то я не в  состоянии
был сразу представиться вам и поблагодарить.
   Его глаза, продолжая улыбаться,  в  то  же  время  изучали  ее  с  острым
вниманием, и за их веселостью можно было разглядеть  хитрую  сдержанность  и
крестьянскую сметку.
   Анжелика растерянно провела руками по лицу.
   - Отец мой, позвольте мне принести  вам  свои  извинения...  Я  была  так
далека от мысли, что среди наших гостей находится иезуит... и потом,  я  под
впечатлением такой ужасной новости...
   Она приблизилась к нему и прошептала:
   - Есть подозрение, что ваши гуроны больны черной оспой.
   Добродушный отец Массера переменился в лице.
   - О, дьявол! - воскликнул он, бледнея. Такое восклицание в устах  иезуита
свидетельствовало о крайнем его волнении.
   - Где они?
   - Здесь, рядом, в вигваме нашего старого Маколле.
   И так как он направился к двери, она добавила:
   - Подождите! Не выходите так, святой отец! На дворе ужасный мороз.
   Она схватила длинный черный плащ с высоким воротником, который он положил
на угол стола, сама набросила его ему на плечи и хорошо укутала.
   Возможно, при других обстоятельствах она не сделала бы этого. Ну если бы,
например,  этого  респектабельного  иезуита  ей  представили  в  чьем-нибудь
салоне. Но сейчас она была настолько  оглушена  тревогой,  что  поступки  ее
начинали опережать ее мысли, сейчас она  особенно  сильно  чувствовала  свою
ответственность за здоровье каждого, а потому не в силах  была  видеть,  как
этот иезуит подвергает  себя  опасности  простудиться,  выходя  раздетым  на
мороз. Она также подала ему его шляпу. Он удалился широким шагом.
   И  только  тогда  она  подумала,  что  ей  обязательно  надо  бы   выпить
чего-нибудь горячего, чтобы прийти в себя. Она подошла  к  очагу,  налила  в
деревянную чашку немного кипятку и взяла со стола бутылку сидра.
   За столом мужчины доедали похлебку, которую они сами разогрели. Некоторые
размачивали куски холодной маисовой лепешки в стаканах, до краев наполненных
водкой.
   - А госпожа Жонас еще не выходила? - справилась у них Анжелика.
   Они отрицательно помотали головами.
   Они были смущены присутствием двух гостей, которые сидели на другом конце
стола. Один из гостей был тот, что представился бароном д'Арребу.
   Барон д'Арре6у, широкоплечий  и  крепкий  мужчина  с  седеющими  висками,
благородной внешности, уже  успел  даже  побриться.  Другой  был  долговязый
молодой человек с суровым выражением лица.
   Но  Анжелика,  поглощенная  своими  мыслями,  даже  не  обратила  на  них
внимания. Ее беспокоило отсутствие госпожи Жонас,  которая  обычно  вставала
раньше всех, разводила огонь в очагах и принималась хлопотать на кухне.
   Не было и мэтра Жонаса, не появлялась еще и Эльвира.
   Может, они уже заболели?
   А дети?
   Прежде чем пойти справиться о них, она заставила себя  принять  все  меры
предосторожности, рекомендованные Жоффреем: прошла в свою  спальню,  сменила
верхнюю  одежду  и  вместе  с  платьем,  в  котором  она  была  накануне,  в
праздничную ночь, вынесла все на  мороз,  сменила  чепец,  протерла  руки  и
прополоскала рот водкой.
   И только после  этого  с  бьющимся  сердцем  постучала  в  дверь  комнаты
супругов Жонас. Услышав в ответ голоса, она с облегчением вздохнула и вошла.
   Дети уже встали, оделись и играли в уголке, но все  трое  взрослых,  сидя
каждый на своей кровати, с каким-то остолбеневшим видом повернули к вошедшей
Анжелике бледные лица, которые выражали беспредельное горе.
   - Вы знаете? - прошептали они.
   - Увы!
   - Что с нами будет?
   - Но вам-то откуда уже все известно? - спросила Анжелика.
   - О, мы заметили это еще  вчера  вечером,  почти  сразу  же,  как  вы  их
принесли.
   - Почему же вы нам сразу же не сказали?
   - Зачем? Тут уж ничего не поделаешь!
   - Но мы немедленно приняли бы все необходимые меры предосторожности...
