я.
   И сколько мессир де Ломени ни напоминал всем, что  в  свое  время,  когда
мессир де Мезоннев прибыл со своими людьми, чтобы  обосноваться  на  острове
Монреаль  и  положить  там  начало  Виль-Мари,  мадемуазель  Мане,   которая
сопровождала его, оказалась в аналогичной, даже, пожалуй, более сомнительной
ситуации, чем госпожа де Пейрак сейчас, его не слушали. Нет, возражали  ему,
это не то же самое, ибо с мессиром де Мезонневом была целая когорта  ангелов
и святых, да еще его сопровождали два священника, эти уж во плоти и крови, и
он собственноручно водрузил крест на горе Мон-Руаяль, в то время как этот де
Пейрак окружил себя безбожниками, развратниками и еретиками, среди  которых,
разумеется, графиня выбирает себе любовников.
   Пон-Бриан знал об этих разговорах. Во время своего пребывания в  Квебеке,
куда он вынужден был приехать, он  предстал  перед  Главным  советом  и  был
допрошен  монсеньером  Лавалем,  иезуитами  и  -  в  уединенной   беседе   -
губернатором  Фронтенаком.  Он  всем  твердил,  что  эта  женщина  -   самая
прекрасная женщина в мире, что да, верно, он не может  этого  скрывать,  она
пленила его сердце. Он пел ей все более и более хвалебные  гимны,  и  это  в
конце концов породило атмосферу какой-то истерии вокруг незнакомой  женщины.
Когда  он  проходил  по  улицам,  на  него  глазели  с  ужасом,  к  которому
примешивалась зависть. "Посмотрите, да  чего  она  довела  его!..  Бог  мой!
Возможно ли это?.. Одним лишь взглядом!.."
   Его тоска не излечивалась. Он мечтал об Анжелике. Он бредил ею. Иногда  в
его памяти всплывал ее голос, иногда  -  ее  округлое  калено,  которое  ему
мельком удалось увидеть, когда он, не постучавшись, вошел в ее каморку.
   Он представлял себе это колено, гладкое,  белое,  словно  мраморный  шар,
мысленно гладил его, сдавливал, чтобы приоткрыть прелестную ножку  дальше...
и, стеная, вертелся на своем ложе.
   И вот теперь он в  Вапассу,  в  двух  шагах  от  нее,  и  он  еще  острее
чувствует, как  смешиваются  в  нем  желание  и  страх,  которые  так  долго
неотступно преследовали его.
   Пот каплями выступал на его лбу. Он  много  разговаривал  в  этот  вечер,
проявил себя блестящим собеседником, но его чарка была пуста и ему больше не
предложили наполнить ее. Мужчины начали расходиться на ночлег ...
   Решение идти в Вапассу и встретиться с  ней  пришло  к  Пон-Бриану  после
одного визита, который нанесли ему в его форте  Сент-Анн.  Дотоле  он  и  не
помышлял об этом, ибо отправиться в путь зимой, уже  суровой  даже  вначале,
было бы безрассудством, к тому же на его обязанности лежало  охранять  форт.
Но тот, кто пришел тогда к нему, отбросил не только все его сомнения,  но  и
страх предстать одному, безоружным перед этими подозрительными людьми...
   И вот сейчас, когда он остался за деревянным  столом  один,  он  особенно
ясно осознал, что находится среди врагов, среди чужих. Он сразу же  отметил:
нигде не видно распятия, не  было  общей  молитвы,  снаружи,  над  входом  в
жилище,  нет  креста.  Он  слышал,  как  здесь  разговаривали  по-английски,
по-испански. Святой отец был прав! Пусть  они  не  опасные  еретики,  но  уж
нечестивцы и безбожники - наверняка. Он еще раз огляделся вокруг.
   Анжелики уже не было в зале. Она ушла. За закрытой  дверью  этой  комнаты
она сейчас ляжет в постель рядом с этим "меченым"...
   Пон-Бриана терзали  жестокие  муки  ревности.  Нет,  его  приход  сюда  -
безумие. Она ускользнет от него. Она из другой породы... она недоступна...
   И он снова словно  услышал  голос,  который  убеждал  его:  "Вырвать  эту
женщину из безнравственной жизни - богоугодное дело,  оно  зачтется  вам  во
спасение. Вы один можете привести ее к добру".
   Тогда он, помнится, вдруг сказал:
   - А если она демон?.. Настоящий?..
   - Мои молитвы защитят вас.
