моя
дорогая тетушка Ненибуш меня здорово колотила палкой, но в глубине души мы
были друзьями. Мы много и интересно беседовали.  Знаете,  эти  индианки  -
довольно любопытные создания. Они рассуждают о  жизни,  о  судьбе,  у  них
богатое воображение. Я работал. Я собирал хворост,  я  должен  был  искать
дичь, подстреленную охотниками, и это получалось у меня довольно неуклюже.
Дети смеялись надо мной, они выполняли ту  же  работу  гораздо  быстрее  и
лучше. Женщины звали меня "Черной женщиной" и хихикали мне вслед.
     Сколько прошло? Не знаю... Одна или две осени... может  быть,  три...
Наконец, настало утро, когда они пришли за  мной.  Наступала  зима.  Снега
выпали рано. Мы с тетушкой выделывали кожи.
     Я еще ничего не понял,  когда  передо  мной  возникли  четыре  воина,
которые  должны  были  отвести  меня  в  соседнее  селение,  куда   прибыл
Уттакевата. Меня охватил смертельный страх перед старым заклятым врагом.
     Я вам уже говорил, что не боюсь ни трудной работы, ни побоев, ни даже
смерти. Я испытываю ужас только перед одним - погибнуть на костре.
     И вот  они  пришли,  а  я  выделывал  кожи.  Они  пришли  и  сказали:
"Готовься, брат, пришла пора спеть песню смерти!"
     Я последовал за ними, повинуясь, как машина. Это были  очень  молодые
индейцы, и я раздражал их. Вот во время этого пути они и ели меня.
     Тетушка Ненибуш с криками пустилась бежать за  нами.  Она  проклинала
соплеменников, которые во второй раз отняли у  нее  раба-узника-сына.  Она
умоляла и угрожала. Она проделала с нами половину пути. Еще долго потом  у
меня в ушах раздавались ее крики.
     - Я слышала, как вы кричите: "Пусть она замолчит!" Это о ней?
     - Конечно!.. Когда меня привели в  город,  я  увидел  там  нескольких
воинов, которые окружили старейшин Пяти наций, и во главе их  был  Уттаке.
Он произнес длительную речь.
     - Хо! Хатскон-Онтси, вот и ты! Ну как, обрел  ли  ты  милости  своего
Бога и дорогу Его силы?.. Ты - величайший из великих Черных Одежд, ты, как
никто, оскорбивший нас! Мы  уважаем  страдания  и  гибель  от  них,  а  ты
уклонился от этого! Ты унизил нашу веру!
     Я очень сильно ранил Уттаке. Я знал это.  Моя  трусость  и  отречение
сделали нас непримиримыми врагами. Но мне не было дела до его слов.
     Наконец, он замолчал. Потом продолжил:
     - Ты не заслуживаешь казни достойных людей, но не радуйся слишком: мы
отдадим тебя женщинам.
     Они налетели с пронзительными криками, словно маленькие смерчи.
     Как вам описать это? У  меня  остались  хаотические  воспоминания.  Я
смутно помню момент, когда тысяча маленьких кулачков стала вонзать  в  мое
тело острые шила, а две индианки принесли небольших грызунов и держали  их
так, чтобы животные кусали мое лицо. Особенно они старались  поразить  мои
глаза.
     Тут я закричал, больше от ужаса, чем от боли.
     Я мог бы сдержаться, но  было  уже  поздно.  Я  вторично  разочаровал
индейцев.
     Вмешались старейшины. Они увели меня от толпы, и я  оказался  в  зале
совета. Они смотрели на меня, словно врачи, изучающие больного.
     Я слышал, как они говорили: "Нужно его приготовить".
     Меня отвели в комнату, предназначенную для курения.  Нас  было  очень
много - вожди, старейшины, несколько воинов и я.  Закурили  трубку.  Когда
очередь доходила до меня, я  должен  был  затягиваться  глубже  и  сильнее
других. Мы просидели в этой  комнате  несколько  дней  без  еды  и  питья.
Сначала я страдал, мои легкие горели, глаза слезились от дыма, но потом  я
впал в забытье. И во время моего "отсутствия" я встретил самого себя, свою
душу.  То  есть  передо  мной  промелькнули   образы,   составляющие   мою
индивидуальность, я увидел людей, которых встречал в жизни, я разобрался в
себе, я отмел все пустое и ненужное.
     Потом я снова пришел в себя. Индейцы по-прежнему сидели вокруг, глядя
на меня, как врачи... и как мучители. Да, наркотик помог мне  вернуться  к
исходному пункту моей жизни.
     Такие сеансы помогают избежать гибели души,  не  повредив  тела...  У
индейцев есть такой специальный гриб, который и позволяет проделывать  все
это и помочь избежать безумия...
     Он раскрыл еще один секрет неизведанного континента Нового Света.
     Она с нетерпением ждала продолжения.
     Помолчав, он вернулся к событиям, последовавшим  за  его  выходом  из
курительной комнаты.
     - Я не был излечен окончательно. Они смотрели на меня, и я  испытывал
ощущение человека, у которого вырезали жизненно важные органы,  но  органы
смертельно больные, угрожающие здоровью организма.
     Я угадывал их чувства. Для них - белый человек  -  это  неблагодарная
тварь, не умеющая ценить дары природы-кормилицы.
     Их, то есть нас, нужно брать совсем молодыми, и тогда, может быть, из
нас получится толк.
     Я же унизил себя в их глазах и не заслуживал достойной казни. Так что
меня отвели за границу города, где был расположен старый столб, у которого
развели огонь и накаливали на нем топоры, иглы и прочие инструменты. У них
был такой вид, что, казалось, эти люди собираются  заняться  скучнейшим  в
мире делом.