   Мэтр Жонас недоумевающее посмотрел на нее:
   - Предосторожности?
   - Но... о чем вы говорите? - воскликнула Анжелика.
   - Об отце иезуите, черт побери!
   Анжелика нервно рассмеялась.
   - Мне еще вчера вечером подумалось, уж  не  иезуит  ли  он,  -  зашептала
госпожа Жонас. - В этом бородаче меня сразу что-то насторожило, хотя он  был
такой же замерзший и несчастный, как и  все  остальные.  Но  сегодня  утром,
когда я увидела, как он вошел в залу, весь темный с головы до пят, в  черной
сутане, в этом своем воротнике, с крестом,  я  чуть  было  не  грохнулась  в
обморок. Меня до сих пор трясет...
   - У нас  случилось  нечто  пострашнее,  чем  появление  отца  иезуита,  -
печально проговорила Анжелика.
   И она все рассказала им.
   Изоляция - вот самое лучшее средство, чтобы не заразиться. А потому, пока
не будет нового распоряжения, супруги Жонас  и  Эльвира  останутся  в  своей
комнате вместе с детьми. Им принесут провизию, и они сами будут готовить для
себя и для детей. На воздух они будут выходить прямо из комнаты, через окно.
Снегу, слава богу, навалило  достаточно,  в  уровень  с  окнами,  и  это  не
составит труда. Благодаря таким предосторожностям они, быть может,  избегнут
ужасного бедствия.
   Вернувшись в залу, Анжелика заметила, что несколько мужчин  столпились  в
глубине залы, около чьей-то постели.
   Она подошла ближе и увидела на подушке  покрытое  красными  пятнами  лицо
графа де Ломени, уже погруженного в беспамятство.

Глава 3

   Один из гуронов  умер  вечером  того  же  дня,  надлежаще  причащенный  и
соборованный отцом Массера.
   - Ну что ж, - узнав эту новость, сказал Никола Перро, - по  крайней  мере
мы не останемся без последнего напутствия церкви. Такое выпадает не  каждому
из тех, кто умирает в Америке зимой в глуши лесов.
   Графа де Ломени перенесли в кладовую, поставили  туда  железную  жаровню,
набитую раскаленными углями, да и дверь в залу оставили открытой.
   Чтобы не допустить  пожара,  самого  ужасного  зимнего  бедствия  в  этих
местах, у постели больного постоянно придется кому-нибудь  сидеть.  Впрочем,
это необходимо еще и  потому,  что  больной  все  время  мечется,  порываясь
вскочить. Нужно поить его, обтирать ему виски, без конца укрывать.  Анжелика
взяла себе в помощь Кловиса. Нельзя  сказать,  что  овернец  горел  желанием
выполнять обязанности сиделки,  но  он  один  из  всех  переболел  оспой  и,
следовательно,  один  мог  приближаться  к  больному,  не   подвергая   себя
опасности.
   Ухаживая в этот день за несчастным графом, состояние  которого  требовало
неусыпного внимания, Анжелика, помимо прочих мер предосторожности,  надевала
еще и свои кожаные перчатки, подаренные ей накануне, хотя и не  была  вполне
уверена, что все это спасет ее от заражения. Уходя, она оставляла перчатки у
изголовья больного и снова надевала их, когда возвращалась.
   Остаток дня она провела у своего очага, кипятя в неимоверных  количествах
воду и перебирая свои запасы корней и лекарственных трав.
   Кроме того, что она ухаживала за больным, ей  еще  пришлось  взвалить  на
свои плечи обязанности госпожи Жонас и Эльвиры. Увидев это, граф  де  Пейрак
приставил  ей  в  помощь  двоих  мужчин.  Сам  он,  как  обычно,  работал  в
мастерской, но несколько раз за день подходил к постели графа  де  Ломени  и
заглядывал  в  вигвам  Элуа  Маколле.  Старик  отнесся  к  событиям   весьма
философски: он сидел около своих больных,  покуривая  трубку  за  трубкой  и
осушая стакан за стаканом.
   Именно граф де Пейрак, вернувшись  в  сопровождении  отца  иезуита  после
своего последнего вечернего обхода, объявил всем о смерти первого гурона.
