с младенцами в сад на первую в их жизни прогулку под
Божьим небом.
   Анжелика знаком подозвала миссис Кранмер и вполголоса спросила у нее:
   - Вы уже почти все рассказали, теперь уточните, кто они?
   - Но я же вам говорила!
   - Вы бредите, эти женщины не могут быть теми существами, о которых вы мне
рассказывали. Они значительно моложе!
   Англичанка улыбнулась с понимающим и вместе торжествующим видом.
   - А! Вы заметили! И вы тоже!
   - Что значит - и я тоже?
   - Вы тоже можете засвидетельствовать действие их колдовства.
   Она прошептала:
   - Говорят, что... Сатана открыл им секрет вечной молодости!
   К счастью, миссис Кранмер  вызвали  по  делам,  и  Анжелика  вздохнула  с
облегчением: она совершенно обессилела.
   Когда она  вновь  открыла  глаза,  две  женщины  с  ангельскими  улыбками
склонились над ней, держа в руках свежее белье и таз с горячей водой.
   Должно быть, в ее взгляде отразилась растерянность.
   - Успокойся, сестра, - сказала  старшая,  проведя  несколько  раз  тонкой
рукой перед  остановившимися  глазами  Анжелики,  как  бы  пробуждая  ее  от
кошмара.
   - Как вас зовут? - спросила она.
   - Ноэмия Шипераль, - ответила младшая.
   - Руфь Саммер, - сказала старшая.
   Они произносили "Номи" и "Рут" на библейский манер.
   Это невероятно!
   "Они владеют секретом вечной молодости", - заявила миссис Кранмер.
   Анжелике, изучавшей лица "ангелов", казалось, что во взгляде и в скорбном
зрелом рисунке губ она видит подтверждение того, что  они  многое  пережили,
пряча за двадцатилетней внешностью тридцати-тридцатипятилетний возраст.  Это
относилось прежде всего к Рут, вдове Саммер, добродетельной фермерше.
   Рассказанная миссис Кранмер история не выдерживала никакой критики.
   - Что делала Номи Шипераль в пруду? - спросила Анжелика.
   Готовясь приподнять ее, чтобы сменить простыни, они мгновение помедлили и
обменялись полуулыбкой.
   - А! Она вам уже сообщила! - усмехнулась Рут. Она положила руку на  плечи
своей подруги, и они взглянули друг на друга сияющими глазами.
   - Это не ее вина, - нежно проговорила она. - Это у  нее  врожденное.  Она
различала цвета людских  душ,  светящиеся  над  их  головами,  и  излечивала
наложением рук. Просто поражала своим чудодейственным  даром,  и  это  стало
проклятьем ее жизни, особенно когда она похорошела. Юноши увлекались ею,  но
не осмеливались признаться в  любви  и  убегали  от  нее,  говоря,  что  она
приносит несчастье. Между тем она была сама красота и доброта.
   Они неотрывно смотрели друг на друга, затем, как  бы  не  желая  покидать
страну грез, принялись ухаживать за Анжеликой, рассказывая ей историю  своей
жизни.
   Вначале история Рут  Саммер  История  Рут,  урожденной  Мак  Маль,  вдовы
Саммер, супруги Ньюмена, с душевными испытаниями, пережитыми ею в детстве, с
преследованиями,   которым   подвергались   ее   родители-квакеры,   странно
напоминала историю Глиметты де Монсарра, синьорессы с острова Орлеан в Новой
Франции: оказавшись в семилетнем возрасте свидетельницей казни своей матери,
сожженной на одном из костров, как колдунья,  на  окраинах  Лотарингии,  она
навсегда сохранила воспоминание об этом потрясении.
   Но если Глиметта через всю жизнь пронесла эту сердечную рану,  нанесенную
несправедливостью, немыслимой и чудовищной, - "Смотри, маленькая колдунья!
