ом,  когда  будут  приняты  соответствующие
меры.
   Торговцы с самым искренним видом назвали  себя  "искателями  удачи".  Это
должно было означать, что у них  ничего  нет  за  душой.  Наружность  Савари
вызвала разочарование и бурное веселье. Его ощупали, рассмотрели потрепанную
одежду. Содержимое мешка, который  он  бережно  прижимал  к  груди,  вызвало
удивление, смешанное с суеверным страхом. Какой-то шутник заметил, что мешок
и его обладатель могли  бы  пригодиться  отощавшим  собакам  города  Алжира.
Савари не представлял интереса и, видимо, был забракован.
   Зато Анжелика вызвала алчный интерес.  Темные  глаза  алжирских  офицеров
изучали ее с любопытством, близким к почтительности и даже  восхищению.  Они
обменялись короткими фразами, и Али-Хаджи дал ей знак приблизиться.
   Для тех, кто рискует путешествовать по Средиземноморью,  берберский  плен
был настолько вероятен, что Анжелика заранее обдумала план действий. Решение
было принято: она  не  станет  хитрить.  Она  воспользуется  своим  огромным
состоянием и положением супруги, разыскивающей мужа, и во что бы то ни стало
добьется освобождения. Ведь алжирцы - она знала  это  -  отнюдь  не  простые
грабители, что нападают, жгут, насилуют ради одного удовлетворения.  Морской
разбой для них - не  что  иное,  как  промысел,  организованный  по  твердым
правилам. Трофеи делят, и все, начиная от куска паруса  и  кончая  капитаном
захваченного судна, учитывается, находит выражение в звонкой монете. Что  до
женщин, в особенности белокожих европеек - добычи редкой и  имеющей  высокую
цену, - то обычно жажда наживы побеждает похоть.
   Итак, Анжелика объявила свое столько  лет  скрываемое  имя.  Она  -  жена
богатого французского вельможи Жоффрея де Пейрака, который ждет ее в Боне и,
конечно, будет посредником в деле ее выкупа. Он послал к ней гонца, человека
одной с ними веры - Мохаммеда Раки, находящегося среди пленных. Он может это
засвидетельствовать.
   Толмач перевел. Раис-баши  велел  привести  попавших  в  плен  мусульман.
Анжелика ждала в тревоге, не зная, жив ли Мохаммед  Раки,  не  ранен  ли  во
время сражения. Но тот явился невредимый, и, когда она указала на него,  был
отдан приказ поместить его отдельно. Затем настал черед пленных христиан. Их
погрузили на одну из алжирских галер. Там они теснились на корме,  где  были
свалены раненые из команды мальтийцев.
   Оба  рыцаря  сидели,   прислонясь   спинами   к   бортовому   ограждению,
неузнаваемые под черной коркой запекшейся крови. Солнце стояло в  зените,  и
палящий зной причинял им жестокие страдания.
   Анжелика подозвала негра из охраны и заявила, что умирает от жажды. Страж
через  своего  товарища  передал  просьбу  Али-Хаджи,   и   тот   немедленно
распорядился принести ей кувшин с пресной водой. Не заботясь о  последствиях
своего поступка, Анжелика встала на колени перед бароном  фон  Нессельхудом,
напоила раненого и осторожно омыла его  лицо,  исполосованное  ножом.  Затем
утолил жажду шевалье де Рогье.
   Раис-баши не вмешивался. Раб-христианин, принесший  кувшин,  склонившись,
произнес вполголоса:
   - Господа, если вам что-нибудь потребуется, я постараюсь помочь. Мое  имя
Жан Диллуа, я француз из Тулузы. Я уже десять лет в рабстве  в  Алжире.  Мне
доверяют. Я вам вот что скажу: алжирский адмирал Меццо-Морте  знал,  что  вы
направляетесь в Бон. Это он устроил вам ловушку.
   - Он не мог этого знать, - ответил высокородный германец, с трудом шевеля
потрескавшимися губами.
   - Он это знал, мессир рыцарь. Ваши люди вас предали.
   Удар саблей плашмя по спине заставил его  замолчать,  и  он  ретировался,
унося кувшин.
   - Нас предали. Вспомните об этом, брат мой, когда вернетесь на Мальту,  -
прошептал фон Нессельхуд. Он поднял глаза к ярко-синему небу  и  прибавил  с
твердостью:
   - А я никогда не увижу Мальты.
   - Не говорите так, брат! - запротестовал Анри де Рогье. - Многим  рыцарям
довелось  бороздить  океан  прикованными  к  галерам  неверных  и  дождаться
освобождения от своих мучителей. Такова наша воинская доля.