   Это произошло как раз  перед  самым  ужином.  Все  уселись  за  стол,  но
хозяевам Вапассу кусок не шел в горло.  Каждый  выискивал  на  лице  другого
приметы приговора, который  рано  или  поздно  свершится.  И  прежде  всего,
естественно, с подозрением вглядывались  в  лица  троих  пришельцев  -  отца
иезуита, барона д'Арребу и долговязого молодого человека, который  раскрывал
рот только ради того, чтобы отправить туда очередной кусок. Однако, отметив,
что гости едят с завидным аппетитом - а ведь по логике вещей они  должны  бы
были заразиться первыми, - все немного успокоились.
   Вспомнили, что в странах Ближнего Востока,  чтобы  предохранить  себя  от
заболевания оспой, натирают ранку, специально сделанную зазубренным кончиком
ножа или бритвы, еще свежей пустулой выздоравливающего  больного.  Некоторые
из переболевших оспой даже извлекают из этого выгоду - они не дают  заживать
нескольким пустулам и годами бродят из города в город, за  деньги  предлагая
людям это спасительное соприкосновение.
   Но здесь, в Вапассу, у них не было возможности уберечь себя от  заражения
таким способом. Овернец Кловис  -  единственный  среди  них,  кто  переболел
оспой, но это было давно, и пустулы уже отпали, а гурон умер  еще  до  того,
как они у него появились. Не везет!..
   Все эти разговоры за столом окончательно отбили у Анжелики аппетит, и она
с трудом заставила себя проглотить несколько ложек.
   Как всегда случается в такие моменты,  когда  взрослые  поглощены  своими
тревогами, дети почувствовали себя  свободными  и,  как  водится,  предались
недозволенным забавам.
   Все вдруг услышали душераздирающий крик, донесшийся из  комнаты  супругов
Жонас, и  Анжелика,  первой  вбежавшая  туда,  увидела  рыдающую  Эльвиру  и
онемевших от внезапного испуга супругов Жонас. Они в оцепенении смотрели  на
что-то в углу или, скорее, на кого-то, кого Анжелика узнала не сразу.
   Это была Онорина.
   Воспользовавшись  чудом,  благодаря  которому  внимание   взрослых   было
отвлечено от нее, она решила  сделать  себе  прическу,  как  у  ирокезов,  и
подбила маленького Тома помочь ей.
   Это была совсем нелегкая работа, и, хотя они усердно то  по  очереди,  то
одновременно орудовали ножницами и бритвой, им потребовался добрый час, пока
тяжелые волосы Онорины не упали на пол и только на темени  осталась  бережно
сохраненная единственная прядь - гребень славы.
   В тот  момент,  когда  Эльвира,  обеспокоенная  их  подозрительно  долгим
молчанием, заглянула в угол,  где  они  притаились,  они  как  раз  пытались
разглядеть результаты своих усилий, склонившись  над  куском  отполированной
стали, который служил им зеркалом.
   От  крика  Эльвиры,  скорбных  восклицаний  супругов  Жонас  и  вторжения
Анжелики они замерли в своем углу, съежившись и вытаращив глазенки. Они были
озадачены бурной реакцией взрослых, но отнюдь не убеждены в том, что сделали
глупость.
   - Мы еще не кончили, - сказал Тома. - Сейчас я прикреплю перья.
   Анжелика буквально повалилась  на  скамью.  Ее  душил  неудержимый  смех.
Круглая мордочка Онорины, увенчанная этим стоящим торчком красным гребнем, и
впрямь выглядела очень комично.
   Правда, в  ее  смехе  слышалась  нервозность,  но  как  иначе  могла  она
отнестись к этому? Бывают дни, когда демоны, кажется, получают особые  права
лишать покоя людей. И если поддаться им, они возьмут господство над  вами  и
доведут вас до безумия.
   Эльвира, которая все еще  продолжала  заливаться  слезами,  была  обижена
поведением Анжелики. Пришлось ей объяснить,  что  сегодня  у  них  произошли
гораздо более неприятные события, чтобы придавать  значение  еще  и  детской
шалости. И то чудо, что Онорина не осталась  при  этом  без  ушей,  даже  не
получила ни единой  царапины.  Кто  знает,  может  быть,  маленький  Тома  -
прирожденный цирюльник!