     Анжелика услышала, как он смеется.
     - И... что же произошло потом?
     - Я не помню.
     Прошло какое-то время. Она решила, что он заснул. Но он повторил:
     - Я не знаю, не помню... Но однако, я помню... я видел красные лезвия
топоров, которые касались моих ног, и я чувствовал запах горелого  тела...
Кажется, я выдержал казнь, но не помню, кричал ли я... Если да, то я снова
унизился в их глазах.
     Он снова рассмеялся.
     - Еще  помню.  Но  это  могло  быть  и  видением.  Я  увидел  Уттаке,
наклонившегося надо мной, который был очень большим, на его фоне остальные
казались лилипутами. За его спиной я  видел  небо  с  черными  тучами.  Он
сказал:
     - Не думай, что я позволю тебе забыть о твоем позоре,  Хатскон-Онтси,
ты был велик, и ты пал. И ты скоро отправишься отсюда подальше,  к  самому
страшному врагу. Я отправлю тебя за горы. Но я последую за тобой... Я тебя
найду...
     Я спросил:
     - Почему ты меня не прикончишь?
     - Это не мое дело. Тебя прикончат те, кто имеет на это право.
     Эта угроза была такой загадочной, что  меня  охватил  ужас.  Кому  он
отдает меня? Его глаза сверкали.
     - Я говорю тебе,  Хатскон-Онтси,  ты  испытаешь  на  этой  земле  все
страдания, все страсти... до тех пор,  пока  не  станешь  достойным  того,
чтобы я съел твое сердце!..
     Потом было долгое путешествие, которого я не помню.
     Я самого раннего детства я предчувствовал, что когда-нибудь очнусь от
страданий,  и  надо  мной  склонится  лицо  женщины...  Это   предчувствие
оправдалось. Когда я пришел в себя, она перевязывала мои раны, она  давала
мне пить, словно мать, словно сестра,  и  никакая  другая  женщина  ничего
подобного не делала для меня.
     Я узнал ее, но никогда я не думал,  что  увижу  ее  так  близко.  Она
назвалась, и я понял, что ждал этого со страхом и надеждой.
     Теперь я понял, в  чем  заключается  месть  Уттаке.  Это  было  самым
серьезным испытанием. Мои мечты разлетались в прах,  я  познал  жестокость
мира. Но когда, в свою очередь, я назвал свое  имя,  то  не  увидел  в  ее
глазах ничего, кроме сострадания, боли и грусти.



                                    60

     После длинных и изнурительных откровений  наступил  период  молчания.
Быть может,  его  гордость  не  позволяла  ему  рассказывать  дальше?  Она
продолжала с ним разговаривать, но избегала произносить имя  Жоффрея.  Она
чувствовала, что это будет раздражать его и наполнять  его  душу  горечью.
Ибо на этот раз "предательство" исходило не от женщины, а  от  мужчины,  а
он-то мечтал объединить всех представителей рода Адама, чтобы  низвергнуть
Еву, виновную в том, что все человечество погрязло в пучине греха.