   Тот, кто приходил к нему,  носил  черную  сутану  и  деревянное  с  медью
распятие на груди.  В  верхней  части  распятия,  над  изображением  Христа,
сверкал вделанный в дерево рубин. Человек немного сутулился,  потому  что  у
него еще не зажила рана на боку, полученная недавно  от  ирокезов  во  время
неожиданной стычки. У него были необыкновенно красивые синие глаза,  глубоко
сидящие под кустистыми бровями, и курчавая, каштановая с золотистым  отливом
бородка, под которой скрывался несколько женственный рот.
   Он был среднего роста, крепкий. Пон-Бриан не любил его.  Он  его  боялся,
как, впрочем, боялся всех иезуитов - уж слишком они  кичатся  своим  умом  и
готовы к тому же лишить вас всех земных радостей.
   Руки гостя, изувеченные пытками ирокезов, внушали лейтенанту  отвращение,
хотя он никогда не  испытывал  подобного  чувства,  глядя  на  изуродованные
ирокезами  руки  своих  друзей,  канадских  трапперов;  кстати,   Л'Обиньер,
например, подвергся точно таким же пыткам, как и тот, кто пришел к нему.
   Он удивился визиту  отца  д'Оржеваля.  Ведь,  как  подозревал  лейтенант,
почтеннейший отец презирал его за невежество. Но в тот день отец  д'Оржеваль
был с ним весьма любезен.
   Да, он знает, что Пон-Бриан безумно влюблен в странную  женщину,  которую
он встретил в верховьях Кеннебека. Однако это отнюдь не шокирует  его,  даже
наоборот.  Возможно,  сам  Бог  внушил  такое  чувство  достойному  мужчине,
христианину и к тому же еще  французу,  чтобы  помочь  отвратить  опасности,
которые нависли над Акадией и Новой Францией  с  появлением  в  этих  местах
графа де Пейрака, отступника и предателя, состоящего на службе у англичан.
   - Но вы-то знаете, отец мой, кто он и откуда пришел?
   - Скоро узнаю. Я разослал своих людей  во  все  концы  страны  и  даже  в
Европу.
   - Не вы ли, святой отец, побудили Модрея скальпировать ирокезских  вождей
в Катарунке?
   - Модрей дал обет совершить это. Он непорочное дитя.  В  награду  за  его
победу ему явилась Богородица.
   - Но как де Пейрак избежал мести этих дьяволов?
   -  Дьявольскими  происками,  дьявольскими  происками,  сын   мой.   Иного
объяснения нет. Теперь-то вы понимаете, что его нужно  сокрушить,  иначе  он
испоганит наши земли.И вы можете помочь нам в этом...
   Потом он сказал:
   - Я знаю, он выдает  эту  женщину  за  свою  жену,  но  весьма  и  весьма
сомневаюсь, что она воистину является таковой перед Богом. Скорее всего, это
какая-то несчастная, которую он обольстил и  развратил.  Если  его  одолеют,
женщина будет вашей...
   Этих последних слов отец д'Оржеваль, конечно, не произносил, но Пон-Бриан
в течение всего разговора совершенно явственно улавливал  их  в  каждой  его
фразе, в каждом его жесте.
   - А если она демон?.. Настоящий?..
   - Мои молитвы защитят вас.
   Спокойная уверенность иезуита сделала свое дело -  лейтенант  согласился.
Доверив форт своему сержанту, он в сопровождении  одного  лишь  гурона  взял
путь на юго-восток.
   Если сказать по правде, то вообще-то у него и в мыслях не было,  что  она
демон, но иногда, в минуты, когда на него обрушивался любовный шквал, в душу
его закрадывалось подозрение, уж не порча ли это.
   Поскольку в его миссии ему покровительствовали небесные  силы,  Пон-Бриан
временами даже тешил себя мыслью, что,  если  уж  на  то  пошло,  заниматься
любовью с демоном... в этом должно быть нечто пикантное.
   Он бросился ничком на ложе, которое отвели для него, но сон долго не  шел
к нему.
   "Поверьте мне, она встретит вас как спасителя. По слухам, которые до меня
дошли, тот, кто называет себя ее супругом, ведет - да и всегда вел! -  жизнь
развратника.  Он  заставил  одну  семью  из  небольшого  индейского  племени
поселиться в окрестностях Вапассу, чтобы иметь в своем распоряжении туземок,
и, хотя у него под боком белая женщина  и,  как  я  слышал,  обворожительная
женщина, он часто наведывается к  индианкам  и  развращает  их.  Говорят,  в
подобных  вопросах  этот  флибустьер  всегда  думает  только  о  собственном
удовольствии... Несчастные, что связались с ним, заслуживают сострадания..."