   - У Меццо-Морте ко  мне  особый  счет.  Он  поклялся  меня  четвертовать.
Разорвать на части четырьмя галерами.
   Выражение ужаса промелькнуло на лице  молодого  рыцаря.  Закованная  рука
барона фон Нессельхуда легла на его руку.
   - Вспомните, брат мой, в чем вы клялись, давая обет перед святым знаменем
Мальты. Окончить свои дни  где-нибудь  в  провинциальном  гарнизоне,  мирном
прибежище уставших воинов - удел совсем не  рыцарский.  Лучше  погибнуть  со
шпагой  в  руке  на  палубе  корабля.  Но  воистину  достойна  рыцаря   лишь
мученическая смерть!..
   Маленькая флотилия вышла из залива в открытое море, покинув кровавые воды
бухты. Настоящая гроза морей, алжирская галера создана, чтобы  скользить  по
зеленым волнам, как лис по долине. Она приземиста и так узка, что, ступив на
ее палубу, никто не смел пошевелиться, боясь  нарушить  равновесие  и  сбить
скорость. Только надсмотрщики - негры и мавры  -  бегали  по  проходу  между
гребцами, обрушивая удары хлыста на спины каторжан-христиан.
   Поменялся лишь цвет кожи у обитателей нижней палубы и  надсмотрщиков,  но
море было то же, и полное превратностей странствие Анжелики  продолжалось...
Раис Али-Хаджи часто взглядывал на нее. Она догадывалась, что он  говорит  с
помощником о ней, но не понимала ни слова.
   Савари умудрился пробраться к ней.
   - Я не так уж уверена, что Мохаммед Раки подтвердит мои слова, -  сказала
она ему. - А что подумает мой муж? В состоянии ли он уплатить выкуп?  Придет
ли мне на помощь? Я еду к нему, но ничего о нем не знаю. Если он долго жил в
Берберии,  он  лучше  других  сможет  столковаться  с  нашими  похитителями.
Правильно ли я поступила, представившись его женой?
   -  Вы  не  ошиблись.  Положение  слишком   запутанное,   чтобы   во   имя
щепетильности запутывать его еще  больше.  Вам  на  руку,  если  этим  делом
займутся исламские законники, блюстители заветов  шариата.  Коран  запрещает
верующим посягать на женщину, чей муж жив: грех прелюбодеяния весьма  сурово
осуждается. Но в то  же  время  я  слышал,  как  раис-баши,  когда  ему  вас
показали, спросил: "Это она?" - и услышал в ответ: "Да, она". - "Стало быть,
мы выполнили свою миссию. Меццо-Морте и Осман Ферраджи будут довольны".
   - А что это означает, Савари?
   Старик пожал плечами.
   Несмотря на ветер, солнце жгло вовсю. Анжелика сидела в неудобной позе на
досках палубы и пыталась защитить лицо от палящих лучей. Какой  кошмар  этот
плен! И подумать только, что Бон  совсем  близко!..  Помимо  всего  прочего,
Анжелику ужасала несправедливость судьбы. Ее муж,  которого  она  так  долго
оплакивала, почти рядом, а злой рок вновь разлучает их! Все это походило  на
бесполезную, изнуряющую погоню во сне.
   Ночью алжирские галеры прошли морем мимо Бона. Анжелика не спала,  считая
звезды, и догадалась, что  это  он.  Снова  вернулись  томительные  мысли  о
глупом, страшном невезении. Быть так близко и не встретиться!
   Впрочем, ее надежды стали понемногу возрождаться. Еще не все потеряно, их
встреча просто откладывается на какое-то время. В  Алжире  флотом  командует
ренегат - итальянец, адмирал Меццо-Морте.  Он,  говорят,  обладает  огромным
влиянием. Она сможет объясниться с ним, а там и муж поспешит ей  на  помощь.
Конечно же, он освободит ее! Мохаммед Раки утверждал, что в здешних краях он
всеми уважаем и, наверное, богат...
   Она уснула, и ей казалось, будто сквозь  сон  она  слышит  шаги  мужа  по
плитам пустынного длинного коридора. Она ждала,  но  шаги  не  приближались.
Напрасно она ловила их звук.  Он  удалялся,  становясь  все  тише,  пока  не
смешался с шумом моря.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВЕРХОВНЫЙ ЕВНУХ

Глава 1

   Алжир белостенный просыпался. Восходящее  солнце  вызолотило  две  старые
испанские башни - последние следы нашествия иберийцев, которым потом, в  XVI
веке, пришлось уступить эти земли туркам. Стали  видны  верхушки  минаретов,
зеленые или нежно-серые. Сали Хасан, паша Высокой Порты, снова почувствовал,
как не нравятся ему четырехугольные костлявые силуэты алжирских минаретов...