     Он снова заговорил.
     - Из-за вас я потерял двух лучших друзей.
     - Пон-Бриан?
     Он заволновался.
     - Пон-Бриан был не из тех, кого можно возвести в ранг друзей. Он  был
просто исполнителем. То, что с ним произошло, - вполне логично и  достойно
нашей войны.
     - Но ведь это вы толкнули его на это.
     - Мы предоставляем людям выбор, чтобы они проявили себя. Я сделал его
шпионом, но не для того, чтобы проверить его,  а  для  того,  чтобы  лучше
узнать ВАС, и проверить способы, которыми мог бы воспользоваться ваш муж.
     Мы использовали Пон-Бриана, и он выполнил свою задачу.
     Но я имел в виду одного из моих коллег по ордену, господина  Р.П.  де
Вернона и, конечно, господина де Ломенье-Шамбора, моего  брата  со  времен
учебы в колледже. Мне было четырнадцать лет, а ему одиннадцать.
     С этими людьми у меня никогда не было ссор. Ни малейшей тени.  Полное
взаимопонимание. И в мыслях, и в делах. Но стоило появиться вам,  как  все
рухнуло. О, мои исчезнувшие друзья! Почему мы  так  расстались?!  Ведь  вы
были частью меня...
     - Как вам удалось узнать, что Ломенье-Шамбор умер?
     - Умер?
     Его крик был похож на стон человека, пораженного в самое сердце.
     Анжелика поняла, что, говоря: "Я его потерял",  он  имел  в  виду  их
разлад, но он не знал о его смерти.
     Она села у его изголовья и посмотрела ему в глаза. Подавшись  вперед,
он смотрел на нее завороженно, пытаясь прочесть что-то на ее лице.
     - Это вы убили его?
     - Да!
     Он откинулся назад, лицо его окаменело.
     - И этому причиной тоже я?
     - Вы послужили причиной всех бед  Акадии.  Человек  в  черном  всегда
стоял позади демона из видения матушки Мадлен. Вы всегда это знали.
     - Он умер! Это невозможно! Где? Когда?
     - Здесь. Этой осенью.
     - Я не просил его появляться.  Я  вообще  старался  оградить  его  от
немилостей, которым подвергался сам. Я очень боялся за него.
     - Но вышло так, что он услышал ваш призыв:  отомстите  за  меня!  Еще
один раз вы послали его на месть, и он пришел. Это была священная  миссия.
На этот раз он не стал бы колебаться, как в Катарунке, и выполнил бы  ваши
желания, исходящие из вашей могилы.
     И вы  лжете  самому  себе,  как  это  было  с  вами  не  однажды.  Вы
рассчитывали на него, как  ни  на  кого  другого,  чтобы  добиться  нашего
поражения. Вы всегда надеялись, что он вернется к  вам,  что  он  признает
свои ошибки.
     Он решил исправить свой промах в Катарунке. Ему надо  было  захватить
форт Вапассу, пока нас там нет, и сжечь его.
     Но я-то оказалась здесь.
     У него не было другого выхода, кроме как убить меня или взять в плен.
Тогда он захватил бы Голдсборо и привез меня в Новую Францию, прямо в лапы
Амбруазины. Адский круг замкнулся бы. Этого вы и хотели.
     С высоты крепостной стены я увидела,  как  он  приближается.  Он  был
уверен, что я сдамся. И я его убила. А что мне было делать?  Предать  моих
друзей? Моих родных? Всех, кто мне поверил?
     Лишенные своего вождя, его люди убрались, но форт сожгли.
     Он прикрыл глаза, побледневший и задыхающийся.
     Его мучила боль.
     - О, Клод! Клод! - закричал он. - Брат  мой!  Друг  мой!  По  крайней
мере, он не мучился? Вы убили  его  сразу?  Он  не  испытывал  мучительной
агонии? Ибо гораздо милосерднее  прикончить  раненого,  чем  оставить  его
страдать! Ну, скажите мне!
     Он схватил ее за запястье.
     - Он умер сразу, не правда ли?
     - Не знаю! - вскричала  она,  вырывая  руку.  -  Они  унесли  тело  и
убрались.
     - Если он долго страдал, я вам этого никогда не прощу.
     - А что я должна простить вам?  Занимались  ли  вы  нашими  ранеными,
теми, кого ваши "мстители" бросили умирать в прерии или  оставили  в  огне
пожара? Я не знаю, что случилось с моими друзьями, с женщинами  и  детьми,
которых увели в плен вонючие дикари! И все это из-за вас!
     Они глядели друг  на  друга,  задыхающиеся,  измотанные,  словно  два
борца, потерявшие силы в бою.
     - Вонючие дикари? Что это вы так отзываетесь  об  индейцах?  Если  не
ошибаюсь, именно они спасли и приютили вашу Онорину.
     - Да,  действительно.  Уж  лучше  медвежий  жир  и  копоть  индейских
вигвамов,  чем  лапы  Амбруазины,  оплота  Сатаны,  Люцифера,  Велиала,  и
двадцати четырех легионов Ада!.. Но это не значит, что попасть  в  плен  к
индейцам - такое уж большое удовольствие.
     И они прекратили спор, потому что  ни  один,  ни  другой  не  были  в
состоянии продолжать его.


