что жизнь есть страдание и что служение Богу должно
быть на первом месте.
   Но присутствие собаки сводило на нет всю  его  скорбную  торжественность.
Как бы строго и гневно он ни смотрел, собака, сидя на своем  хвосте,  свесив
язык и глядя на процессию весело и дружелюбно,  придавала  всей  этой  сцене
нечто ребячливое  и  забавное.  Стараясь  не  замечать  Анжелику,  священник
обратился к губернатору с надменным видом:
   - Разве сейчас время для торжественной мессы? Уже  скоро  вечерня,  и  вы
останетесь ни с чем. Мы ждем вас уже целую вечность, в соборе  израсходовали
недельный запас ладана, и Монсеньер уже собирается возвращаться домой.
   - Ах, аббат, неужели вы полагаете, что дипломатические проблемы можно так
быстро решить? Особенно,  когда  вмешивается  пушка...  А  вы-то  что  здесь
делаете, в то время как должны бы быть среди певчих?
   - Я послан, чтобы отнести миро и елей жертвам бомбардировки.
   - Как! Эта нелепая канонада принесла жертвы? Что, есть и погибшие?
   - Двое. Но их успели исповедать до того, как они испустили дух.
   Господин де Фронтенак был в сильном замешательстве и снял шляпу, на  этот
раз чтобы озабоченно потереть лоб под париком.
   - Черт побери! А что говорят их родственники, соседи?
   - Это были два негодяя, - сухо заявил викарий. - Никому до них нет  дела.
Пользуясь отсутствием владельцев, они пытались  ограбить  дом  господина  де
Кастель-Моржа после того, как в него угодил снаряд.
   - Браво, - раздался в толпе голос Виль  д'Аврэя.  И  военный  губернатор,
рассвирепев, попытался локтями проложить дорогу к нему.
   - Но я покорнейше напоминаю вам, - продолжал священник, - что  все  давно
ждут вас на  паперти  собора.  Я  прошу  вас  поторопиться,  ваше  опоздание
недопустимо.
   После этого гневного напоминания он приказал  своим  маленьким  спутникам
продолжать путь, что они и сделали, громко стуча башмаками и  шагая  впереди
него. Один нес крест, стараясь держать его как  можно  выше,  другой  звенел
колокольчиком. Большой пес замыкал их шествие с глубокомысленным видом.
   Подъем продолжался. Теперь река была у них за спиной.
   Подъем был уже менее крут, и дорога  расширялась.  Дома  Верхнего  города
были просторные, окруженные красивыми садами. Некоторые из них  были  похожи
на маленькие  деревенские  замки  среди  лугов  и  фруктовых  деревьев.  Они
миновали кладбище, расположенное террасами на спуске к реке.
   Мощный запах медвежьего сала и дыма донесся до них,  когда  они  достигли
перекрестка четырех  улиц.  Одновременно  они  увидели,  как  все  обитатели
маленького лагеря гуронов, расположившегося позади  собора,  женщины,  дети,
собаки поднялись им  навстречу.  Индейцы  выскочили  с  радостными  воплями,
танцуя и хлопая в ладоши.
   Процессия приближалась  к  собору,  стоявшему  на  площади,  образованной
пересечением четырех улиц и имевшей вид звезды.
   Собор находился  в  глубине  площади,  которая  была  окружена  домами  и
деревьями и имела небольшой уклон, как  и  все  расчищенные  пространства  в
Квебеке. На паперти собора, очень просторной  и  далеко  выступающей  вперед
широкими ступенями, находилось впечатляющее собрание священников в  парадных
облачениях.
   Цвет одежды и количество кружев  варьировались  в  зависимости  от  сана.
Самые маленькие дети, поющие в хоре, были одеты в красные  сутаны,  те,  что
постарше,  в  черные.  Помахивая  кадильницами  с  ладаном  и  неся  большие
подсвечники с  зажженными  свечами,  они  окружали  епископа,  стоявшего  на
верхней ступени перед распахнутой дверью храма.
   Монсеньер де Лаваль был красивый представительный мужчина пятидесяти лет.
Митра, венчавшая  его  голову,  делала  его  еще  выше.  Он  держал  в  руке
епископский посох, отличительный знак его могущества, делающий его  пастырем
и наставником человеческих душ.
   Когда он приблизился, драгоценные камни, украшающие  завиток  его  жезла,
вспыхнули на солнце. Его  рука  в  лиловой  перчатке,  украшенная  кольцами,
лежала на эмалевой рукояти.