   Отец д'Оржеваль всегда был прекрасно осведомлен о всех событиях,  узнавал
о них мгновенно и, несмотря на то, что жил в уединении, вдали от всех,  имел
о каждом самые точные сведения. В основе его опасной осведомленности  лежало
все: и доносы, и догадки,  и  знание  человеческой  психологии.  Его  взгляд
прямо-таки  вырывал  из  души  человека  самые  сокровенные  тайны.  Не  раз
случалось, что он останавливал кого-нибудь на улице со  словами:  "Покайтесь
скорее! Вы только что совершили плотский грех..."
   Когда знали, что он  в  Квебеке,  те,  кто  выходил  от  своих  любовниц,
принимали все меры предосторожности, чтобы из-за угла не наскочить  на  него
на улице. Больше того, про него говорили, будто ему  покровительствует  папа
римский и король Франции и что  даже  отец  Мобеж,  главный  среди  иезуитов
Квебека, сам иногда вынужден склоняться перед его решениями.
   Заручившись благословением такого человека, мог ли Пон-Бриан  бояться  за
свою душу, за свою карьеру, мог ли сомневаться в том, что в любви  его  ждет
успех? Ведь с ним были Бог и Церковь.
   Он уснул измученный, но полный решимости одержать победу.

Глава 17

   Вернувшись  с  озера,  Анжелика  вошла  в  залу.  Она  снова  внимательно
рассмотрела листья, которые только что выкопала изпод снега, исцарапав  себе
пальцы, не говоря уже о том, что у нее совсем закоченели руки. Она  принесла
много толокнянки, которую  обычно  называют  медвежьим  ушком,  -  маленькие
кустики с твердыми листочками. Очень ценны ягоды  толокнянки,  но  и  листья
обладают теми же благотворными свойствами - они служат мочегонным средством.
С их помощью Анжелика надеялась покончить с тяжким  недугом  Сэма  Хольтона.
Вот уж, право, не повезло бедняге  Сэму,  человеку  чрезмерно  стыдливому  и
робкому, что он оказался жертвой такого мучительного  недуга,  как  камни  в
мочевом пузыре. Сам-то он считал, что его болезнь из тех,  что  получают  от
стрел Венеры, но краснокожие гетеры из "бобрового" вигвама не имели к  этому
никакого отношения, ибо он был целомудрен и никто никогда не видел, чтобы он
возвращался с прогулки по другую сторону хребта.
   Обеспокоенная Анжелика видела, как он страдает  и  чахнет,  но  не  могла
заставить его довериться ей.  Пришлось  вмешаться  де  Пейраку.  Вынужденный
признаться, английский пуританин под большим  секретом  открылся  графу.  Он
считал, что несет кару за грехи молодости.
   Анжелике нужно было так лечить его, чтобы он не догадался,  что  она  все
знает. К счастью, она вспомнила об этих кустиках толокнянки, которые, как ей
показалось, она приметила полузасыпанные снегом на тропинке к  озеру.  Вчера
она уже принесла их немного, а сегодня сходила  туда  снова,  чтобы  собрать
побольше.
   Она взяла свой маленький котелок, плеснула туда воды и  повесила  его  на
крюк над очагом.
   В этот полуденный час она была одна в зале, дверь которой  была  открыта,
потому что на дворе светило яркое солнце. Граф де Пейрак с пятью или  шестью
мужчинами ушел на самый конец дальнего озера, к водопадам,  посмотреть,  что
сталось с водяной мельницей. Раньше вечера они не вернутся.
   Остальные трудились на руднике или делали обмеры прибрежных скал.
   Анжелика, госпожа Жонас, Эльвира и дети - все ватагой отправились сначала
на берег озера, чтобы насобирать там листьев толокнянки.
   Когда корзина наполнилась, дети заявили, что побегут дальше, на небольшой
косогор,  где  они  резвились,  съезжая  с  него  по  укатанному  снегу   на
заскорузлых шкурах, заменявших им санки.
   Госпожа Жонас и Эльвира пошли с ними, а Анжелика вернулась, потому что ей
нужно было заняться отваром.
   Она бросила перебранные листья в кипящую  воду,  потом  покрошила  корень
пырея, дала ему размокнуть в другой  посудине,  слила  первую  воду  отвара,
снова поставила кипятить листья и наконец растерла корень в своей  маленькой
чугунной ступке.