     Потом он принялся рассказывать, как он подготовил появление мадам  де
Модрибур в Америке...
     - Амбруазина встретилась со мною в Париже, когда я туда вернулся. Она
не простила мне того, что я бежал от нее. Она знала, что ее страсть пугала
меня. Мой страх перед женщинами воздвиг барьер между моим желанием и ей.
     Найдя  ее  разбогатевшей,  влиятельной,  я  решил,   что   ее   можно
использовать для  выполнения  моих  планов.  Она  должна  была  возглавить
экспедицию в Новую Францию, чтобы вырвать в конечном  счете  Голдсборо  из
рук еретиков.
     В Париже она  творила  чудеса,  проникая  в  самые  запретные  двери,
обольщая самых неподкупных, и они "брали корм из ее рук".
     И вот в качестве Благодетельницы она отправилась к берегам Америки. Я
видел, как засверкали ее глаза, когда я упомянул о вашем  супруге.  В  тот
момент вы еще не прибыли  к  нему.  У  нее  хватило  времени  собрать  все
необходимые сведения о вас. Она действовала  очень  ловко  и  делала  даже
больше, чем я требовал.
     - Я знаю, что к моменту отправления "Ликорны" полиция гналась за  ней
по  пятам.  Ее  лучшая  подруга,  мадам  де  Бронвиль,   была   арестована
полицейским Дегрэ. И был раскрыт заговор величайших отравительниц Истории,
монстров, испорченных с самого раннего детства.
     - Амбруазина не было ребенком. Она - дитя мрака.
     - Каждый раз, когда я ее упоминаю, меня охватывает дрожь.
     - Имя ей - легион.
     - Отец де Вернон тоже догадался об этом. Он  разоблачил  ее  в  своем
письме, предназначенном для вас, которое она скрыла, замыслив его  смерть.
Я видела это письмо и помню, что в нем говорилось:  "О,  отец  мой,  Демон
находится в Голдсборо, но это не та женщина, которую вы мне  указали,  это
не графиня де Пейрак!.." Неужели вы решили,  что  потеряли  друга  -  отца
Вернона - из-за того, что он разоблачил ее? Он ведь всегда был вам предан.
Вы не можете упрекать его в небрежности по отношению к  вашим  поручениям.
Будь то - шпионить в Новой  Англии  или  подтвердить  мое  присутствие  на
корабле Колена Патюреля.
     - Он тоже не устоял перед вами?
     - Он? Отец Вернон? Он - настоящий иезуит, сеньор! И какой иезуит!  Он
напомнил мне моего брата Раймона. Он холоден, словно лед. Я чуть  было  не
приняла его за англичанина.
     - Он влюбился в вас... И держал вас в объятиях.
     - Чтобы вытащить меня из воды!.. Но как вы узнали?
     - Я получил от него письмо из крепости Пентагоэ. Он еще  находился  у
барона де Сен-Кастина, после того,  как  отправил  вас  в  Голдсборо.  Ион
решил, так же, как и Ломенье-Шамбор, противостоять  моим  планам.  В  этой
почте находилось его письмо, адресованное вам, которое нужно  было  отдать
по назначению, если с ним что-нибудь случится.
     - Это письмо? Вы прочитали его?
     - Да! Ведь я был его исповедником.
     - Хорошенькое дельце!
     - Будучи исповедником, я имел на это право.
     - Очень хорошо!
     - Это было любовное письмо, оно начиналось так:
     "Мое дорогое дитя, моя маленькая подруга с "Белой птицы"..."


     Внезапно настроение Анжелики  изменилось,  и  она  расхохоталась  так
сильно, что дети проснулись и забеспокоились.
     - Простите меня,  -  сказала  она,  -  но  жизнь  полна  чудес!  Одна
пророчица  сказала  мне  однажды:  "Любовь  тебя  хранит!.."  Любовь  меня
хранила. Отец де  Вернон  не  смог  выполнить  распоряжения.  Он  не  смог
позволить мне утонуть. Он спас  меня!..  О!  Мой  дорогой  Мервин!  Как  я
счастлива!..