   Граф де Пейрак вышел вперед, отвесил придворный поклон и, встав  на  одно
колено,   поцеловал   перстень,   который   протянул   ему   Монсеньер    де
Монморанси-Лаваль. В тот момент, когда он отделился от кортежа, глухой ропот
пробежал по толпе. Не был ли это тот самый "человек  в  черном",  о  котором
говорила матушка Магдалина? Но он не был одет ни в черное, ни даже в темное,
и это вызвало первое замешательство в народе.
   Жоффрей де Пейрак разговаривал с епископом и, несомненно, говорил  ему  о
мощах, привезенных в подарок,  так  как  все  увидели,  как  выражение  лица
епископа, бывшее до того нарочито бесстрастным, наподобие мрамора, вдруг как
бы осветилось внезапно пробудившимся интересом.
   Анжелике казалось, что слишком долго не представляют епископу  Никола  де
Бардане. Ее несчастный друг по Ля Рошели, прибыв после  столь  утомительного
путешествия,   обремененный   многочисленными   документами   и   посланиями
исключительной важности, был лишен того внимания, которое должны были бы ему
уделить. Любой другой на его месте был бы вправе рассердиться.
   Анжелика с облегчением увидела,  что  Фронтенак,  возможно  по  подсказке
одного из своих  людей,  казалось,  вспомнил  о  существовании  королевского
посланника и объявил о нем со всей торжественностью. Мессир  де  Бардане,  в
свою очередь, преклонил колено, набожно поцеловал перстень, но когда епископ
начал расспрашивать его о том, как он добрался, господин де  Бардане  весьма
уклончиво отвечал на его вопросы, сказав, что ему, как и всем,  не  терпится
отдать почести святым мощам.
   Анжелика, слышавшая лишь обрывки их беседы, была рада, что  ему  с  таким
так-том удалось избежать разговора о той малоприятной для  него  истории  со
спасением утопающих.
   Но вот мессир де Бардане повернулся к ней и сказал:
   - Однако, Монсеньер, находясь все-таки на земле Франции,  которая  слывет
самой галантной страной в мире, я хотел бы  сам  представить  вам  в  первую
очередь мадам де Пейрак, чья красота делает честь вашему городу и которая не
может не радовать человека с утонченным вкусом, каковым, как  мне  известно,
вы являетесь.
   Теперь была очередь Анжелики преклонить  колени  и  поцеловать  перстень,
который епископ протянул ей достаточно сдержанно. Она почувствовала, что он,
как и встретившийся им аббат,  старался  не  замечать  ее,  и  вмешательство
господина де Бардане было для всех достаточно неожиданным. Все  решили,  что
посланнику короля не подобало брать на себя роль представления ее епископу и
что он превысил свои полномочия, но не могли понять почему.
   - Конечно же, я не забыл бы представить графиню де Пейрак,  -  возмущался
Фронтенак, - во что вмешивается этот болван? Хорошенькое начало!
   Очень быстро кумушки  разнесли  слух  о  необычайной  страсти  посланника
короля к мадам де Пейрак. Таким  образом  пытались  объяснить  его  странное
поведение. Говорили, что еще в форте Тадуссак он влюбился в  нее  с  первого
взгляда и теперь не может жить без нее.
   Анжелика увидела, что епископ де Лаваль слегка удивлен, и тут же  поняла,
чем вызвано его удивление: Мессир де Бардане собирался предложить  ей  руку.
Но в этот момент Виль д'Аврэй в который раз "не дал обойти  себя"  и  быстро
увел ее за собой.
   Матросы внесли  раку  с  мощами  святой  Перепетуи.  Это  появление  было
встречено гулом восторга, любопытства и мистических чувств.
   Серебряная рака была поднята  высоко  над  толпой,  чтобы  все  могли  ее
разглядеть, а затем поставлена перед епископом.
   - Какая гениальная и невероятная идея! - прошептал Виль д'Аврэй Анжелике.
- Ваш супруг не мог  придумать  ничего  лучшего,  чтобы  заставить  епископа
отнестись благожелательно к переговорам между Новой  Францией  и  вами.  Как
этому поразительному человеку всегда удается меня удивить? Я ему завидую!
   Анжелика была согласна с мнением маркиза, что Жоффрей не устает  удивлять
их.
   Его действия всегда заставали ее врасплох, его идеи и  проекты  возникали
неожиданно и постоянно. Она спрашивала себя, когда это он успел раздобыть  и
привезти эти подлинные реликвии, эти бесценные рукописи?
   Но они в самом деле были здесь.
   Они стояли на паперти.
