и  нить  их  в
общем-то такой хрупкой жизни. Это служило лишним доказательством  того,  что
житейские битвы разыгрываются и преследуют человека повсюду, приводя порой к
торжеству даже над непреодолимыми  препятствиями,  которые  на  каждом  шагу
возникают в дикой, населенной иноплеменными народами стране.
   Номи прошептала  тогда:  "И  он  тоже  в  могиле..."  Ссылка  их  недруга
Себастьяна д'Оржеваля и отсутствие каких бы то ни было известий о нем  могли
означать своего рода душевное небытие, не позволявшее ему заявлять  о  себе.
Будучи еще недавно объектом лести, он  пользовался  собственной  легендарной
славой и собственной привлекательностью, возводя свое могущество  на  шатких
основаниях: красоте, светских успехах, вышитом боевом знамени,  сострадании,
которое вызывали его искалеченный пытками пальцы, невыносимом блеске голубых
глаз цвета сапфира...
   Он имел в своем распоряжении  шпионов,  доставлявших  его  письма  самому
королю  -  фанатичных  приспешников.  Теперь  же  все  изменилось.   Страсти
улеглись. Его имя предано забвению.
   Мощное отрицательное воздействие ослабло и  растворилось,  как  свинцовые
грозовые облака на горизонте. Быть может, они  ждали  еще  своего  часа,  но
"подавленные", по выражению Рут, и она ощущала на себе, на своих близких, на
всем, что она любила, благость Небес.
   Упоительная уверенность. Широкое белое крыло раскинулось  над  ними,  как
шатер в пустыне.
   И, не подозревая, что ее предчувствию суждено  вскоре  сбыться,  Анжелика
говорила себе, что произошло нечто, предотвратившее несчастье.  И  произошло
это до или во время рождения близнецов. Вот почему их судьба  была  отмечена
печатью такой угрозы.
   Миссис Кранмер обводила комнату блуждающим взглядом. Не имея  достоверных
данных, она чувствовала себя жертвой какой-то злой выходки. И,  повернувшись
к окну, с недоверием наблюдала за яркими красками заката.
   Затем вздохнула.
   Через несколько дней эта шумная компания, часто  нарушавшая  ее  душевный
комфорт до такой степени, что она  теряла  достоинство  и  принималась  лить
слезы, взойдет на борт корабля, и она снова  очутится  в  окружении  истинно
верующих. Молитвы и нравственные обязанности вновь заполнят часы ее жизни.
   И летние испытания сотрутся в ее памяти.
   Она и не догадывалась, бедная леди Кранмер, предпочитавшая  из  смирения,
чтобы к ней обращались как к хозяйке дома, а не как к  миледи,  что  прежде,
чем покой снизойдет на ее душу и ее дом,  ей  предстоит  пережить  еще  одно
последнее испытание, куда более тяжелое и невероятное, чем все предыдущие.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧЕРНЫЙ МОНАХ В НОВОЙ АНГЛИИ

Глава 9

   Гул нарастал. Он не напоминал ни раскаты грома, ни рокот морского прибоя.
   Небо в раме распахнутого окна было безоблачным. Море казалось  спокойным,
доносившийся издали глухой рев должен был грянуть совсем близко, чтобы  тучи
морских птиц, отыскивавших себе корм в поросшей  водорослями  лагуне,  вдруг
взлетели с громким хлопаньем крыльев и оглушительным визгом.
   Их визгу вторили крики и ругательства, рассыпавшиеся и перебивавшие  друг
друга; они-то и издавали тот неясный гул, который слышала Анжелика.
   Яростная толпа выкатилась из-за угла. Боль  или  истерика  была  причиной
этого пронзительного и непрерывного женского крика? Гневом или страхом  были
наполнены отрывистые возгласы мужчин?
   Рут и Номи бросились к окну.
   - О! - вскрикнула Рут, отступая назад и прикрывая  пальцами  рот,  словно
желая сдержать другое, еще более отчаянное восклицание. - Не может быть!
   Мне кажется, я вижу  одного  из  тех  священников-папистов,  которых  вы,
мадам, называете иезуитами! Но чтобы здесь... в Салеме...
   Анжелика не выдержала. Это была ее первая попытка самостоятельно встать с
постели, однако любопытство пришло ей на помощь, и она присоединилась к  Рут
и Номи, в то время как Северина, цыганка и  Онорина  устремились  к  другому
окну.