   Смотри, как горит твоя  мать!"  -  и  страстную  ненависть  к  служителям
церкви, и обрела покой, лишь удалившись не столько от  живущих,  сколько  от
рабски  покорного  общества,  которое,  удовлетворенное  своими  законами  и
постановлениями,  образует  то,  что  в  двух  словах  именуется  "обществом
обывателей", то Рут, превратившись в замечательно красивую  высокую  девочку
со светлыми косичками, очень рано взбунтовалась против  остракизма,  жертвой
которого пала ее бедная мать. С просветленным лицом  и  неизменной  улыбкой,
она всегда с достоинством выносила оскорбления, затрещины и плевки; девочка,
в двенадцать лет очутившаяся в Америке, знавшая, что находится на земле, где
рабское чинопочитание и угодничество не в чести, не могла уразуметь, что  же
именно возбуждает такую ненависть к ним в людях, подобно  им  приехавших  из
Старой Англии и подобно им работавших от зари  до  зари,  обогащаясь  трудом
своих рук, веривших в того же Бога и  поклонявшихся  тому  же  Христу...  Ее
родители, талантливые и предприимчивые, быстро обрастали хозяйством повсюду,
где бы ни поселялись, но стоило им встать на ноги,  как  тут  же  начинались
неприятности;  им  не  прощали  малейшую  оплошность,  укоряя  даже   в   не
совершенном грехе, а в том, что они позволяли себе появляться на деревенской
улице.
   Рут завидовала маленьким пуританам, таким уверенным  в  своих  правах  на
этой земле Массачусетса, которые, проходя мимо ее дома, строили ей  рожки  и
кричали: "Бойся! Бойся, дьяволица!" Она охотно бы присоединилась  к  ним  и,
как они, строила  бы  рожки  какому-нибудь  "козлу  отпущения"  -  католику,
квакеру, евангелисту или баптисту. А между тем  можно  ли  было  представить
себе более мирную и доброжелательную атмосферу, чем  царившую  в  семьях  их
секты под соломенными крышами домов в поселках и деревушках,  которые  часто
приходилось покидать, едва отстроив, и которые  свирепая  и  угрюмая  толпа,
едва выжив их, сразу же поджигала, как  будто  они  были  отравлены  чумными
испарениями.
   Такие изгнания переживались молодой Рут куда болезненней, чем  угрожавшая
ей опасность бесчестья.
   К  несчастью  для  нее,  она  была  совершенно  невосприимчива   к   тому
внутреннему озарению,  которое  посещало  большую  часть  ее  единоверцев  и
помогало им выносить все эти унижения. Усилия, которые она прикладывала  для
того, чтобы скрывать от них холодность и бунтарство  своего  духа,  изнуряли
ее. В самом деле, она находила нелепым то, что они гордились  своим  смешным
прозвищем quakers - дрожащие, как их  окрестили  с  той  поры,  когда  некий
мистически настроенный сапожник из Мстершира  Джордж  Фокс  слез  со  своего
табурета и пустился по дорогам проповедовать, что следует трепетать to quake
- перед Богом и поклоняться лишь Святому Духу.
   Не так уж он  был  и  не  прав,  этот  сапожник,  призывая  к  доброте  и
милосердию в истерзанной Англии, где на протяжении  десятилетий  католики  и
реформаты, пуритане и англиканцы кромсали друг друга на куски во имя любви к
Богу.
   Однако Рут предпочла бы, чтобы Джордж Фокс оставался сапожником  в  своей
мастерской, поскольку приверженцы "Общества друзей" тысячами устремлялись за
ним, что неминуемо приводило к пополнению армии  висельников  и  беглецов  в
Новый Свет.
   Шестнадцати лет от роду Рут, юная квакерша  с  Атлантического  побережья,
вышла замуж за Джона Саммера, немногим старше себя,  высокого  и  красивого,
чистого  и  непорочного,  как  ангел,  сильного  юношу,  молодого,  упрямого
хлебопашца, набожного, храброго и улыбчивого. Он любил ее и был счастлив, не
догадываясь о накапливавшихся в ней  горечи  и  озлоблении.  Почувствовав  с
некоторых пор прилив новых сил, она попыталась воспротивиться издевкам своих
соотечественников, требуя, чтобы и на  квакеров  распространялось  то,  ради
чего они приехали сюда: свобода и право на свой манер молиться Богу.
   Тогда они отомстили молодому мужу, выставив его  у  позорного  столба  за
какой-то незначительный проступок, потешаясь над его "страхом" перед  женой,
с которой он не мог совладать. Уж не умышленно ли забыли о нем,  привязанном
к столбу долгой морозной ночью? Он умер.
   Вопли Рут Саммер послужили причиной громкого скандала, но тогда - было ли
в ней нечто такое, что внушало судьям страх и на  что  они  не  осмеливались
посягнуть?  -  они  наказали  ее,  арестовав  ее   родителей.   Подвергнутая
унизительному  бичеванию  плетьми  на  рыночной  площади,  мать   скончалась
несколько дней спустя. Она сгорела в лихорадке от гнойного воспаления ран на
спине.
