утников в большом зале, где  на  соломенных  подстилках  мужчины,
женщины и дети всех цветов с безнадежной покорностью в глазах ждали  решения
своей участи. То же она видела на набережных Кандии или в трюме  на  корабле
д'Эскренвиля. Здесь в числе прочих были Савари, Вассос Миколес и его дядья с
женами и ребятишками, присоединившимися к  экспедиции,  и  несколько  беглых
рабов, которых они взяли на борт. Они скучились в одном углу и терпеливо ели
оливки.
   Анжелика  не  скрыла  от  сопровождавшего  ее  эконома  орденской   казны
господина де Сармона, что она думает о бесчеловечности тех, кто именует себя
воинами Христовыми. Монах был весьма шокирован.
   - Что вы хотите сказать, мадам?
   - Что вы - такие же презренные работорговцы, как и все прочие.
   - Сильно сказано!
   - А это что? - и она показала на греков, турок, болгар, мавров, негров  и
русских, которые слонялись под  резными  аркадами  обширного  склада.  -  Вы
думаете, что жребий этих несчастных отличается от плена в Кандии или Алжире?
Сколько бы вы ни ссылались на величие вашей миссии, это пиратство!
   Лицо эконома стало жестким:
   - Вы ошибаетесь, сударыня, - сухо ответил он. - Мы  никого  не  уводим  в
рабство.
   - Не вижу различий.
   - Я хочу сказать, что мы не разоряем берегов Италии, Триполитании и  даже
Испании или Прованса,  чтобы  загрузить  трюмы  живым  товаром,  как  делают
пираты.  Мы  захватываем  рабов  только  на  вражеских  судах,  с   которыми
сражаемся. Мавров, турок и негров мы используем для наших гребных команд, но
одновременно освобождаем тысячи рабов-христиан, которые в  противном  случае
были бы обречены до самой смерти гнуть спину в рабстве у неверных. Знаете ли
вы, что в Тунисе, Марокко и Алжире более пятидесяти тысяч пленных, а сколько
их в Турции, даже нам неизвестно...
   - Я слышала,  что  ваш  орден  в  Кандии,  Ливорно,  на  Кипре  и  Мальте
располагает тридцатью пятью тысячами рабов, если не больше!
   - Вполне возможно, но мы же  не  заставляем  их  работать  на  нас  и  не
используем для удовлетворения собственных греховных причуд.  Они  нужны  нам
для обмена и для извлечения  средств,  необходимых  для  поддержания  нашего
флота. Разве вам не известно, что в Средиземноморье рабы представляют  собой
единственную твердую валюту? Чтобы освободить одного христианина, приходится
отдать трех-четырех мусульман.
   - Но ведь эти бедные греки - христиане-ортодоксы, к тому же их  подобрали
после кораблекрушения. Почему вы их держите с рабами?
   - А что нам с ними делать? Мы их накормили, одели, приютили.  Неужели  мы
должны снаряжать  экспедицию,  чтобы  перевезти  их  на  один  из  греческих
островов под турецким правлением?.. Если бы  нашим  галерам  приходилось  из
милосердия развозить по домам всех беглых рабов Средиземноморья, не  хватило
бы мальтийского флота. А кто оплатит содержание кораблей и экипажа?
   Анжелике пришлось признать основательность этих доводов.  Она  попросила,
чтобы Савари, ее врач, был  достойно  размещен  в  Гостинице,  и  предложила
оплатить выкуп и переезд его семейства, которое  возьмет  на  борт  один  из
мальтийских кораблей, крейсирующих у турецкого побережья.
   Она принялась  ждать.  Требовалось  некоторое  время,  чтобы  привести  в
порядок свои финансовые дела. Не обошлось и без тайных  волнений.  Что  если
письмо  перехватят?  А  вдруг  разъяренный  король  наложил  арест   на   ее
имущество?
   В любом случае она  не  горела  нетерпением  покинуть  Мальту.  Последний
бастион  крестоносцев  служил  ей  надежным  убежищем.  Вокруг  простиралась
Ла-Валлетта с домами  из  покрытого  патиной  мрамора,  изъеденного  морской
солью. Их стены золотились в оправе лазурной глади и тверди небесной.  Здесь
кучей сгрудились колокольни, купола, вгрызшиеся в скалы замки и укрепления с
торчащими из них пушечными стволами. Город спускался до великолепного порта,
защищенного  цепочкой  островов,  ощетинившихся  фортами.  Они  походили  на
щупальца гигантского спрута.