   Супруги Жонас предложили тяжкое наказание: надо лишить  детей  ужина.  Но
тут запротестовала Анжелика. Нет, не сегодня, и главное, если уж  чего-то  и
лишать их, то только не еды, ведь теперь они особенно должны беречь все свои
силенки, чтобы иметь  хоть  какие-то  шансы  выстоять  перед  лицом  ужасной
болезни.
   Потом, снова напустив на себя суровость, она подошла к малышам  и  строго
заметила  им,  что,  взяв  без  спросу  ножницы  и  бритву,   они   проявили
недопустимое непослушание. Ей  очень  хотелось  нашлепать  проказников,  но,
боясь заразить их своим прикосновением, она удержалась.
   Решительно, эти дьяволята удачно выбрали день.
   Анжелика отослала обоих в постель, в темноту. Вот  это  и  будет  шалунам
наказанием, которое они прочувствуют, к тому же  оно  пойдет  им  только  на
пользу.
   В зале Анжелика поведала всем о подвигах Онорины. Рассказ вызвал  дружный
смех, что немного разрядило напряженную атмосферу. Каждый подумал, что  если
так вот презирать злую судьбу, то это, быть может, заставит  зловещих  духов
болезни отдалиться.  Онорина  только  что  во  всеуслышание  объявила  своим
поступком, что ей не до оспы, что у нее другие заботы.
   Это, пожалуй, приведет  в  замешательство,  разочарует  злых  духов,  они
поймут, что не всегда могут предугадать, как поведет себя человек.
   Другим утешением явилось то, что в багаже канадцев оказались сыр и хлеб.
   Трое мужчин сходили на дальний конец озера,  чтобы  выкопать  там  из-под
оледенелого снега мешки с вещами  французов.  Кроме  обычной  в  этих  краях
провизии - вяленого мяса, соленого сала, маисовой муки  и  табака,  а  также
основательных запасов водки, - в них  обнаружили  половину  большой  головки
сыра и целую буханку пшеничного хлеба. Все смерзшееся, твердое как камень.
   Но достаточно было задвинуть хлеб в печь, а сыр положить с краю очага  на
теплую золу, чтобы к ним вернулась их  первоначальная  свежесть:  хлеб  стал
теплый, сыр в меру мягкий и снова ароматный.
   Французы  настояли,  чтобы  эти  деликатесы  разделили  между  хозяевами,
поскольку сами они ели их в Квебеке вволю,  а  обитатели  Вапассу  здесь,  в
глуши леса, давно даже в глаза не видели ничего подобного.
   Кое-кто высказал опасение, не таит  ли  в  себе  это  угощение  опасность
заразы.  Но  желание  полакомиться  оказалось   сильнее   страха.   Анжелика
поколебалась. А, была не была! Она начертила на кусках хлеба и  сыра  крест,
чтобы отогнать злых духов, и отослала наказанным детям гостинец, от которого
их слезы стали менее горькими.

Глава 4

   Мужчины форта Вапассу приняли весть о страшной угрозе, нависшей над ними,
хладнокровно. У многих за таким фатализмом скрывались истинные  христианские
чувства, смирение перед волей божьей.
   А вот Анжелика не находила в себе этого смирения.  Она  любила  жизнь  со
страстью тем более сильной,  что  ей  казалось,  будто  она  только  недавно
познала ее во всем великолепии.
   И потом ее бросало в дрожь при мысли, что ее дочь или сыновья в  расцвете
сил  лишатся  этого  сладостного  плода.  Смерть   ребенка   или   юноши   -
преступление, за которое она сочла бы ответственной себя.
   И тем не менее в жизни каждого  человека  выпадают  минуты,  когда  нужно
уметь пожертвовать своей жизнью - ради  самого  себя,  ради  своих  близких,
смириться с тем, что нож гильотины в любую минуту может  опуститься,  и  без
бесполезного бунта довериться судьбе, которая стала для всех общей...
   "Знаешь, когда бредешь по дороге в компании с жизнью и  со  смертью,  обе
они равны для тебя и не надо бояться смерти..."
   Кто сказал ей эти слова, преисполненные мудрого величия? Колен  Патюрель,
нормандец, простой моряк, такой же, как эти вот  мужчины,  что  окружают  ее
здесь, пленники зимы, затерявшиеся на чужой земле...
   Когда Жоффрей де  Пейрак  сказал  Анжелике,  что  часть  ночи  у  постели
больного графа де Ломени проведет он, а затем  его  сменит  Кловис,  она  не
испугалась за мужа, она была убеждена, что он неуязвим перед болезнью.
