ниями  к  отъезду.  И,  немного
поколебавшись, отложила в  сторону  щетку  и  гребень,  встряхнула  головой,
разбросав волосы по плечам.
   Во время вчерашней беседы один вопрос вертелся у нее на языке, и  она  не
нашла случая задать его, слушая тот обмен сдержанными, загадочными и  подчас
опасными фразами.
   Но этот вопрос сильно занимал ее.
   Анжелика решилась.
   Подобрав юбку, чтобы не задеть золу костров и сальные котелки на стоянке,
она пробралась среди  обычного  индейского  беспорядка,  прошла  по  длинной
тропинке  вдоль  берега  залива  и,  отогнав  двух  рыжих  собак,   грызущих
внутренности лани, приблизилась к священнику, который готовился  отправиться
в путь на своей утлой посудине.
   Он уже увидел ее в тающем и золотящемся утреннем  тумане.  Тот  же  яркий
отсвет, который заря бросала на зеленые  заросли,  играл  в  ее  распущенных
волосах.
   Будучи деликатного сложения, отец де Геранд чувствовал вялость после  сна
и некую душевную пустоту. Постепенно мысль о Боге пробуждалась в нем,  и  он
начинал молиться. Но нужно было время, чтобы снова обрести ясность в мыслях.
Заметив приближающуюся  Анжелику,  он  вначале  не  узнал  ее  и  растерянно
спрашивал себя: кто это? Что за видение является ему?
   Затем он вспомнил: это она, графиня де Пейрак. И он испытал что-то  вроде
внезапной боли в груди. Несмотря на его бесстрастные черты,  она  тотчас  же
почувствовала в нем прилив страха и отвращения,  настороженность  всего  его
существа.
   Она улыбнулась, чтобы согнать морщины с этого окаменелого молодого лица.
   - Отец мой, вы уже покидаете нас?
   - Мои обязанности вынуждают меня к этому, сударыня.
   - Я хотела бы задать вам один вопрос, который меня интересует.
   - Слушаю вас, сударыня.
   - Не могли бы вы мне сказать, из каких растений  отец  д'Оржеваль  делает
свои зеленые свечи?
   Иезуит, видимо, ожидал услышать что угодно, но только не это. Удивленный,
он  расслабился.  Прежде  всего,  он  поискал  в  словах  Анжелики  какой-то
затаенный  смысл,  но  затем,  поняв,  что  речь,   действительно,   шла   о
практической и хозяйственной вещи,  заколебался.  Ему  подумалось,  что  она
смеется над ним, и кровь прилила к его лицу. Затем он спохватился  и  напряг
память, чтобы вспомнить детали, которые позволили бы ему дать точный ответ.
   - Зеленые свечи? - пробормотал он.
   - Говорят, эти свечи очень красивы,  -  продолжала  Анжелика,  -  и  дают
приятный белый свет. Я думаю, их получают, примешивая к воску ягоды, которые
индейцы собирают в конце лета. И я была бы вам очень благодарна, если бы  вы
могли сказать мне хотя бы название растений, на которых они растут. Ведь  вы
хорошо знаете язык дикарей.
   - Нет, не могу вам сказать... Я не обращал внимания на эти свечи...
   "Бедняга далек от реальных вещей, - подумала она про себя. - Он  живет  в
мире своей фантазии". Но таким, как теперь, он был ей более симпатичен,  чем
затянутый в доспехи мистического бойца. Она нащупала пункт для согласия.
   - Это не так уж важно, - заметила она. - Не задерживайтесь, отец мой.
   Он слегка кивнул головой.
   Она смотрела, как он с привычной ловкостью забрался в индейское каноэ, не
захватив  на  сапогах  "ни  песка,  ни  камешка",  как  рекомендовал   своим
миссионерам отец Бребеф. Тело отца де Геранда приспособилось  к  императивам
примитивной жизни, но  его  ум  никогда  бы  не  принял  этого  невыносимого
беспорядка. "Дикари разделаются с ним", - сказал Пейрак. Америка разделяется
с ним. Эта длинная фигура, тощая спина которой  угадывалась  под  изношенным
черным платьем, познает мученическую участь. Они все умирали мучениками.
   Отец де Геранд бросил последний взгляд в сторону Анжелики, и то,  что  он
прочел в ее глазах, заставило его принять непреклонный и гордый вид.
   Своей  иронией  он  защищался  от  этой  необъяснимой  жалости,   которую
почувствовал в ней по отношению к себе.