   "Город, построенный дворянами для дворян", - так сказал некогда сеньор де
Ла Валлетт, один из великих магистров  ордена,  предпринявших  строительство
этого города в XVI веке, когда последние рыцари, изгнанные с Родоса турками,
укрылись с оставшимися галерами на этой скале, затерянной между  Сицилией  и
Тунисом. С помощью мальтийцев,  весьма  предприимчивых  людей  с  бунтарским
темпераментом, они превратили этот островок в неприступную крепость.
   Напрасно пять лет  назад  константинопольский  султан  пытался  захватить
остров. Он  был  вынужден  отступить  с  изрядно  поредевшим  флотом.  Своей
неудачей он был обязан не только крепостным пушкам и галерам  ордена,  но  и
конгрегации  ныряльщиков.  Эта  необычная  фаланга  людей-рыб   с   легкими,
привычными к долгому пребыванию под водой, подплывала по  ночам  к  кораблям
оттоманской эскадры и устраивала пожары и взрывы.
   Да, здесь Анжелика могла себя чувствовать в безопасности. Граф де Рошбрюн
сообщил ей, что Мальту защищают два отряда по семьсот человек, мальтийцев  и
наемников, четыреста боевых  судов,  триста  галер,  сто  канониров,  тысяча
двести матросов, при надобности также могущих быть  канонирами,  столько  же
стрелков стражи и еще триста стражников-новобранцев.
   Для Мальтийского ордена война стала повседневным делом  с  тех  пор,  как
госпитальеры, странноприимные братья ордена святого  Иоанна  Иерусалимского,
начали нести дозоры на дорогах Палестины, приходя на помощь попавшим в  беду
христианам. Орден целителей, созданный для  служения  паломникам  из  Святой
земли, быстро сменил тазики для омывания ног на кольчуги и тяжелые  мечи.  К
трем их обетам присоединился  четвертый:  защищать  Гроб  Господень  и  Тело
Христово до последней капли крови и сражаться  с  неверными  везде,  где  их
встретят.
   Сегодня братство монахов-воинов,  изгнанных  из  Иерусалима,  с  Кипра  и
Родоса и обосновавшихся на Мальте, волею  судеб  превратилось  в  суверенное
воинственное государство, борющееся против сынов  Пророка.  Может  быть,  те
галеры, что в этот вечер возвращались в порт, неся на  мачтах  развевающиеся
красные штандарты с белым крестом, за  несколько  часов  до  того  брали  на
абордаж судно какого-нибудь берберийского пирата. Они везли пленных  мавров,
которым  предстоит  плавать  на  галерах  тех  христиан,  что   ранее   были
освобождены орденом и вскоре, оговорив плату за свои услуги Мальте, вернутся
домой, к семьям. Одна из таких военных галер подобрала  пассажиров  разбитой
барки, среди которых была Анжелика. Когда суденышко, потерявшее мачты,  было
замечено, бедные жертвы кораблекрушения подняли на борт, закутали в  одеяла,
накормили, обогрели,  дали  по  стаканчику  вина.  Чуть  позже,  когда  силы
вернулись к ней, Анжелика предстала перед капитаном. То был пятидесятилетний
немецкий  рыцарь,  барон  Вольф  фон  Нессельхуд,   огромный   светловолосый
германец, с поседевшими висками,  оттенявшими  загорелый  лоб,  пересеченный
тремя бледными складками. Берберийцы опасались  его  и  считали  злейшим  из
врагов. Поговаривали, что Меццо-Морте, адмирал Алжира, поклялся, что поймает
германца и разорвет его четырьмя галерами. Помощник Нессельхуда  шевалье  де
Рогье, тридцатилетний француз с приятным открытым лицом, пришел  в  восторг,
увидев спасенную из пучины соотечественницу.
   Перечислив свои титулы, Анжелика поведала им о злоключениях, выпавших  на
ее долю. Потом, уже став гостьей маркиза де  Рошбрюна,  своего  версальского
знакомца, она узнала,  что  ее  разыскивал  герцог  де  Вивонн.  Французская
эскадра две недели стояла в Ла-Валлетте.