     Позже он вернулся к образу Ломенье-Шамбора. И больше всего его ранила
бесчувственность  Анжелики.  Его  шокировала  жестокость,  с  которой  она
описывала сцену: "Он появился безоружный, говоря о мире. Я его убила". Это
было немыслимо!
     - Но еще более немыслимо для меня было сдаться, последовать  за  ним,
предоставить ему на разграбление Вапассу, моих друзей, моих  детей,  потом
дать ему возможность захватить Голдсборо, где с  помощью  Сен-Кастина  или
без нее он стал бы хозяином. И без  единого  выстрела?..  Это  невозможно.
Было бы столько жертв.  Слабость  хоть  иногда  и  откладывает  бойню,  но
увеличивает количество убитых.
     Вы обвинили меня в жестокости, отец мой. Но  ведь  вы  и  понятия  не
имеете о том, что я пережила в эти моменты,  какие  страдания  и  муки.  Я
кричала ему: "Не подходите! Не подходите!"
     Но он приближался. Он тоже сделал свой выбор. Он отказался быть нашим
союзником. Он рассчитывал, что я не устою перед ним... Что  он  испытывал?
Вероятно, он думал  угодить  вам,  угодить  вашей  памяти.  Или  он  хотел
избавиться от нас, ускользнуть от нас, потому  что  больше  не  был  нашим
другом... Я убила его, - повторила она.


     На этот раз Себастьян д'Оржеваль стал пристально вглядываться в  лицо
этой женщины, в ее профиль, стал следить за движением ее губ.
     - Теперь я понимаю, почему вы победили Амбруазину. И этого она вам не
простит. Все считают вас нежной и чувствительной. А  вы  вдруг  проявляете
жестокость и крепость души.
     - Если я правильно понимаю, вы хотите сказать,  что  я  притворялась?
Уже не в первый раз меня упрекают в этом. Притворяться? Вести игру?  Какую
игру?..  Игра  слабости,  преклонения  перед  силой?..  Изображать   вечно
подчиненную мужчине, воину?..
     Очень легко обвинять в отсутствии доброты и порыва достойные  сердца,
чтобы послужить на их гибель. Я - Стрелец. И  я  никогда  не  давала  моим
врагам возможности радоваться моему поражению безнаказанно, тем  или  иным
образом они  расплачивались.  В  этом  вопрос  справедливости.  Установить
равновесие между Добром и Злом. Между законами Неба и Земли. Но есть и еще
кое-что. Человеческое существо в середине. Выбора нет.
     И это не мы - "нежные", проявляем себя суровыми и  невыносимыми.  Это
сама жизнь, это посредственность, которые лишают нас выбора.
     И какими бы  мы  ни  были  слабыми,  нежными,  добрыми,  заботливыми,
наступает такой момент, когда мы берем в руки оружие. Чтобы  защитить  или
спасти невинность. Я ненавижу эту  противоречивость,  я  поняла,  как  она
неблаготворна. Мало кто может избежать ее, и хоть раз в жизни сталкивается
с ней.
     Клод де Ломенье мертв, потому что он сделал свой выбор, решил служить
вам. Знайте, господин д'Оржеваль, что вы обвинили меня в  действии,  из-за
которого я никогда не утешусь. Ибо я тоже любила его.


     Эти две сцены их совсем измотали.
     Набираясь сил, они лежали рядом,  скользя  по  водам  спокойствия,  и
вдруг поняли, как бессмысленны были их споры. Над ними бесновался ветер, и
пел хор ангелов.



                                    61

     Они думали, что теперь ссоры прекратились, но при малейшем намеке или
воспоминании,  споры,  обиды  и  разочарования  начинались   заново.   Они
испытывали горечь от того, что пожертвовали очень многим,  отчаяние  из-за
того, что многое не удастся исправить, сожаление оттого, что они проявляли
трусость, что служили причиной для чужих слез и смертей.


     Новая ссора разразилась еще пуще,  и  случилось  это  из-за  события,
которое могло бы явиться радостным предзнаменованием: их первого выхода из
форта после долгого периода ночи  и  бурь.  Долгое  время  они  оставались
узниками черной дыры, и, выйдя из  дома,  они  насладились  бы  солнечными
лучами.
     Перво-наперво она  постаралась  разработать  его  суставы,  сгибая  и
разгибая его ноги в коленях. Он кричал от  боли.  Она  заметила,  что  его
конечности не гнулись.
     - Сегодня вы постараетесь сесть, - сказала она, протягивая ему  руки,
чтобы он смог опереться