   Что касается ее отца, то он был приговорен к отсечению уха -  обычное  по
существующему закону наказание за первое правонарушение. В случае повторного
проступка,  не  менее  тяжкого,  чем  предыдущий,  ему  предстояло  лишиться
второго. Приговор не был приведен в исполнение. Накануне Рут сообщили о том,
что ее отец, оступившись на тюремной лестнице, упал и проломил себе голову.
   Пришло время спасаться бегством. Внезапная сила и решительность  овладели
Рут Саммер.
   Она  убедила  членов  "Общества   друзей"   переселиться   на   север   и
собственноручно подожгла опустевшие дома.
   Как известно,  в  Салеме  она  отреклась  от  своей  секты  и  оставалась
пуританкой вплоть до того зимнего морозного дня, когда... "она увидела  Номи
Шипераль".
   А теперь история Номи  -  Я  увидела  ее,  по  самую  шею  погруженную  в
замерзший пруд, ее бледное лицо огромной лилией выступало на поверхности,  -
рассказывала Рут. - "Они", стоя у леса, ждали, распевая псалмы, когда Дьявол
вылетит из ее рта. Да, ее рот был и в самом деле открыт,  ибо  она  умирала.
Бедная девочка... Что мне оставалось, как  не  спрыгнуть  с  двуколки  и  не
броситься к ней, чтобы вырвать ее  из  черной  могилы?  Лед  уже  стягивался
вокруг ее шеи наподобие железного ошейника, и когда я вытащила ее на  берег,
единственная покрывавшая ее тело рубашка заледенела, а концы  длинных  волос
стали ломкими, как стекло. Я поцеловала ее в губы, - продолжала Рут  Саммер,
- ее посиневшие, холодные губы. Мне так хотелось согреть ее своим  дыханием,
вдохнуть в нее тепло своего тела!
   Рут не стала возиться с таким  же  задубевшим  от  мороза  узлом  толстой
веревки,  которая,  проходя  одним  концом  под  мышками   девушки,   другим
соединялась с закрепленным на ветке  дерева  блоком,  позволявшим  время  от
времени поднимать ее над водой, проверяя, по-прежнему ли зло  сидит  в  ней,
или его можно считать окончательно побежденным.
   Сбегав к двуколке  за  ножом,  молодая  фермерша  ограничилась  тем,  что
отсекла веревку и, взвалив Номи Шипераль себе на плечи, отнесла ее в хижину.
   - В чем только не упрекали  меня  из-за  этой  хижины!  -  смеялась  она,
откидывая назад голову. - Во-первых, эта лачуга находится не в лесу, как все
утверждали, а на опушке... Явился муж, до которого дошли слухи о скандале. Я
запретила ему переступать порог этого священного  убежища,  ставшего  отныне
моей собственностью. Он не стал возражать и удалился. Тогда я  обложила  дом
камнями, через которые  никто  не  имел  права  переступать.  Этот  поступок
почему-то  вывел  их  из  себя.  Никто,  казалось,   не   желал   признавать
неотъемлемого  права  каждого  время  от  времени   и   в   зависимости   от
обстоятельств ограждать себя или защищаться от нестерпимых посягательств.
   Я чувствовала,  что  Бог,  как  я  его  понимаю,  вменяет  мне  отныне  в
обязанность любить Номи  Шипераль,  защищать  ее  от  злодеев,  помогать  ей
развивать ее благодетельные способности - дар врачевания, ведь  ненависть  к
особого рода благу, помогающему человеку жить, побуждает злобных  и  желчных
людей уничтожать этот  дар  вместе  с  целительницей,  если  им  не  удается
погасить его в ней.
   Словом, она обладала силой добра благодаря своим волшебным рукам. Те, кто
знал об этом, стали тайком наведываться  к  ней.  Они  падали  на  колени  у
выложенного из камней круга и молили нас о помощи.
   Тогда я выстроила неподалеку небольшое  крытое  гумно,  и  там  мы  стали
лечить страждущих.
   Обо всем этом рассказывалось урывками  в  процессе  ухода  за  больной  и
новорожденными. Анжелика слушала с той жадностью, с какой она проглотила  бы
кусок хлеба после изнурительного путешествия или выпила бы  свежей  воды  из
колодца, преодолев пустыню. Да, то было чувство насыщения, которое  несли  с
собой их голоса и слова, пряные на вкус, с живыми ферментами достоверности.