   Известие о том, что "Ла-Рояль"  потерпела  кораблекрушение,  повергло  де
Вивонна в ужас.  Как  королевский  адмирал  он  был  глубоко  задет.  А  как
влюбленный - он давно перестал сомневаться в том,  что  влюблен,  -  не  мог
утешиться, зная, что Анжелика мертва или  в  плену.  "После  сына,  -  думал
герцог с горечью, - пришел черед матери". Он обвинял себя в том, что  принес
несчастье этому  семейству,  ведь  беда  настигла  сына  и  мать  при  почти
одинаковых обстоятельствах. Об этом говорили дурные предзнаменования, и если
бы он им внял... Адмирал почти бредил, и никто не понимал его,  пока  он  не
получил послание  от  господина  де  Миллерана,  пленника  барона  Паоло  де
Висконти. Тот просил быстро переслать на Корсику тысячу пиастров генуэзскому
пирату за его возвращение. Он подтверждал гибель корабля, но  упоминал,  что
маркиза дю Плесси жива и здравствует. Отважная путешественница  избегла  рук
похитителей и, вероятно, плывет в Кандию на суденышке некоего коммерсанта из
Прованса.
   Осчастливленный герцог де Вивонн позабыл обо всех горестях.  Переоснастив
свои галеры в порту Ла-Валлетты, он отплыл в Кандию, надеясь  встретить  там
прекрасную маркизу как раз в то время, когда она  запахивала  поверх  своего
платья, испорченного морской водой, черный плащ Рескатора.
   Какая забавная игра судьбы! На губах Анжелики появилась печальная улыбка.
Де Вивонн, каторжники, призрачное появление галерника Никола и его смерть, -
все отошло куда-то вдаль. Неужто она вправду пережила все это?  Жизнь  текла
слишком  быстро.  Ее  плоть  еще  хранила  следы  более  свежих  и   ужасных
воспоминаний. Через  неделю  после  ее  появления  на  Мальте  она  случайно
встретила во время прогулки дона Хозе де  Альмада,  только  что  приплывшего
сюда вместе со своим собратом, байи де ла Маршем.
   Дважды потерпевшая кораблекрушение и трижды беглянка Анжелика не могла не
покраснеть,  столкнувшись  с  человеком,   видевшим   ее   выставленной   на
невольничьем рынке. Но пресыщенный комиссар ордена  уже  давно  преодолел  в
себе  излишнюю  застенчивость.  Они  заговорили   друг   с   другом,   равно
обрадованные встречей, словно старые друзья,  которым  есть  что  рассказать
друг другу.
   Суровый испанец несколько помягчел. Он был искренне рад видеть  ее  вновь
живой, невредимой и вырвавшейся из плена.
   - Надеюсь, сударыня, вы не слишком на нас в обиде за то, что мы  уступили
сумасшедшим претензиям перекупщиков. Никогда, право же,  ни  разу  торги  не
доходили до таких высоких цифр... Это  безумие.  Я  зашел  так  далеко,  как
только возможно.
   Анжелика ответила, что осознает, какие  усилия  они  предприняли  для  ее
спасения, и теперь, уже освободившись, никогда не забудет их рвения.
   - Да хранит вас Господь от того, чтобы снова попасть в руки Рескатора!  -
вздохнул байи де ла Марш. -  Он  обязан  вам,  без  сомнения,  самым  жгучим
поражением в своей жизни. Позволить  ускользнуть  в  первую  же  ночь  после
покупки, - хотя бы и из-за пожара, - рабыне, за которую  заплачено  тридцать
пять тысяч пиастров!..  Вы,  сударыня,  сыграли  с  ним  славную  шутку.  Но
берегитесь!
   Потом он описал ей все, что произошло в Кандии за эту ночь,  сравнимую  с
Дантовой картиной Ада.
   Пожар  перекинулся  на  старые  деревянные   дома   турецкого   квартала,
запылавшие как факелы. В порту множество кораблей сгорело  или  было  сильно
повреждено.  Маркиз  д'Эскренвиль  упал  замертво,  пораженный  своего  рода
безумием, когда увидел, как "Гермес" тонет в облаках дыма и  пара...  А  вот
Рескатор, напротив, спас свой корабль. Благодаря таинственным ухищрениям ему
удалось погасить пламя.
   Савари с этого  дня  проводил  все  свое  время  то  в  овернской,  то  в
кастильской  Гостинице,  пытаясь  выведать  у  рыцарей,  свидетелей  пожара,
мельчайшие подробности этого дела: как, чем и за  сколько  времени  Рескатор
укротил пламя. Дон Хозе ничего не ведал об этом.  Байи  слышал  разговоры  о
какой-то арабской жидкости, которая, соприкасаясь с  огнем,  превращалась  в
газ. Всем известно, что арабы весьма  сведущи  в  науке,  именуемой  химией.
Спасая собственный корабль, пират, торговец серебром, помог погасить пожар в
городе. Но повреждений от этого убавилось ненамного, и огонь распространялся
с быстротой молнии.