   - Если вопрос, который вы мне задали, интересует  вас  в  такой  степени,
сударыня, то почему бы вам не спросить об этом самой  у  отца  д'Оржеваля..,
посетив его в Нориджевуке?

Глава 3

   Три баркаса под парусами, которые надувал  речной  ветер,  спускались  по
Кеннебеку. На последней стоянке багаж был перенесен  из  индийских  каноэ  в
более крупные и удобные лодки. Они были собраны и  оснащены  парусами  тремя
людьми графа  де  Пейрака,  которые,  проведя  зиму  в  фактории  Голландца,
вернулись на свой пост возле небольшой серебряной шахты,  основанной  графом
год назад. Таким образом, люди и союзники французского дворянина оказывались
повсюду. Постепенно широкая сеть рудокопов и  колонистов,  действовавших  от
его имени, раскидывалась по всему Восточному побережью.
   Жан, проводив Флоримона де Пейрака к озеру Шамплейн с  караваном  Кавелье
де Ла Саля, вернулся как раз вовремя, чтобы вновь занять  свое  место  возле
графа де Пейрака во время путешествия к океану. Он  принес  добрые  вести  о
старшем сыне, но не мог предсказать  удачного  результата  этой  экспедиции,
посланной  в  сторону  Миссисипи,  учитывая  трудный   характер   начальника
экспедиции француза Кавелье...
   Деревянный баркас,  оснащенный  одним  центральным  парусом  и  небольшим
кливером, не мог вместить больше пассажиров, чем  индейские  челны,  которые
обладали, с этой точки зрения, невероятной вместимостью. Но путешествовать в
нем было значительно удобней. Жан Ле Куеннек управлял парусом,  в  то  время
как граф держал рулевое весло. Анжелика сидела рядом с ним.
   Теплый ветер играл ее волосами.
   Она была счастлива.
   Ибо движение лодки, увлекаемой течением, так согласуется с порывами души!
Та же вольность, стремительность и в  то  же  время  устойчивость.  Владение
собой и вместе с тем Пьянящее ощущение свободы  от  земных  пут.  Река  была
широка. Берега далеки и туманны.
   Она была одна с Жоффреем и переживала всю гамму  чувств,  одновременно  с
умиротворением и  бодростью,  наполнявшими  все  ее  существо.  После  зимы,
которую они провели в Вапассу, она больше не  ощущала  внутреннего  разлада.
Она была счастлива. Все, что могло затруднить или осложнить ее  жизнь,  мало
ее волновало. Единственное, что было важно для нее, так это  знать,  что  он
здесь, рядом, и сознавать себя достойной его любви. Он говорил  ей  об  этом
там, на берегу Серебряного озера,  когда  полярное  сияние  разгорелось  над
деревьями. Она  была  его  супругой,  продолжением  его  большого  сердца  и
безграничного ума - она, которая не  знала  стольких  вещей  и  столь  долго
блуждала, слабая и затерянная, в безбрежном мире. Теперь  она  действительно
принадлежала ему. Они признали родство своих душ. Она, Анжелика, и он,  этот
удивительно мужественный и стойкий человек, не  похожий  на  остальных.  Они
были связаны теперь воедино. И никто не сможет разорвать эти узы.
   Временами она смотрела на него, вглядываясь в его облик,  в  обветренное,
покрытое шрамами лицо, с бровями, сдвинутыми над прищуренными от  искрящихся
бликов воды глазами. Сидя неподвижно рядом и почти не  касаясь  друг  друга,
тесно сдвинув колени, они, казалось ей, были телесно слиты воедино  -  столь
сильно, что временами у нее розовели щеки. И тогда он  бросал  на  нее  свой
загадочный, будто бы безразличный взгляд.
   Он видел ее тонкий профиль, пушок на щеке,  которую  лениво  похлестывали
золотистые волосы. Весна оживила ее. Все формы были  полны  и  нежны.  В  ее
неподвижности, как и в любом ее жесте, таилась какая-то звериная грация.
   В ее глазах сияли звездочки, и на приоткрытых, влажных и припухлых  губах
словно вспыхивали искры.
   Внезапно на красивом изгибе реки показались песчаный берег и на нем следы
старого поселка. С другой лодки что-то крикнул индеец.
   Жоффрей де Пейрак показал пальцем на  цепочку  деревьев,  которую  теплая
дымка окрашивала в голубоватые, пастельные тона.
   - Там, - сказал он, - Нориджевука... Миссия...