   Две жизни: подлинные  страдания,  подлинные  радости,  подлинная  борьба,
подлинная гордость!
   Могучее этическое дыхание вознесло над обыденностью эти жалкие  существа,
обреченные на  белый  или  черный  капюшон  квакерш,  на  убогое  прозябание
несчастной пары, заточенной  в  бедном  домишке  на  опушке  леса.  Анжелика
понимала их, сливалась с ними, проникаясь благодаря  общению  с  ними  новой
уверенностью.
   В самом деле, эти рассказы, вместо того чтобы обессиливать, укрепляли ее.
   Выздоровление быстро пошло на лад,  подгоняемое  живительным  общением  с
ними, ибо она обрела в них людей, говоривших на ее языке.
   Ослабленная  и  потому  погруженная   в   переживания   настоящего,   она
чувствовала себя такой же заинтригованной перипетиями истории  и  охваченной
нетерпением узнать продолжение, как в те далекие времена, когда,  забыв  обо
всем, слушала рассказы своей кормилицы Фантины в старом замке Монтлу.
   Одно из  преимуществ  детства  -  любовь  ко  всему,  что  имеет  к  нему
отношение.
   Слушая этих двух салемских квакерш-колдуний, Анжелика узнавала в себе это
обычно  увядающее  с  годами  чувство,  необыкновенно  живучее,   искреннее,
непосредственное, жадное до впечатлений.
   Она не раз удивлялась, что так хорошо понимает их английский язык, весьма
беглый и изобилующий трудными словами, а также незнакомыми ей диалектизмами.
Язык к тому же весьма отточенный, ибо  обе  получили  весьма  разностороннее
образование, поскольку женскому воспитанию уделялось в  религиозных  сектах,
вышедших из Реформации, особое внимание: в  соответствии  с  первоначальными
установлениями женщины были вправе наравне с  мужчиной  проповедовать  новую
веру, а также принимать деятельное участие в отправлении культа.
   Сомнительное, вызывающее неутихающие споры установление!
   Послание  апостола  Павла,  в   котором   проглядывало   его   библейское
женоненавистничество - уж не был ли он  до  своего  обращения  членом  секты
фарисеев? - весьма усложняло решение этого  вопроса  для  пресвитерианцев  и
конгрегационалистов, вышедших из кальвинизма.
   К настоящему  времени  одно  из  серьезнейших  возражений,  выдвигавшихся
против квакеров, сводилось, в частности, к тому, что женщинам дозволялось во
время службы участвовать в Святом Таинстве Причастия.
   Итак, Анжелика имела дело с двумя умными и образованными женщинами,  речь
которых  отличалась  самобытностью,  умелыми  и  решительными  в  поведении,
милосердными, веселыми и доброжелательными, хотя и скорыми на возражения.
   Их экзальтация - или то, что она определила для себя как  экзальтация  во
время первой встречи, - служила им средством  самозащиты.  Чтобы  оставаться
теми, кем они являлись по своей сути, объектом преследований,  но  в  то  же
время уверенными в своем исконном праве на жизнь, им  приходилось  поминутно
утверждать это право или, во всяком случае, напоминать о нем в полный  голос
и при любых обстоятельствах, особенно тогда, когда  обыватели,  на  какое-то
время  усмиренные,  успокоенные  и  как  бы  подкупленные   их   "чудесами",
провоцировали новый кризис и  старались  направить  их.  Нет,  не  на  стезю
общепринятой добродетели -  время  для  этого  ушло  безвозвратно,  -  но  в
сумрачные дебри колдовства и распутства, откуда их  надлежало  извлечь  лишь
для того, чтобы осудить и повесить.
   И вот организовывались шествия. Раздавались  требования,  чтобы  судьи  и
школьные учителя развернули пергаменты, надели судейские шапочки, после чего
все с воплями устремлялись к хижине на  опушке  леса.  Кто-то  из  одержимых
готовил веревки, другие - с охапками хвороста  и  факелами  рвались  первыми
поднести огонь к соломенной крыше этой дьявольской хижины, но вдруг, как  по
команде, останавливались перед выложенным из камней кругом.
   Ибо заранее страшились того, что увидят  на  пороге  двух  женщин,  таких
красивых, которые, ткнув в них указательным пальцем, призовут  разойтись  по
домам. Но еще больше боялись, что не увидят их, что силою  своих  колдовских
чар они, дабы избежать возмездия, вылетят через дымоход.