   - Хе-хе! Не сомневаюсь, - посмеивался Савари, и в его  глазах  за  очками
бегали искорки... - Греческий огонь!..
   В  конце  концов  его  веселость  пробудила  в   собеседниках   некоторые
подозрения:
   - Не один ли вы из тех негодяев, что  виновны  в  страшном  бедствии?  Мы
потеряли там одну из галер.
   Савари благоразумно ретировался.
   В конце концов он  поведал  Анжелике  о  раздирающих  его  противоречивых
желаниях.  Какой  путь  избрать?  Возвратиться  ли  в  Париж   и   выпустить
диссертацию о свойствах мумие, чтобы потом передать ее в Академию наук?  Или
пуститься на поиски Рескатора, чтобы вытянуть  у  него  секрет  таинственной
субстанции, укрощающей огонь? Или предпринять  новое  путешествие  с  весьма
сомнительным исходом, чтобы  запастись  новой  порцией  мумие  в  персидских
землях? По правде говоря, Савари походил на неприкаянную душу с тех пор, как
ему уже не нужно было перевозить и охранять драгоценную флягу.
   А она сама, госпожа дю Плесси-Белльер, куда она направится теперь? Она не
знала... Тайный, искусительный голос  нашептывал:  "Довольно!  Возвратись  в
родовое гнездо. Вымоли снисхождение короля. А потом..."
   Но такое будущее не прельщало ее. Несмотря  ни  на  что,  глаза  Анжелики
вновь обращались к морю, где таилась ее последняя надежда.
   Солнце исчезало за горизонтом.  На  золотистом  зыбком  покрывале  водной
глади покачивались галеры, похожие на  больших  ночных  птиц  со  сложенными
крыльями своих двадцати четырех весел. Мавританские и турецкие суда  уходили
на верфи, где их приковывали на ночь  цепями,  а  ныряльщики,  натерев  тела
маслом,   опускались   в   воду,   чтобы   проверить    надежность    цепей,
перегораживающих вход в порт.
   Колокола многочисленных церквей звонили к  вечерне.  Церквей  здесь  было
более сотни, всех размеров и родов; население, пылающее религиозным рвением,
возводило их по воскресным дням, считая это богоугодным делом. Когда  трижды
в день все колокола начинали звонить, это походило на раскаты грома.  Остров
превращался  в  громогласное  чудовище,  ревущее  во  славу  Богородицы  под
хлопанье крыльев встревоженных птичьих стай.
   Анжелика захлопнула ставни, поспешила отойти от окна.  Сейчас  и  в  двух
шагах нельзя было бы расслышать собеседника. Она присела  на  край  кровати,
чтобы переждать этот грохот. На столбике балдахина висел  плащ  Рескатора...
Платье с перламутром она не сохранила, морская вода совсем испортила его. Но
Анжелике не хотелось расставаться с одеянием  из  бархата,  которое  однажды
вечером в Кандии пират набросил ей  на  плечи.  Может,  это  -  своего  рода
трофей? Вдруг Анжелика упала на постель, зарывшись лицом в  складки  черного
плаща.
   Даже штормовой ветер, трепавший их  столько  часов,  не  выветрил  запах,
которым была пропитана ткань. Ей стоило лишь вдохнуть его,  чтобы  вспомнить
тот царственный  силуэт.  Она  вновь  слышала  низкий  глухой  голос,  вновь
переживала странный час праздника в Кандии, среди призрачных клубов ладана и
табака, испарений горячего черного кофе и пения маленьких трехструнных арф.
   А из прорезей кожаной маски за ней наблюдали горящие глаза...
   Она застонала, прижимая к себе  измятую  ткань.  Охваченная  тоской,  она
металась, словно хотела, но  не  могла  убежать  от  этого  взгляда,  такого
загадочного и притягательного.
   Колокола затихли, их удары делались все  реже.  Но  главный  колокол  еще
отвечал на перезвон  своих  младших  собратьев.  И  тут,  наконец,  Анжелика
услышала стук в дверь.
   - Войдите! - крикнула она.
   На пороге появился паж в черной сутане.
   - Сударыня, прошу прощения, что  нарушил  ваш  покой!  -  он  надрывался,
пытаясь перекричать последние удары колоколов. - Там  внизу  вас  спрашивает
какой-то араб! Он говорит, что его зовут Мохаммед Раки и  что  он  явился  с
известием от вашего мужа...