Они напоминают самих алжирцев, угловатых, всегда готовых  бунтовать,  а  еще
больше - этих ренегатов-раисов, привносящих в столь ценимую жителями Востока
праздность европейскую тягу  к  решительному  действию,  страстность  и  жар
северян.  Будь  прокляты   калабриец   Эндж'Али,   венецианец   Али   Бикин,
Увер-фламандец и Солиман из Ла-Рошели! Да поглотит преисподняя датчан Симона
Данза и Эрика Янсена, англичан  Сансона  и  Эдварда  и  худшего  из  всех  -
Меццо-Морте, тоже из Калабрии, итальянца! Кто, как не эти  ренегаты,  сделал
из томных мусульман хищных  и  яростных  морских  волков?  Они  даже  янычар
заразили болезнью стяжания. Сам Сали Хасан, алжирский паша,  еще  в  прошлом
году  чуть  не  был  растерзан  собственными  воинами,  когда  призывал   их
удовольствоваться получаемой платой. Пришлось уступить и позволить  попытать
удачи - поплавать на пиратских судах...
   Сали Хасан-паша, посланник Великого турецкого Дивана в варварском Алжире,
утешал  себя  мыслью,  что  именно  нечестивцы  сделали  из  Алжира  богатое
пиратское гнездо. К тому же не ему ли принадлежит восьмая часть добычи? Свой
пашалык (должность) он приобрел благодаря  богатым  подаркам.  Ему  надлежит
вернуть истраченное и умножить свое добро за три отпущенных года.  Если  его
не убьют и не похитят, он вернется к томной роскоши Константинополя. Пусть и
дальше Меццо-Морте вооружает и  вдохновляет  на  подвиги  раисов,  войска  и
моряков. Лишь благодаря им процветает город,  в  коем  нет  ни  ремесла,  ни
торговли. Если морская добыча иссякнет, население буквально вымрет с голоду.
Сам паша без морских доходов не сможет платить янычарам.  И  тогда  -  бунт,
гибель наместника и его советников, свержение  власти  Великого  Дивана.  От
пиратства здесь зависят спокойствие и сама жизнь тысяч душ -  от  беднейшего
феллаха до правителя. А значит, надо грабить и грабить. Предвещает  ли  день
грядущий прибытие новых судов с добычей?
   Сали Хасан-паша облизнул губы, вспомнив о большом неаполитанском галионе,
который Меццо-Морте пригнал на прошлой неделе.  Пшеница,  десять  тысяч  пар
шелковых чулок, двадцать ящиков золотой канители, десять тысяч  штук  парчи,
семьдесят шесть пушек и сто тридцать  пленных,  из  коих  многие  -  люди  с
положением, сулящим богатый выкуп.  Конечно,  подобная  благодать  -  не  на
каждый день. Но ведь и помечтать о таком - не велик грех. Вот в чем прелесть
подобных предприятий: удача, счастливое число, выпавшее игроку в кости.
   Тьма отступала, и вслед за минаретами заблестели под солнцем крыши домов.
На крышах белели силуэты женщин, которых  жара  выгнала  из  душных  комнат.
Раньше они глядели на гаснувшие звезды, теперь - с любопытством вслушивались
в городской  ропот  и  шум  прибоя,  лай  тощих  собак  и  гомон  потасовок,
доносившийся из невольничьей тюрьмы для  рабов-христиан.  Но  вот  наступает
день, и бдительные евнухи торопят своих подопечных назад, в  тенистую  глубь
богатых домов, за узорные решетки гаремов.
   Обиталища зажиточных счастливцев  сгрудились  у  моря  в  западной  части
города. Это Морской квартал, гнездо всевластной корпорации раисов  "Таиффа",
и паша, посланник Константинополя, не без тревоги поглядывал в их сторону  с
холма, на котором располагалась его резиденция.
   В  Морском  квартале  жили  адмирал  Алжира  и  раисы-судовладельцы,  еще
выходившие в море или ушедшие на  покой,  скопив  немалые  состояния.  Рядом
обосновались их вассалы -  моряки  и  весь  тот  люд,  что  кормится  морем:
канатные мастера, корабельные плотники, смолокуры, продавцы галет и  соленой
рыбы,  а  чуть  в  стороне  -  работорговцы  и  перекупщики   награбленного,
евреи-менялы, сидевшие по-турецки перед  низенькими  столами  со  столбиками
золотых и серебряных монет всех стран мира.