   Сердце Анжелики встрепенулось. Но она сжала губы и нахмурила  брови.  Она
решила в глубине души, что они не должны покинуть эти места, не встретившись
лицом к лицу с отцом д'Оржевалем  и  не  попытавшись  путем  дипломатических
переговоров рассеять трудности и недоразумения, которые восстанавливали  его
против них.
   Пока три лодки, наклонившись, поворачивали к берегу,  она  пододвинула  к
себе кожаную мягкую сумку, в которой везла часть своих вещей.
   Даме, принадлежащей к французской знати, не подобало представиться  столь
грозному иезуиту в слишком небрежном наряде.
   Она быстро спрятала свои волосы под накрахмаленный чепчик,  который,  она
знала, был  ей  к  лицу,  и  дополнила  ансамбль  большой  фетровой  шляпой,
украшенной красивым  пером.  Требовалось  проявить  чуточку  фантазии.  Ведь
Анжелика была в Версале, и ее принимал король. Следовало напомнить  об  этом
надменному священнику, использующему связи при дворе, чтобы внушать  робость
всем окружающим.
   Затем Анжелика надела казакин с длинными рукавами, который  еще  в  форте
сшила  из  лимбургского  голубого  драпа  и  который  ей  удалось   украсить
воротничком и манжетами из белых кружев.
   Лодка пристала к берегу.
   Жан ухватился за свисающую к воде ветку дерева и вытащил лодку на песок.
   Чтобы жена не намочила туфли и подол своего платья,  Пейрак  взял  ее  на
руки и перенес подальше от берега. Сделав это, он ободряюще ей улыбнулся.
   Эта часть берега была пустынна. Его окружали кусты сумаха,  над  которыми
возвышались огромные  развесистые  вязы.  По  всей  видимости,  поселок  был
оставлен еще несколько лет назад, так как место уже заросло кустами  густого
боярышника.
   Один из индейцев сказал, что миссия находится дальше, в глубине леса.
   -  Нужно,   однако,   побеседовать   с   этим   упрямцем,   -   промолвил
раздосадованный де Пейрак.
   - Да, это нужно сделать, - сказала Анжелика, хотя ее  сердце  было  полно
тревоги.
   Бог не допустил бы, чтобы они покинули эти  места,  не  получив  обещания
сохранить мир.
   Один за другим они вступили на  тропинку,  проложенную  среди  зелени,  и
аромат цветущего боярышника сопровождал их, навязчивый и сладковатый.
   По мере того, как они удалялись от  реки,  ветер  спадал.  Неподвижная  и
тяжелая жара опустилась на землю.
   Все эти запахи цветов и пыльцы угнетали, вызывали смутное беспокойство  и
тоску неизвестно о чем.
   Два  испанца  открывали  шествие,  два  других  его  замыкали.  Несколько
вооруженных людей были оставлены охранять лодки.
   Тропа петляла по весеннему лесу, то узкая и сжатая плотными  кустами,  то
более широкая между рядами дикой вишни и орешника.
   Они шли около часу.  Когда  углубились  в  самую  чащу,  послышался  звон
колокола. Это был чистый, прозрачный звук. Его ясные ноты доносились  сквозь
лес торопливыми ударами.
   -  Это  колокол  часовни,  -  взволнованно   сказал   один   из   идущих,
остановившись. - Мы уже недалеко.
   Колонна людей из Вапассу  вновь  тронулась  в  путь.  Запах  деревни  уже
доносился до них, запах костров и табака, жареного жира и вареной кукурузы.
   Но никто не вышел навстречу.  Это  не  вязалось  с  обычным  любопытством
индейцев, всегда охочих до любого зрелища.
   Колокол прозвенел еще раз и умолк.
   Они подошли к поселку. Он состоял  из  двух  десятков  круглых  вигвамов,
покрытых корой вязов и берез, окруженных  небольшими  огородами,  где  зрели
тыквы, связанные затейливыми побегами.
   Несколько тощих кур бродили здесь и там. Кроме этих  встрепенувшихся  при
их появлении птиц в деревне, казалось, никого не было.
   Они шли по центральной улице в тишине, плотной, как стоячая вода.
   Испанцы положили стволы  своих  длинных  мушкетов  на  подпорки,  готовые
занять позицию для стрельбы при малейшем подозрительном движении, и глаза их
шарили повсюду.
   Левой рукой они держали подпорки, а  указательный  палец  правой  касался
крючка кремневого затвора. Они продвигались, зажав приклад подмышкой.
   Колонна медленно прошла в конец деревни. Там находилась небольшая церковь
отца д'Оржеваля.