   Выпрямившись,  она  буквально  натолкнулась  на  лейтенанта   Пон-Бриана,
который неожиданно оказался прямо за ее  спиной.  Она  не  слышала,  как  он
вошел.
   - О, это вы! - воскликнула она. - Вы как индеец! Как сагамор Мопунтук или
старый вождь из "бобрового" вигвама - каждый раз,  когда  он  появляется,  я
наступаю ему на ноги. Нет, верно,  никогда  я  не  привыкну  к  этой  манере
индейцев приближаться к людям без малейшего шороха.
   - Индейцы признают, что я делаю это не хуже, чем они, а из белых это мало
кто умеет.
   - По вашему виду этого не скажешь, - парировала Анжелика, бросая на  него
не очень-то любезный взгляд.
   - Внешней вид обманчив...
   У Пон-Бриана в мыслях не было напугать Анжелику. Просто он привык  ходить
такой вот неслышной походкой, хотя она и не вязалась с его внешностью  -  он
был высок и выглядел неуклюжим. А вот то, что она должна быть в этот  момент
одна в зале, он прекрасно знал и понимал, что именно сейчас - или никогда  -
нужно брать ее приступом.
   Сначала, стоя на пороге, он наблюдал, как она, окутанная клубами целебных
паров, сосредоточенно возилась с травами  и  горшочками,  сжав  свои  нежные
тонкие губы, отчего лицо ее приняло суровое выражение.
   Такой он  еще  не  видел  ее:  освещенная  пламенем  очага,  среди  своих
горшочков и котелков  с  темным  бурлящим  варевом,  она  даже  внушала  ему
некоторый страх. Но он с бьющимся сердцем все же подошел к ней...
   - Вам что-нибудь нужно? - спросила наконец Анжелика, расставляя посуду.
   - Да, и вы прекрасно знаете что...
   - Объясните же...
   - Вы не можете  не  догадываться,  сударыня,  что  внушили  мне  страсть,
которая сжигает меня своим пламенем. - Он задыхался от волнения. - Я  пришел
в Вапассу ради вас...
   И он попытался объяснить ей свои притязания.  Рассказал,  как  впервые  в
жизни понял, что женщина достойна любви... Да, любви... Чистой  и  святой...
Рассказал, как он  твердил  себе  это  изумительное  слово  "любовь"  и  ему
хотелось плакать.
   - Вы глупец, - снисходительно сказала она. - Да, да, вы глупец!  Поверьте
мне! И потом,  вы  просто  забываетесь,  сударь!  -  продолжала  она,  теряя
терпение.  -  Уж  не  думаете  ли  вы,  что  я  создана  для  того,  что  бы
удовлетворять вашу солдатскую  тоску,  коль  скоро  вдруг  у  вас  появилось
желание стать сентиментальным. У меня есть муж, дети, и  вы  должны  понять,
что в моей жизни вы не можете занимать иного места, кроме как  место  гостя,
которого  принимают  с  радушием.  Однако  вы  его  утратите,  если   будете
упорствовать в своих заблуждениях.
   Она  повернулась  к  нему  спиной,  чтобы  показать,  что  он  не  должен
настаивать и что она считает разговор оконченным.
   Она не любила таких людей, этаких  колоссов  на  глиняных  ногах  -  тип,
довольно распространенный среди офицеров. Они были  хороши  только  в  своем
сугубо мужском деле - на войне, но в обращении с  женщинами  их  неуклюжесть
могла  сравниться  разве  что  с   их   фатовством.   Убежденные   в   своей
неотразимости, они  считали  всякую  женщину,  которая  имела  несчастье  им
понравиться, уже как бы по праву принадлежащей им и удивлялись, если она  не
разделяла их чувств.
   Пон-Бриан не  был  исключением  из  правила.  Он  настаивал,  и  безумное
желание, которое распаляло его, потому что он находился так близко  от  нее,
сделало его почти красноречивым. Он сказал ей, что не может  жить  без  нее.
Она не такая, как другие. Он дни и ночи мечтает только о ней: о ее  красоте,
о ее смехе, и это как луч света во мраке... Она не  должна  его  отвергнуть,
нет, это немыслимо... Завтра он, быть  может,  умрет...  И  прежде  чем  его
зажарят ирокезы, пусть она дарует ему блаженство насладиться ее нежной белой
кожей. Он так давно не вкушал этой упоительной радости. У индианок нет души.
У них не такая кожа... О, встретить белую женщину и...