   Плотная взволнованная толпа приблизилась  к  дому.  В  волнах  из  черных
конусообразных шляп, полотняных  шапочек  моряков  и  чернорабочих  и  белых
чепчиков женщин  выделялась  в  центре  плывущая,  как  пробка  по  воде,  и
колеблющаяся под разнонаправленными воздействиями потоков, устремлявшихся  к
ней со всех сторон, группа по меньшей мере странных людей, ибо она различила
в ней высокий, торчавший снопом  султан,  поддерживаемый  жесткими  волосами
ирокезца, смазанными смолистым бальзамом. Возвышающийся над головами и  даже
шляпами султан, украшенный перьями, мог принадлежать  лишь  гиганту  дикарю.
Наконечник его дротика поблескивал так же ,  как  острие  алебард  трех  или
четырех ополченцев совета, которые старались образовать круг,  охраняя  этих
людей и оттесняя наиболее рьяных. Мужчина могучего телосложения,  в  кожаном
плаще без рукавов, в фетровой шляпа с пером набекрень, горланил во все горло
и работал кулаками, прокладывая себе путь.
   Затем она увидела иезуита. Движение толпы открыло его ей между  солдатами
в тот момент, когда группа оказалась в нескольких шагах от  двери.  Это  был
самый настоящий иезуит  в  неизменной  черной  сутане,  с  такой  же  черной
бородой, с распятием на груди и белым испанским воротничком. И  хотя  сутана
болталась на нем клочьями, лицо  было  исхудавшим,  а  остроконечная  борода
всклокоченной  и  запыленной,  властный,  горящий  взгляд  изобличал  в  нем
иезуита. В этом взгляде  проявлялась  вся  его  колдовская,  а  для  иных  и
демоническая сила, которой члены этого ордена, осмелившегося утверждать, что
он действует лишь во  имя  Христа,  и  объявлявшего  о  своей  безраздельной
верности римским папам, обязаны  были  регулярными  занятиями  оккультизмом,
имеющими  целью  полностью  завладеть   несведущими   или   неспособными   к
сопротивлению душами.
   Вот почему  под  сверкающим  и  пронизывающим  взглядом  которым  иезуит,
внезапно появившийся в центре Салема, опалял ошарашенную и ненавидевшую  его
толпу, многим его недоброжелателям начинало казаться, что их "затягивает"  в
головокружительную воронку, и они безвольно опускали руки, в  то  время  как
другие, менее впечатлительные или более грубые  по  своей  натуре,  работали
локтями, требуя прохода, чтобы покарать его.
   Даже солдаты, приданные ему майором в качестве охраны при входе в  город,
чтобы проводить его к дому миссис Кранмер,  поддавались  воздействию  общего
безумия.
   Они  стояли  с  оружием  в  руках,  как  парализованные,  не  зная,   что
предпринять, тогда  как  дюжие  весельчаки  и  портовые  грузчики,  видя  их
нерешительность, обменивались знаками, намереваясь перейти в наступление.
   Находившийся  рядом  с  иезуитом  белокурый  подросток,  несомненно   его
канадский "спутник", бросился вперед, чтобы защитить его, однако разъяренная
толпа,  по-прежнему  не  осмеливавшаяся   тронуть   иезуита   и   получившая
возможность отвести душу на молодом противнике-французе, обрушилась на него:
мужчины наносили ему удары кулаками, женщины царапали ногтями.  Внезапно  он
покачнулся, и его белокурая  голова  скрылась  под  сенью  рук,  словно  под
черными крыльями вороньей стаи.
   - Им грозит суд Линча, - вскрикнула Анжелика. - Скорее! Откройте  входную
дверь и впустите их.
   При звуке ее голоса иезуит, по-прежнему бесстрастно стоявший посреди всей
этой суматохи, поднял глаза к окну, у которого столпились женщины.
   - Откройте дверь, быстро! Северина, беги через черный ход и зови наших.
   Неужели нет ни одного слуги, чтобы открыть дверь?
   И так как никто не двинулся с места  ни  в  комнате,  ни  во  всем  доме,
обитатели которого,  казалось,  превратились  в  соляные  столбы,  она  сама
спустилась вниз, держась за лестничные  перила.  Большего  она  и  не  могла
сделать, однако ей удалось стряхнуть  оцепенение  со  слуг,  сгрудившихся  в
вестибюле перед дверью,  сотрясаемой  снаружи  энергичными  ударами,  и  они
открыли задвижки и щеколды.