   - Им удалось приговорить нас к ношению на груди заглавной буквы А, первой
буквы слова adulteru <Прелюбодеяние (англ.)>.
   Из красных порочащих метин в уголовном кодексе Массачусетса сохранилась к
тому времени лишь буква  А,  клеймящая  женщин,  виновных  в  прелюбодеянии,
другие буквы, такие, как Б (богохульник) или  Т  (thief  -  вор),  вышли  из
употребления.
   - Я согласилась с приговором, - сказала Рут, - но он был несправедлив  по
отношению к Номи; она не обманула ни одного мужчину, потому что  никогда  не
была замужем...
   - А что Брайен Ньюмен, осмеянный супруг, стал ли он обжаловать приговор?
   - Нет. Попытались было заставить его признать, что его жена,  перебежчица
из проклятой секты, вероломно проникла в Богом охраняемую общину, "наставила
ему рога" и явилась для него источником бесконечных несчастий.
   Но он сидел смирненько и все оставил как есть. Он продолжал жить,  словно
ничего не произошло: обрабатывал поля,  доил  коров,  взбивал  масло,  стриг
овец, регулярно посещал meeting house <Молитвенный дом (англ.)>,  став  лишь
чуточку менее сдержанным и лишь чуточку более молчаливым, чем прежде.
   "Я спокойна за Брайена Ньюмена, - говорила порой Рут,  глядя  на  зеленые
холмы, где находилась ферма, хозяйкой которой она была еще совсем недавно.
   - Мужчины тяжелы на подъем и  не  торопятся  приняться  за  поиски  новых
истин, отличных от тех, которые они пассивно усвоили и с которыми сжились по
привычке, однако не утратили способности к их обретению и усвоению".
   Она с уверенностью предсказывала эволюцию человека, которого  не  раз  за
годы их совместной жизни заставала за тайным и  внимательным  перечитыванием
маленького томика, принимаемого ею поначалу за молитвенник;  он  никогда  не
расставался с ним - сборником сонетов и  посланий  английского  поэта  эпохи
Возрождения Габриэля Гарвея, короля рифмы и гекзаметра, новатора  в  области
английского стихосложения. И, как это всегда бывает  со  всяким  берущим  на
себя смелость разрушить существующие теории и утвердить взамен них новые, он
был обвинен в бунте против установленного порядка!
   - Сколько бессмысленной жестокости, - сказала Анжелика, -  я  отказываюсь
понимать. Вспоминаю, как во время  плавания  в  заливе  Каско  на  одной  из
стоянок на острове Лонго я впервые повстречалась с квакерами. Они совсем  не
показались мне опасными. Напротив. Была холодная  ночь,  и  одна  из  женщин
одолжила мне свое пальто.
   - Мы бессильны перед страхом, - заметила Рут.  -  Добро  вызывает  страх.
Добро всегда непонятнее зла, и потом люди прежде всего не приемлют того, что
нарушает сложившиеся представления о приличии. Я убеждена, что  Джордж  Фокс
опасен не столько тем, что отменил все  церковные  таинства,  сколько  своей
проповедью равенства, призывами не снимать шляпы  даже  перед  королем.  Что
касается меня, я возмутила умы даже не тем, что показалась им  колдуньей,  а
тем, что оставила посреди дороги, совершенно забыв  о  них,  предназначенные
для продажи в городе товары.

Глава 7

   С первых же часов возвращения Анжелики к жизни  две  ухаживавшие  за  ней
женщины изо всех сил старались оградить ее от лишнего беспокойства, особенно
после того, как появился ее муж, отец новорожденных,  французский  пират  из
Голдсборо. Благодаря их  усилиям  поубавился  поток  визитеров,  и  Анжелика
получила возможность насладиться мгновениями семейной близости с Жоффреем де
Пейраком, мгновениями, которых  лишены  даже  только  что  ставшие  матерями
королевы.
   Это были незабываемые  минуты,  когда  Анжелика,  сидя  в  своей  большой
постели, приникнув к нему, и он, поддерживая ее  сильной  рукой,  -  впервые
могли  упиваться  счастьем,  поглядывая  на  своих  двойняшек.  Две  женщины
(Анжелика еще не знала, что их звали Рут и Номи) принесли им их  на  большой
кружевной подушке. Они положили подушку на колени Анжелике, убедившись,  что
это ее не слишком утомляет - ведь они были такими легкими!  -  и  удалились,
выставив у двере