   - Так, значит,  вы  хотите,  чтобы  я  даровала  вам  блаженство  немного
насладиться белой кожей? - спросила  Анжелика,  не  в  силах  удержаться  от
смеха, настолько собеседник показался ей неловким и  наивным.  -  Вот  какую
роль вы предназначили мне. Вот уж, право, не знаю, должна ли я считать  себя
польщенной...
   Пон-Бриан побагровел от ее иронии.
   - Я не то хотел сказать...
   - Сударь, вы мне надоели...
   У Пон-Бриана был вид наказанного ребенка. Мягкость, которая покорила  его
в этой женщине, вдруг обернулась для него злой насмешкой. Это  совсем  сбило
его с толку.
   Отступиться? Нет, это выше его сил. Он никогда  не  умея  владеть  своими
чувствами, и охватившее его в этот момент яростное желание стиснуть Анжелику
в своих объятиях,  овладеть  ею  ослепило  его.  За  ее  спиной  он  заметил
приоткрытую дверь, а за ней - широкую деревянную кровать.
   Вожделение, которое пожирало его, сознание, что подобный случай больше не
представится, совсем затмили его разум.
   - Послушайте, любовь моя, ведь мы одни. Пойдемте со мной в ту комнату.  Я
не задержу вас долго, клянусь! Но после, после вы сами увидите! Вы  поймете,
что мы созданы друг для друга. Вы первая, единственная женщина во всем мире,
которая породила во мне такую страсть. Вы должны принадлежать мне.
   Анжелика - а она в это время как раз брала свою накидку,  чтобы  выйти  и
тем самым положить конец  разговору,  -  обеспокоенно  посмотрела  на  него,
словно на человека, который вдруг лишился рассудка.
   Но она не успела со всей решительностью высказать ему все, что  думает  о
его речах, так как он крепко схватил ее в свои объятия и прильнул  губами  к
ее губам. Он был очень сильный, и страсть  ожесточила  его,  поэтому  ей  не
сразу удалось вырваться из его рук. Он  впивался  губами  в  губы  Анжелики,
принуждая ее открыть их, и это вызвало в ее памяти другие потные рожи,  тех,
кто насиловал и осквернял ее. Анжелику замутило, и все ее существо  внезапно
охватила смертельная ярость.
   Изловчившись наконец, она одним  рывком  высвободилась  из  его  объятий,
схватила кочергу, что лежала сзади, у камина, размахнулась и  изо  всех  сил
стукнула ею лейтенанта по голове.
   Послышался какой-то глухой звук. Бедному лейтенанту показалось, будто  из
глаз его посыпались искры, он  покачнулся  и  мягко  погрузился  в  усеянную
звездами темноту.
   Когда сознание вернулось к нему, он понял, что лежит  на  скамье.  Голова
разламывалась от боли, но он тотчас догадался, что это за мягкая подушка, на
которой она покоится. То были колени Анжелики.  Он  поднял  глаза  и  увидел
склоненное над ним ее  озабоченное  лицо.  Она  обрабатывала  ему  рану  под
волосами, и для этого ей пришлось положить его голову  себе  на  колени.  Он
вдыхал аромат ее тела, долетавший до него сквозь ткань платья. Совсем  рядом
с его лицом была ее грудь. Ему захотелось прильнуть к этой мягкой  и  теплой
груди, по-детски прижаться к  ней,  но  он  сдержал  себя.  На  сегодня  уже
достаточно глупостей. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул.
   - Ну, как вы себя чувствуете? - спросила Анжелика.
   - Скорее плохо. У вас твердая рука.
   - Вы не первый пьяный в моей жизни, которому  мне  пришлось  указать  его
место...
   - Я не был пьян.
   - О, конечно!
   - Значит, меня довела до такого состояния ваша опьяняющая красота...
   - Не нужно снова возвращаться к этому бреду, мой бедный друг.
   Анжелику немножко грызла совесть за то, что  она  обошлась  с  ним  столь
сурово. Хватило бы и оплеухи... Но все произошло так неожиданно.
   - Что за умопомрачение нашло на вас? - сказала она с упреком. -  Ну  хотя
бы благоразумие должно было удержать вас, ведь не думаете же  вы,  что  ваше
поведение приведет в восторг моего мужа?
   - Вашего мужа? Говорят, он не муж вам...
   - Муж. Я могу поклясться жизнью моих сыновей.
   - В таком случае я ненавижу его еще больше.  Это  несправедливо,  что  он
один имеет право любить вас.
   -   Эти   исключительные   законы   установлены   самой   нашей    святой
матерью-церковью.
   - Законы не праведные и несправедливые.
   - Скажите об этом его высокопреосвященству папе римскому...
   Раздраженный,   не