   В тот же миг в вестибюль ворвался  мужчина  в  кожаном  плаще,  продолжая
отпускать щедрые ругательства на своем грубом языке и поддерживая с  помощью
иезуита молодого человека, которого им удалось поднять,  а  следом  за  ними
огромный дикарь с султаном. Слуги попытались было захлопнуть дверь перед его
носом, однако индеец, без труда оттеснив их, как уж, проскользнул внутрь,  а
следом за ним, толкаясь, вбежали солдаты, не расположенные  оставаться  один
на один со  своими  соотечественниками,  разочарованными  тем,  что  от  них
ускользнула добыча, и готовыми приняться за них.
   К счастью, тщательно обструганные сосновые доски оказались прочными, а  в
засовах и в запорах не было недостатка. Толпа утихомирилась.
   Но не совсем.
   Возникший в ее глубинах мощный порыв выбросил к  фасаду  дома  нескольких
человек; под неудержимым напором чьи-то плечи наполовину  высадили  окно  на
первом этаже, искорежив хрупкие свинцовые поперечины  и  разбив  ромбовидные
цветные стекла, с хрустальным звоном посыпавшиеся на плиточный пол.
   Ущерб этим и ограничился.
   Тем не менее смущение от сознания того,  что  нанесен  урон  красивейшему
дому, принадлежавшему  одному  из  самых  богатых,  набожных  и  влиятельных
семейств  города,   охватило   виновных   и   куда   больше   способствовало
умиротворению толпы, чем удары алебардами и вразумление солдат.
   Раздался последний крик изумления, и воцарилась тишина. И к тому времени,
когда появился лорд Кранмер  в  сопровождении  графа  де  Пейрака  со  своим
эскортом и графа д'Юрвиля, возглавлявшего команду матросов,  толпа,  заметно
поредевшая, уже не представляла опасности.
   Люди расхаживали группами взад и вперед, поглядывая на окна дома.
   В обстановке, когда Массачусетс был возмущен недавними набегами  индейцев
из  Новой  Франции,  само  появление  одного  из  священников,  которыми  их
стращали, как огородными пугалами, и изображали вдохновителями убийц, вполне
могло взволновать население. Да  и  возбудить  любопытство,  ибо  мало  кому
доводилось прежде близко увидеть иезуита.
   "А что, если на сей раз это он?" - спросила себя  Анжелика,  выглянув  из
окна.
   Очередное чудо в Салеме! Она была готова к нему.
   Впрочем,  внешность  новоприбывшего  не   совпадала   с   известными   ей
описаниями: голубоглазый, белокурый, с рубином в распятии...
   Прихожая уже была полна народу, когда в нее вошли лорд Кранмер и  Жоффрей
де Пейрак.
   Челядь стекалась со всего дома. Явился старый Сэмюэль Векстер  в  широком
плаще, с длинной белой бородой, тщательно уложенной на накрахмаленные брыжи.
Мужчина в кожаном плаще приветствовал его на своем языке, как выяснилось, на
голландском, затем на английском, заявив,  что  после  такого  нападения  он
больше не расположен спешить на помощь  ближнему.  Неужели  эти  господа  из
салемской консистории утратили авторитет у собственной паствы?
   Что касается его, Вана Лаана, то он - житель Оранжа, что на реке  Гудзон,
неподалеку  от  Долины  ирокезов,  народа   могавков,   по   натуре   весьма
воинственного.
   По его рассказу, однажды, когда он вытаскивал сети из  кишевшей  лососями
реки, перед ним как  из-под  земли  возникла  вооруженная  мачете  и  весьма
малопривлекательная группа его весьма неуживчивых соседей. Это было  все  же
лучше отряда абенаков, которые, приняв его за англичанина, сыграли с ним еще
более злую шутку! Отведя его в один из поселков с длинными домами, они  дали
ему понять, что он избежит сомнительной  чести,  которую  ирокезы  оказывают
своим пленникам - быть поджаренным на костре, -  если  согласится  проводить
двух бледнолицых, французского миссионера-иезуита и его помощника,  молодого
француза из Канады, до места встречи с Тикондерогой.