Глава 4

   Это было красивое,  деревянное  строение,  сделанное  умелым  мастером  и
окруженное цветущим кустарником.
   Говорили, что отец иезуит возвел его собственными руками.
   Над главной частью дома возвышалась небольшая башенка, и там  еще  дрожал
серебряный колокол.
   В тишине Жоффрей де Пейрак вышел вперед и толкнул дверь.
   И тотчас же их ослепил яркий колеблющийся  свет.  Снопы  горящих  свечей,
вставленных в четыре серебряных торшера с  круглыми  чашами,  сияли,  слегка
потрескивая и создавая впечатление чьего-то скрытого присутствия. Но  внутри
не было никого, кроме этих живых  свечей  нежно-зеленого  цвета,  изгонявших
отовсюду тени.
   Торшеры были установлены попарно по обе стороны главного алтаря.
   Жоффрей де Пейрак и Анжелика приблизились к нему.
   Над их головами блестела  ажурная  лампа  из  позолоченного  серебра  под
красным стеклом. В ней было немного масла, где плавал зажженный фитиль.
   - Здесь тело и кровь господни, - прошептала Анжелика, крестясь.
   Граф снял шляпу и склонил голову. Горящие свечи  распространяли  тепло  и
душистый запах.
   По сторонам алтаря висели пышные священные  мантии  и  ризы,  переливаясь
золотом и шелком, с вышитыми ликами ангелов и святых. "Сияющие платья",  как
называли их индейцы, завидуя святым отцам.
   Тут же стояло знамя. Они впервые увидели этот овеянный  в  бою,  покрытый
кровью англичан стяг с четырьмя красными  сердцами  по  углам,  пересеченный
мечом на фоне белого шелка.
   Прекрасные священные чаши, покровы, шитые серебром,  ковчеги  для  святых
даров  были  выставлены  возле  дарохранительницы,  над  которой  возвышался
серебряный крест для крестного хода.
   Один из ковчегов старинной работы  был  подарен  королевой-матерью.  Этот
ларец из горного хрусталя украшали шесть золотых полосок, усыпанных жемчугом
и рубинами. Говорили, что в нем содержится острие одной из стрел, поразивших
святого Себастьяна в III веке.
   На каменной плите алтаря был выставлен предмет,  который  они  сперва  не
смогли рассмотреть.
   Приблизившись, они увидели.
   Это был мушкет. Прекрасное оружие. Длинный, блестящий,  он  лежал  здесь,
как почетный дар.
   Как явный вызов.
   Оба вздрогнули.
   Казалось, они слышали молитву, которую столько раз здесь произносил  тот,
кому принадлежало это оружие:
   "Прими, Господи, во искупление наших грехов кровь, пролитую за Тебя...
   Нечистую кровь еретика.
   Кровь индейца, принесенного в жертву.
   И кровь моих ран, пролитую во имя Тебя. Во имя Твоей вящей славы...
   Прими труды и невзгоды войны -  войны  за  Тебя,  Господи,  за  торжество
Справедливости, за то, чтобы стереть с лица земли Твоих  врагов,  уничтожить
идолопоклонника, не признающего Тебя, еретика, чернящего  Тебя,  нечестивца,
не ведающего о Тебе. Пусть право жить принадлежит лишь тем, кто служит Тебе.
Пусть будет только царство Твое! Пусть славится имя Твое!
   Я, Твой слуга, возьму в руки оружие и жизни не пощажу  во  имя  торжества
Твоего, ибо только Ты один в помыслах моих".
   Они услышали эту страстную и яростную молитву  в  глубине  своих  сердец,
услышали с такой  силой,  что  Анжелика  почувствовала,  как  неясный  страх
овладевает ею.
   Она понимала "его". Она ясно сознавала, что кроме Бога для этого человека
не существовало в мире ничего.
   Бороться за свою жизнь?.. Какая  насмешка!  За  свое  имущество?..  Какая
мелкая суета!
   Но умереть во имя Бога! Какая смерть и какая высокая цена!
   Кровь крестоносцев, ее  предков,  волнами  поднималась  к  ее  лицу.  Она
понимала, какой источник возбуждал и утолял поочередно жажду мученичества  и
самопожертвования у того, кто положил здесь это оружие.
   Она представила  его  себе,  склонившего  голову,  с  закрытыми  глазами,
отрешенного, безразличного к своему жалкому, страдающему телу. Он познал все
тяготы войны, усталость битв, изнеможение кровавых схваток, утомляющих руки,
которые разят, иссушающих губы, которые не  успевают  вздохнуть.  Он  познал
радость триумфа, молитв победы и смирение  гордыни,  оставляющей  ангелам  и
святым заслугу в том, что воины были быстры и отважны.