   Солнце поднималось все  выше,  и  его  лучи  проникли  в  узкие  отдушины
невольничьей тюрьмы, принадлежащей паше. Свет его просочился также в  тюрьму
Али-Рами, равно как и в ту, чьим владельцем был Корлурли, в тюрьму у  казарм
янычаров, принадлежащую Бейлику, и в  ту,  что  стояла  за  мечетью  и  была
собственностью  Али  Арабаджи.  Всюду  просыпались  невольники,  лежащие  на
тростниковых подстилках или необструганных досках. Во сне они  видели  серое
небо Англии или  Нормандии,  красную  испанскую  землю  или  оливковые  рощи
Италии. А открыв глаза, вперялись в холодные голые стены  узилища.  Французы
называли эти тюрьмы "банями", ибо поначалу  невольников  запирали  в  банях,
отдаленных от основного жилища хозяев. Затем, когда стало  тесно,  владельцы
живого товара начали строить особые помещения для  пленных,  однако  прежнее
название осталось.
   Невзрачная снаружи, в остальном такая тюрьма  походила  на  любой  дом  в
Алжире: обнесенный стеной внутренний  дворик  опоясан  деревянной  галереей,
поддерживающей жилые помещения,  нависающие  над  двориком  и  дающие  тень.
Решетками в них выгораживают отдельные  комнаты  на  пятнадцать  -  двадцать
человек. Никакой обстановки, за исключением  циновок  и  лежанок,  сделанных
самими заключенными, и нескольких глиняных горшков  и  плошек  для  хранения
воды и приготовления пищи. Владелец мало печется о  пропитании  заключенных,
тем отведено два часа на то, чтобы добыть какую-нибудь еду.
   Баши, стражник, гонит рабов  на  работу.  Этот  весьма  полезный  хозяину
служитель  -  обычно  ренегат,  вероотступник,  владеющий  всеми   мыслимыми
языками. На такие места много охотников: они доходны  и  малообременительны,
тем паче, что у баши  -  несколько  помощников.  В  его  обязанности  входит
поддерживать в обиталище рабов некоторый порядок, следить, чтобы  комнаты  и
галереи еженедельно белили известью и чтобы  все  пленники  возвращались  до
наступления комендантского часа. Он же при  направлении  пленных  на  галеры
распределяет их по корабельным командам и указывает  каждому  его  место  на
судне. При этом он тщательно обследует своих подопечных, дабы убедиться, что
ни один из них перед отправкой на борт  не  заразился  какой-нибудь  хворью.
Затем под его присмотром обреченного  моют  с  головы  до  ног  и  обривают.
Каждому вручается пять локтей полотна на рубаху и шаровары: это единственный
случай, когда хозяин снисходит до забот об одежде пленников.
   Кого только ни встретишь на алжирской  каторге!  Легкий  юркий  итальянец
влачит рабское ярмо бок о бок с жестоким  и  грубым  московитом.  Чванный  и
мстительный испанец презирает англичанина, подпавшего под власть меланхолии.
   Одно  горе  породнило  католиков,  лютеран,   кальвинистов   и   пуритан,
схизматиков и николаитов - все ответвления  древа  христианства.  Одна  цепь
сковала герцога и лакея, воина и  купца.  Шерстяные  береты  и  просмоленные
штаны  соседствуют  с  сутанами  и   монашескими   клобуками,   с   вышитыми
широкополыми шляпами и полосатыми куртками из Италии или Албании.
   Свет дня залил город. У ворот Баб-Азум выступает из тени высокая стена  с
вделанными в нее громадными крюками, острием кверху. Это стена смерти, здесь
производится излюбленный в городе род  казни.  Сброшенная  со  стены  жертва
повисает на крючьях, пронзающих ее где попало. Вот и  этим  утром  на  стене
корчатся два тела; из подмышек и живота торчат железные жала.  Третьи  сутки
они бьются в агонии под раскаленным солнцем, и  над  ними  кружат  крикливые
чайки, уже выклевавшие им глаза.

Глава 2

   Когда галеры приблизились к порту, вдруг наступила тишина. Слышался  лишь
затихающий шелест  воды  под  форштевнем.  Анжелика  приподняла  отяжелевшую
голову и увидела барона фон Нессельхуда, вглядывающегося вдаль.
   - Алжир, - прошептал он.
   Внезапно до их слуха долетели городские шумы, тысячеголосый рокот  толпы.
Два мола, оканчивающиеся башнями,  обрамляли  город,  показавшийся  пленнице
мертвенно-бледным.