   Тикондерога, или Человек-Гром  -  прозвище,  данное  одному  французскому
дворянину, владельцу фортов, а также множества небольших серебряных рудников
в безлюдных землях Мэна, был известен ему  благодаря  своей  репутации.  Это
лето Человек-Гром провел  за  пределами  своего  форта  в  Вапассу.  По  его
сведениям, он отправился в сторону Нью-Йорка. Ван  Лаану,  белому  человеку,
предстояло облегчить им встречу. Его сопровождал один из вождей пяти племен,
дабы  засвидетельствовать  выполнение  поручения.  С  ним  послали   некоего
Тагонтагета, и они отправились в путь вместе с двумя молодыми  воинами,  для
которых это путешествие должно было стать первым знакомством с миром  белых.
Какая долгая дорога! По пути они узнали, что  Тикондерога  находится  где-то
между Бостоном и Салемом.
   Пришлось свернуть к горам. Поговаривали о канадских  отрядах,  нападающих
на пограничные фермы, но Вану Лаану, ответственному за француза-иезуита, так
же, как и сопровождавшим  его  ирокезам,  ничуть  не  улыбалась  перспектива
попасть им в лапы.
   Анжелика опустилась на ступеньки лестницы. Ее примеру последовали Номи  и
Рут,  расположившиеся  за  ее  спиной.  Какой-то  слуга  придвинул  стул   к
изнемогающей от страха миссис Кранмер.
   - Почему в моем доме? Почему в моем доме? - лепетала она.
   Иезуит приковывал к  себе  внимание  всех  присутствовавших,  заполнивших
прихожую...
   "Это не он", - сказала себе Анжелика, думавшая об отце д'Оржевале.
   Драгоценные камни не украшали его распятие из  меди  и  черного  самшита.
Зато сопровождавший его молодой канадец и ирокезский воин были ей знакомы. У
этого последнего, высокого, мускулистого  и  крепкого,  было  крупное  лицо,
обезображенное следами оспы.
   Трудно было сказать, кто больше притягивал  к  себе  изумленные  взгляды:
иезуит  или  высокий  дикарь  с  султаном  из  перьев,   источавший   острый
тошнотворный запах.
   Жоффрей де Пейрак обратился сначала к ирокезу на его языке.
   - Приветствую тебя, Тагонтагет, друг Сванизита, вождя каюгов, от которого
ты неоднократно доставлял мне послания, пока он отправился в Страну  большой
охоты. - Он достал из жилетного  кармана  какой-то  предмет  и  передал  его
собеседнику. - Вот перстень, который я  подарил  тебе  при  первой  встрече,
чтобы он служил символом нашего знакомства.  Ты  передал  мне  его  сегодня,
сообщив тем самым, что находишься в наших краях. Почему ты не подождал  меня
за ручьем у холма  на  севере?  Я  собирался  выйти  тебе  навстречу,  чтобы
проводить до города иенглиш.
   Ирокез разразился тирадой, сопровождая ее энергичной жестикуляцией и тыча
пальцем в иезуита, так что всякому, даже ни  слова  не  понимавшему  из  его
варварского наречия, было  ясно,  что  он  обвинял  последнего,  который  не
позволил ему ждать и вынудил направиться в город, пройдя со своим  спутником
через проход в укреплениях. Эти двое, выказывая оскорбительное пренебрежение
к опыту  бывалых  воинов,  столь  свойственное  французам,  появились  перед
иенглиш, которые расхаживали взад-вперед  и  тотчас  признали  в  них  своих
злейших врагов.
   - А как мне было удержать его, - заключил он  свою  речь,  сопровождаемую
знаками одобрения голландца, - проломить ему голову, что положило  бы  конец
нашему делу, столь близкому к завершению, и навлекло бы на меня гнев Уттаке?
Мне и человеку корларов <Так индейцы этой местности называли  голландцев  из
Оранжа. - Примеч. авторов> не оставалось ничего другого, как последовать  за
ними, спрятав под сенью леса двух наших спутников из племени онондаго, более
осмотрительных, чем мы.
   Иезуит был среднего,  скорее  небольшого  роста,  худым  и  поджарым,  но
держался прямо и чопорно, словно врос в пол вестибюля под мрачными, а  то  и
враждебными взглядами,  и,  несмотря  на  изорванную  сутану,  всклокоченную
черную  бороду  и  взлохмаченные  волосы,  придававшие  ему  диковатый  вид,
исцарапанные лодыжки и голые ноги, утопавшие в стоптанных мокасинах, источал
такое  высокомерие,  которое  мало-помалу  завораживало  и  подчиняло   себе
присутствовавших.
   Его изношенный белый воротничок был чистым, что свидетельствовало о  том,
с какой энергией он сопротивлялся слабости тела, потного и грязного, беря на
себя каждодневный труд регулярно стирать  в  речках  и  ручьях  свое  белье,
преодолевая тяготы пути и удары, на которые не скупились ирокезы.