   "Верный  слуга  Священной  войны,  мушкет,  покойся  у  ног  Царя  Царей,
дожидаясь своего часа извергать гром в его честь!
   Благословенное, святое оружие, благословенное тысячу раз, прекрасный  дар
во имя Того, Кому ты служишь и Кого защищаешь, будь начеку, внимай  молитве,
и пусть те, кто созерцает тебя, не возьмут над тобой верх!
   Пусть те, кто сегодня смотрит на тебя, уразумеют твой символический смысл
и тот вызов, который я бросаю им от твоего имени!.."
   Тревога сжала горло Анжелики.
   "Это ужасно, - подумала она. - На его стороне -  святые  и  ангелы,  а  у
нас..."
   Она бросила смятенный взгляд на человека, который стоял рядом с  нею,  ее
супруга, и ответ уже звучал  в  ее  душе:  "На  нашей  стороне...  Любовь  и
Жизнь..."
   На лице Жоффрея де Пейрака -  этого  искателя  приключений,  отвергнутого
властью, - дрожащий отблеск свечей вызвал выражение горечи и насмешки.
   Однако, он  был  невозмутим.  Он  не  хотел  пугать  Анжелику,  придавать
случившемуся точное и мистическое значение. Но он также понял, что  означало
выставленное оружие.
   "Какое грозное предупреждение: между мною и вами навсегда останется  лишь
борьба на уничтожение!"
   Между ним, одиночкой, и ими, баловнями любви, - война... Война до конца.
   И,  конечно,  там,  в  лесу,  прижавшись  лбом  к  земле,   он,   иезуит,
священник-воин видел их в глубине своей души. Видел их,  избравших  соблазны
мира сего, эту супружескую пару, стоящую перед знаком креста, видел  такими,
какие они есть, соединившими руки в тишине...
   Горячая ладонь де Пейрака сжала холодные  пальцы  Анжелики.  Еще  раз  он
склонился перед дарохранительницей, затем медленно отступил. Он увлек ее вон
из озаренной свечами, пропитанной ароматами церкви, загадочной  и  жестокой,
таинственной, полной жгучего сиянья.
   Снаружи они вынуждены были остановиться, чтобы придти в  себя  при  свете
дня, вновь увидеть мир с его белым  солнцем,  гуденьем  насекомых,  запахами
деревни.
   Испанцы продолжали настороженно оглядываться вокруг...
   "Где же он? - думала Анжелика. - Где он?"
   Она искала его глазами за изгородями  и  дрожащими,  окутанными  маревом,
деревьями, запорошенными тонким слоем пыли.
   Властным жестом граф де Пейрак  приказал  своему  отряду  отправляться  в
обратный путь.
   На полпути начался мелкий дождь.
   К шелесту падающих капель добавился далекий отрывистый звук барабана.
   Они ускорили шаг.
   Когда  подошли  к  лодкам,  поверхность  реки  запузырилась  под  струями
внезапно хлынувшего ливня, потоки которого скрыли берега.
   Но это был лишь короткий шквал.
   Скоро вновь появилось солнце, еще более  яркое  над  омытым  пейзажем,  и
парус мягко надулся.
   В сопровождении каноэ индейцев, плывущих к месту торговли, баркасы  вновь
устремились по течению реки, и вскоре берег, где  была  миссия  Нориджевука,
исчез за мысом, покрытым густыми кедрами и дубами, темными и величавыми.

Глава 5

   На следующей стоянке, когда разбивали лагерь, Анжелика увидела  индианку,
которая несла на голове странный предмет. Она приказала догнать ее, и та  не
заставила себя просить, чтобы показать предмет, о котором шла речь. Это  был
огромный  круг  прекрасного  сыра.  Она  выменяла  его  сегодня  в  фактории
Голландца за шесть шкур черной выдры, а также получила бутыль водки за  двух
серебристых лисиц. В лавке Голландца, утверждала  она,  было  много  хороших
товаров.
   Поселок дал о  себе  знать  приятным  запахом  печеного  хлеба.  Индейцам
нравился пшеничный хлеб, и  в  сезон  торговли  служащий  купца  без  устали
закладывал куски теста в большую кирпичную печь. Фактория была построена  на
острове. В надежде, быть может, тщетной, избежать судьбы предыдущих торговых
заведений, которые на протяжении последних пятидесяти л