   Головная галера подошла к порту, волоча за кормой по волнам знамя  ордена
святого Иоанна Иерусалимского. На мачте развевался шитый золотом флаг  раиса
Али-Хаджи, а ниже его на ветру полоскались бесчисленные флажки. Были там еще
развернутый красный стяг с белой фигуркой и зеленый с полумесяцем. На первой
галере выстрелила пушка, и ей откликнулись пушки алжирских фортов. Толпа  на
набережной испустила ликующий вопль.
   На берег стали  высаживать  пленных.  Первыми  вынесли  двух  мальтийских
рыцарей в их красных боевых куртках. Затем на набережной оказались моряки  и
солдаты и, наконец,  пассажиры.  Анжелику  отделили  от  прочих  вооруженные
янычары. Скованных по двое пленников команда  победителей,  шумно  веселясь,
погнала по деревянным мосткам Морского квартала к жилищу паши,  каковому  их
следовало представить, чтобы он выбрал себе причитающуюся часть.
   Толпа теснилась вокруг. В ней было множество  белых  призрачных  фигур  с
желтыми лицами и страшными глазами. Встречались  и  бледные  лица  христиан,
бородатых, одетых в лохмотья и вопивших на всех языках. Перекрикивая  резкий
тревожный визг толпы, они выкликали свои имена, надеясь найти земляков среди
новоприбывших и что-либо узнать о своих семьях.
   - Я Жан Парагуз, из Коллиура! Кто-нибудь знает о моих?
   - Я Робер Тутен, из Сета...
   Турки-янычары с набрякшими веками, в тюрбанах  с  плюмажами,  размахивали
кнутами, сплетенными из бычьих жил. Удары сыпались направо и налево. Меж тем
африканское солнце покрыло небо над Алжиром золотистым шелковым пологом.
   Анжелику привели на невольничий  рынок  и  сразу  определили  в  беленную
известью закрытую полутемную комнату над галереей. Она свернулась в клубок в
уголке  и  стала  прислушиваться  к  звукам,  доносившимся  снаружи.  Вскоре
приподнялся занавес, и перед ней предстала старая мусульманка с темно-желтым
лицом, морщинистым, как ягоды мушмулы.
   - Меня зовут Фатима, - произнесла она с  милой  улыбкой,  -  но  пленницы
зовут меня Мирей из Прованса.
   Она принесла две медовые лепешки, подкисленную и слегка подслащенную воду
и квадратную кружевную накидку, предохраняющую  лицо  от  загара.  Последняя
предосторожность несколько запоздала: Анжелика  чувствовала  себя  буквально
прожаренной  на  солнце.  Обгоревший  лоб  сильно  жгло.  Страстно  хотелось
вымыться. Ее платье было измято и вымазано палубной  смолой,  а  от  водяной
пыли на нем проступила соль.
   - Я поведу тебя в баню после того, как проведут других рабов,  -  сказала
женщина. - Надо подождать немного, нельзя выходить до молитвы.
   Она говорила на  франко  -  особом  наречии  рабов,  состоящем  из  смеси
испанских, итальянских, французских, турецких и арабских слов. Но постепенно
обрывки полузабытых французских фраз возвращались, оживали в ее памяти.  Она
рассказала, что родилась под Эксан-Провансом. Шестнадцати  лет  поступила  в
услужение к почтенной марсельской матроне  и,  сопровождая  свою  хозяйку  в
Неаполь к мужу, попала в руки берберийцев. Маленькая  некрасивая  служаночка
была продана бедному мусульманину, а ее хозяйка попала  в  гарем  одного  из
властителей.
   Теперь, постарев и овдовев, Мирей-Фатима зарабатывала на  пропитание,  за
несколько  пиастров  ухаживая  на  невольничьем  рынке   за   новоприбывшими
пленницами. Работорговцы пользовались ее услугами, заботясь о том, чтобы  их
товар выглядел  попривлекательнее.  Она  мыла,  причесывала,  успокаивала  и
кормила несчастных, изнемогавших от тягот пути и страха неизвестности.
   - Я горжусь, что  мне  приказали  ходить  за  тобой!  Ты  ведь  та  самая
француженка, за которую пират Рескатор выложил тридцать пять тысяч пиастров,
а потом ты убежала. Меццо-Морте поклялся, что поймает тебя раньше,  чем  его
соперник успеет наложить на тебя руку.
   Анжелика в ужасе уставилась на нее.
   - Это невозможно, - пролепетала она. - Разве Меццо-Морте знает, где я?
   - О, он все знает! У него шпионы  повсюду.  Вместе  с  Османом  Ферраджи,