   - Зачем вы так упорно стремились войти в этот город? - живо спросил граф.
Ведь вы должны были знать о резко отрицательном  отношении  к  французам,  а
также к вашему облачению католического священника, возникшем после  недавних
преступлений, совершенных крещенными вами  алпонкинами  и  гуронами,  против
жителей приграничных районов Нью-Гемпшира и Верхнего Коннектикута!
   Иезуит  молча  взглянул  из-под  приспущенных  век  и   с   еще   большим
высокомерием обратился к нему, изображая удивление:
   - Кто вы, месье, так хорошо говорящий на французском языке?
   Жоффрей де Пейрак не мог  удержаться,  чтобы  не  выказать  на  мгновение
своего, впрочем, тщательно взвешенного пренебрежения.
   - Вам это прекрасно известно, - ответил он. - Я тот, к  кому  вас  должны
были проводить.
   - Ах, да...  Тикондерога,  Человек-Гром,  друг  англичан  и  ирокезов,  -
словом, господин де  Пейрак,  французский  дворянин.  Раз  это  так,  месье,
позвольте мне заявить, что я уязвлен вашим поведением, и выразить сожаление,
что вы оказались недостаточно вежливым и не представились  мне  первым,  как
это принято среди соотечественников и дворян.
   Между тем вы предпочли обратиться поначалу - и  с  каким  почтением  -  к
неотесанному язычнику, зная, что он принадлежит к числу  наших  непримиримых
врагов. В чем я усматриваю намеренное  пренебрежение,  которое  вы  пожелали
обнаружить перед этим дикарем и этими еретиками по отношению  к  отвергнутым
вами братьям-соотечественникам, а также к священнику вашей религии.
   Впрочем, если бы я не почувствовал оскорбления в вашем  поведении,  я  бы
никогда не обратил на это внимания, ибо я всего  лищь  смиренный  миссионер,
поклоняющийся смиреннейшему из  Спасителей,  пожелавшему  родиться  в  семье
плотника и погибнуть на позорном кресте. Впрочем,  должен  заметить,  что  я
весьма знатного рода. - Он слегка поклонился.  -  Преподобный  отец  Жан  де
Марвиль из "Общества Иисуса", - добавил он. - А это Эммануэль Лабур, молодой
квебекский семинарист.
   Граф поклонился в ответ, однако не выказал ни малейшего смущения.
   - Отец мой, примите мои сожаления, если  я  чем-то  оскорбил  вас.  Но  в
отношении  вашего  строгого  выговора,  касающегося  почестей,  которые  мне
надлежит оказывать  вновь  прибывшим,  замечу:  я  удивлен,  как  вы,  столь
длительное время поддерживая контакты с индейскими и приходскими  племенами,
можете упрекать меня в том, что я обратился сначала  к  сопровождающему  вас
великому вождю племени онондагуа. Помимо того, что мы давно с ним знакомы  и
он также весьма знатного рода, я оказал ему эти знаки  уважения,  поскольку,
как вам, должно быть известно, индейцы весьма чувствительны к оказываемым им
почестям, и забота об этом не более чем дань элементарной осторожности.
   Наконец, не мне вам говорить, что, будучи далек от желания унизить вас, я
прекрасно отдавал себе отчет, что от  него  -  начальника  вашей  экспедиции
целиком зависела как ваша судьба, так и судьба этого молодого человека.
   Вам также должно быть  известно,  что,  если  бы  ему  заблагорассудилось
прогневаться и снести вам голову, ни я, ни эти салемские господа  не  смогли
бы вмешаться с тем, чтобы отвратить его от этого намерения.
   - Что с того! Умереть от руки врагов Христа, в окружении  христопродавцев
счастье. Кровь мученика питает бесплодную землю.
   Словно в подтверждение доводов Жоффрея  де  Пейрака  великан  Тагонтагет,
решивший, что иезуит раньше времени перебил его, вновь вышел на авансцену.
   Он произнес на ирокезском языке речь, понятную лишь весьма  ограниченному
кругу присутствовавших: Пейраку, голландцу, двум французам и в общих  чертах
- Анжелике, которой продолжало казаться, что она грезит при звуках  рычащего
голоса ирокеза, пышный султан которого из вороньих  перьев  и  хвостов  чаек
задевал люстру с хрустальными подвесками.
   - О, этот запах