   - Становится холодно, - сказал Виль д'Аврэй. - Солнце заходят. Мы  не  на
Востоке, накиньте капюшон!
   И чтобы продемонстрировать всем, что  именно  ему  поручено  ее  опекать,
маркиз помог ей расправить складки ее атласного капюшона, подбитого мехом, и
эта услужливость вызвала ревнивый взгляд Никола де Бардане.
   - Как вы очаровательны, моя дорогая! Никто не мог устоять перед вами,  вы
заметили? Победа по всем направлениям.
   В это время епископ в скупых,  изысканных  выражениях,  но  в  его  устах
звучащих тепло и искренне, благодарил за принесенные в дар мощи.
   Затем он пригласил всю свою дорогую паству войти в храм, чтобы  отслужить
торжественную мессу...
   - Победа! Победа на всех фронтах, - повторял Виль д'Аврэй, ведя под  руку
Анжелику к широко распахнутым воротам собора, откуда  неслись  торжественные
звуки органа.
   - Кстати, -  сказал  он,  -  я  знаю,  кто  стрелял  из  пушки  по  вашим
кораблям... Да, мне только что сообщили... Это совершенно  неожиданно...  Вы
мне не поверите... спорю на сто... сворю на тысячу.
   - Но говорите же... я умираю от любопытства.
   - Так вот! Это МАДАМ ДЕ КАСТЕЛЬ-МОРЖА!

***

   - Мадам де Кастель-Моржа! - повторила Анжелика. -  Женщина!  Стреляла  из
пушки! Но она сумасшедшая! Она же могла убить собственного сына...
   - Она не знала, что он находится на борту.
   Виль д'Аврэй прыснул со смеху.
   - Она была вне себя от злости, узнав, что Квебек не  собираются  защищать
от вас и что ее муж уступил Фронтенаку. И она,  решила  сама  пробраться  на
редут, и, накинувшись на солдат и офицеров, находившихся там,  приказала  им
потопить ваш флот. Говорят, она собственноручно поместила мешок с порохом  в
жерло пушки и проткнула его штыком. Солдат-артиллерист  выстрелил,  так  как
испугался, что она, размахивая штыком, выколет ему глаза или подожжет  порох
и взорвет всех и вся... Однако, надо признать, что за неистовая женщина!
   - Лучше скажите, что за сумасшедшая!
   Слушая эту, по меньшей мере, удивительную  новость,  Анжелика  пропустила
тот момент, когда они миновали вход в собор.
   Она внезапно очутилась в глубине храма в первом ряду перед скамейкой  для
молитвы, сделанной из резного дерева, с бархатной подушечкой цвета граната с
золотой бахромой.
   Анжелика преклонила колени. Перед ней в полутьме блестел золотом  алтарь,
по обе стороны от него  стояли  колонны  из  черного  мрамора,  а  над  ними
деревянная скульптура голубки - символ Святого Духа.
   Тем временем позади нее церковь наполнилась шумом входящих.
   Одно казалось в Квебеке главным: занять место, соответствующее рангу.
   Иерархия  званий,  служебных  должностей,  богатства  создавала  в   этой
маленькой столице множество споров о превосходстве одних над другими, каждый
считал,  что  защищая  собственную  честь   и   достоинство,   он   защищает
одновременно честь и достоинство короля, Новой Франции и даже Господа Бога.
   И при любых обстоятельствах проявлялся этот дух жесткого соперничества  и
соблюдения табели о рангах.
   В этом лихорадочном стремлении каждого занять подобающее  ему  место,  не
дать сопернику опередить себя, люди совершенно не  отдавали  себе  отчета  в
том, что они находятся в храме, рядом со  Святым  распятием.  Возникло  даже
что-то вроде потасовки, и  еще  немного,  и  посланник  короля  господин  де
Бардане остался бы без молитвенной скамейки или же  оказался  бы  во  втором
ряду.
   Чтобы выправить положение, господин де Фронтенак  вынужден  был  уступить
ему свою скамейку, находящуюся немного впереди мест, отведенных для графа  и
графини де Пейрак. При этом  он  бросил  недовольный  взгляд  на  интенданта
Карлона,  занявшего  место  справа  от  Виль  д'Аврэя.  Маркиз  же  в  своем
непреклонном стремлении находиться рядом с Анжеликой занял как раз то место,
которое предназначалось де Барданю.
   Губернатору удалось урегулировать эту путаницу с местами, но при этом ему
пришлось поставить свою скамеечку совсем рядом  с  балюстрадой,  ограждающей
алтарь. Епископ, направляясь к ступенькам алтаря, заметил это и  нахмурился.