Глава 22

   С того мгновения, как были произнесены эти  слова,  Анжелика  все  делала
словно бы бессознательно. Она встала, бледная и безмолвная, как  привидение,
прошла через комнату, спустилась по мраморной лестнице...  Под  венецианской
колоннадой перистиля  ее  ждал  человек.  Он  был  довольно  светлокож,  что
свойственно берберам - племени, давшему название целому  краю.  Узкий  белый
тюрбан удерживал на голове высокую красную  шапочку.  Одеждой  он  напоминал
средневекового французского крестьянина: такие же штаны, остроносые  башмаки
без задников,  блуза  с  капюшоном  и  прорезями  на  уровне  локтя.  Редкая
бесцветная борода покрывала нижнюю часть его лица.
   Он отвесил Анжелике глубокий поклон. Она смотрела на него, стиснув  руки.
От волнения ее глаза стали громадными.
   - Вас зовут Мохаммед Раки?
   - К вашим услугам, сударыня.
   - Вы говорите по-французски?
   - Я научился этому, когда был в услужении у одного французского сеньора.
   - Графа Жоффрея де Пейрака?
   Губы араба растянулись в улыбке. Он ответил, что  не  встречал  человека,
носящего это странное имя.
   - Тогда зачем?..
   Мохаммед Раки жестом успокоил ее.
   - Французского сеньора, - объяснил он, - звали Джеффа эль-Халдун. - Такое
имя ему дали  по  исламскому  обычаю.  Я  всегда  знал,  что  он  француз  и
благородного происхождения, хотя он ни своего настоящего имени, ни титула не
называл никому. И когда четыре года назад  он  послал  меня  в  Марсель  для
встречи с монахом из конгрегации святого Лазаря, чтобы поручить ему отыскать
некую даму де Пейрак, я постарался забыть это имя  из  любви  и  уважения  к
тому, кто был мне больше другом, чем хозяином...
   У  нее  перехватило  дыхание.  Ноги  подкашивались.  Сделав  арабу   знак
следовать за  ней,  она  вернулась  в  гостиную,  где  рухнула  на  один  из
многочисленных диванов. Посетитель присел перед ней со смиренным видом.
   - Расскажите мне о нем, - попросила Анжелика слабым голосом.
   Мохаммед Раки прикрыл глаза и начал монотонно,  медленно,  будто  отвечая
урок.
   - Это высокий худой человек, похожий на испанца. Его лицо  все  в  боевых
шрамах, и порой оно внушает страх. На левой щеке два шрама сходятся. - Палец
араба с красным крашеным ногтем нарисовал на щеке  латинское  "V".  -  А  на
виске другой шрам, у самого глаза. Аллах спас его от слепоты,  так  как  ему
уготована великая судьба. Волосы черные; они густые  и  длинные,  как  грива
нубийского льва. Глаза черные, а взгляд так и пронизывает вам  душу,  совсем
как у хищной птицы. Он ловкий и сильный; превосходно владеет саблей и  умеет
объезжать самых норовистых лошадей. Но больше всего  его  отличает  огромный
ум, приведший в восторг ученых Феца, города, знаменитого своими медресе...
   Анжелика немного пришла в себя.
   - Мой муж стал отступником? - с ужасом спросила она. И вдруг поняла,  что
ей  это  совершенно  безразлично,  хотя  такая  мысль   была   безбожной   и
святотатственной.
   Мохаммед Раки отрицательно покачал головой.
   - Не часто случается, - сказал он, - чтобы  христианин  мог  безнаказанно
путешествовать по Марокко,  не  приняв  нашей  веры.  Но  Джеффа  эль-Халдун
посещал Фец и Марокко не как раб, а как  друг  весьма  почитаемого  марабута
Абдель-Мешрата, с которым  многие  годы  переписывался  по  поводу  алхимии,
которой оба они увлечены. Абдель-Мешрат запретил трогать этого  христианина,
повелев, чтобы ни один волос не упал с его  головы.  Они  вместе  прибыли  в
Судан, чтобы производить там золото. Тогда я и был взят в услужение к  этому
великому французу. Оба  знатока  сущности  вещей  трудились  для  одного  из
сыновей царя Тафилы...
   Он замолчал, сдвинув брови, словно старался вспомнить еще что-то важное.
   - Повсюду за ним следовал темнокожий слуга по имени Куасси-Ба.
   Анжелика закрыла лицо руками.
   То, что араб упомянул имя верного  Куасси-Ба,  потрясло  ее  больше,  чем
точное описание внешности мужа. То, к чему она так долго  шла  ощупью  через
страдания, что уже считала миражом, представилось в ярком свете  реальности.
Мечта становилась явью, принимала облик  живого