Между тем месса началась. Дети, поющие в хоре, заняла свои места.
   Певчие начали гимн Богу:
   Воздаем хвалу тебе, о Боже,
   Ты наш Всемогущий Господь
   Святой, святой, святой Отче!
   Небеса и земля наполнены Твоей
   Благодатью и Славой.
   Анжелика уже много лет не присутствовала  на  торжественной  католической
мессе. Она скиталась по лесам и морям, вела жизнь искательницы  приключений,
отвергнутая обществом, к которому принадлежала когда-то.
   "Как это странно", - говорила она себе.
   Приглушенные звуки органа, запах ладана, монотонные голоса певчих  -  все
это повергло Анжелику в  некоторое  оцепенение.  В  ее  памяти  вдруг  стали
всплывать забытые лица, обрывки событий. Воспоминания  наплывали,  казалось,
из этого теплого, душистого воздуха, дрожащего от тысячи свечей, в  мерцании
которых как бы двигались и шевелились деревянные  резные  скульптуры,  щедро
украшающие внутренность храма.
   Вдруг ей на память пришли  слова  проклятий,  изрыгаемые  пастором  Новой
Англии, преподобным отцом Патриджем:
   "Папская церковь проповедует религию распутников и фанатиков!" Это именно
от его руки погиб отец де Вернон.
   Анжелика подняла голову, чтобы разглядеть иезуитов, стоявших двумя рядами
наверху возле хоров.
   Как всегда в черном, но с надетыми  поверх  белыми  стихарями  по  случаю
торжеств. Их гладко выбритые или бородатые лица  были  одинаково  холодны  и
безмятежны. Белые жесткие воротники с округлыми краями придавали им сходство
с испанскими грандами, одному из которых, великому  Игнатию  Лойоле,  они  и
обязаны были своим возникновением. Их  собрание  показалось  ей  похожим  на
Совет волчьей стаи. Осторожные и сдержанные, всегда и ко всем подозрительные
и связанные каким-то общим уставом, они были не  врагами,  а  силой.  И  эта
сила, возможно, могла присоединиться к ним.
   Она  обратила  внимание  на  руки  молодого  иезуита,   державшего   свой
молитвенник. На левой руке не хватало большого пальца, и еще два других были
отрезаны на уровне первой фаланги. На другой руке не  хватало  указательного
пальца. Его остроконечная, короткая темная борода, тщательно  подстриженная,
окаймляла совсем еще юное лицо. Но он уже был лысым.  Его  природная  лысина
увеличивалась  за  счет  следов  от  раны,  покрывавшей   половину   черепа.
Приглядевшись, можно было заметить,  что  у  него  была  отрублена  половина
левого  уха.  Подвергшийся  совсем  недавно  истязаниям,  ныне   он   служил
торжественную мессу в соборе Квебека и, казалось, не помнил  о  тех  пытках,
которые изуродовали его. У  него  было  нежное  и  невинное  лицо.  Анжелика
вспомнила его имя: отец Жоррас.
   Анжелика вновь вспомнила об отце Верноне, с которым она плавала на "Белой
Птице" и который погиб от руки английского пастора.
   "О, мой друг! Почему вы  умерли?  Вы  видите,  я  в  Квебеке,  как  вы  и
просили..."
   Она обхватила голову руками, стараясь восстановить в памяти  уже  забытые
черты его лица и разгадать ту тайну, которую она читала в его глазах.
   "Он любил меня!" - подумала она. - Я уверена, что он меня любил".
   Анжелика была настолько поглощена этим немым диалогом  с  призраком,  что
забыла, где она находится и сколько прошло времени.
   Со стороны  казалось,  что  она  полностью  погружена  в  молитву,  и  та
сосредоточенность,  с  которой  она  предавалась  медитации,  поразила  всех
присутствующих в храме.
   Все взгляды были  прикованы  к  белокурому  затылку  этой  знатной  дамы,
которая в такой униженной позе распростерлась перед алтарем.
   - Неужели она так  набожна?  -  прошептала  мадам  де  Меркувиль  на  ухо
соседке, мадам Дюперэн. - Ну, это уж  слишком!  Уверяю  вас,  я  уже  больше
ничего не понимаю... после всего, что нам рассказали об этих людях! Что  они
безбожники, враги Церкви... Что они даже  не  воздвигли  у  себя  в  колонии
Крест! Ах, моя дорогая, кому же верить после этого...
   Звон   колоколов   прервал   размышления   Анжелики   и   вернул   ее   к
действительности. Она обернулась, чтобы еще раз  посмотреть  на  тех,