   Через неделю умер третий гурон.  Его  тело  было  истощено  лихорадкой  и
сплошь усеяно красными пятнами. Но опять-таки без пустул.
   А на рассвете следующего дня, придя в  чулан  сменить  Кловиса,  Анжелика
увидела, что он почти  без  сознания.  Он  прерывисто  дышал,  лицо  у  него
покраснело, словно раскаленный металл в его печи, и состояние его было  куда
тяжелее, чем у больного, у постели которого он сидел.
   Анжелика долго разглядывала его. Потом с возгласом  "Слава  тебе,  Боже!"
упала на колени.
   Овернец долго не мог простить ей этого восклицания. Пусть говорят ему что
хотят. Он стоял на своем. Как ни  крути,  а  госпожа  графиня  обрадовалась,
увидев его больным. Она даже не  подумала  о  том,  чтобы  помочь  ему.  Она
крикнула: "Слава тебе, Боже!" - и сразу  же,  оставив  его  в  этом  чулане,
убежала, чтобы объявить всем: "Кловис заболел. Ликуйте!". Да-да,  он  слышал
эти слова собственными ушами. И он знает, что она от  радости  бросилась  на
шею первому, кто попался ей навстречу, и что им оказался Никола Перро.
   Никто не смог заставить овернца внять, почему Анжелика так  обрадовалась,
увидев его больным: ведь это служило доказательством, уверенностью  наконец,
что болезнь, постигшая их, не оспа, ибо оспой он уже болел раньше.
   Это была корь, коварная корь, и, конечно, ею многие переболели. Но как бы
там ни было, для них она тоже таила в себе страшную угрозу.
   Гуроны уже  умерли.  Правда,  как  утверждают  канадцы,  они  умирают  от
малейшего недомогания. Даже простой насморк может стать для  них  смертельно
опасной болезнью. Племя гуронов стало слишком хлипким с  тех  пор,  как  они
вступили в союз с белыми.  Их  духи-покровители,  казалось,  покинули  своих
подопечных, и многие гуроны  обвиняли  в  этом  крещение,  считая,  что  оно
явилось причиной вырождения и вымирания их племени.
   Вот и эти трое гуронов, заболев злой корью, уже не смогли перебороть ее и
умерли.
   Да, в течение ближайших  недель  болезнь  потребует  от  всех  обитателей
Вапассу полной отдачи сил.
   Пусть умолкнут страсти и обиды, пусть отступят назад  планы  на  будущее.
Все это будет потом. Сначала нужно выбраться из этого красного туннеля, где,
притаившись в темноте, живут недуг и смерть.  До  тех  пор,  пока  последний
больной не поднимется, бледный и  шатающийся,  со  своего  горестного  ложа,
чтобы сесть за общий стол, где его появление восславят радостными криками  и
поднятыми чарками, смерть может поражать их; но надо отбивать у нее пядь  за
пядью, заставляя болезнь  отступить,  надо  уметь  противостоять  внезапному
упадку сил и новым вспышкам болезни, надо помогать  преодолевать  кризис,  -
обхватив руками больного, который мечется в горячке, долгие часы  удерживать
его, как на гребне волны или уже там, с другой стороны, на ее впадине,  пока
наконец изнеможенного, покрытого потом, его не выбросит на  мель,  на  берег
жизни.  И  когда  это  свершалось,  Анжелика   рассматривала   распростертое
бессильное тело. Картина  была  всегда  одинакова:  едва  уловимое  дыхание,
которое только и отличало жизнь от смерти. Но Анжелика знала: самое страшное
уже позади, больной будет жить. Чтобы окончательно  убедиться  в  этом,  она
прикладывала руку к его лбу, к  вискам,  откуда,  словно  удаляющаяся  буря,
уходило  горячечное  биение  лихорадки,   потом,   успокоившись,   тщательно
укутывала его, чтобы он не простыл, и шла к изголовью другого.
   Каждый ее подопечный, преодолевший болезнь, вливал  в  нее  силы,  и  она
сохраняла к нему симпатию и уважение, которое внушает настоящий воин. И  еще
чувство признательности. Ведь он не предал ее, не отрекся  от  нее,  не  дал
болезни победить ее, несмотря на то жалкое, смехотворное оружие, которым она
сражалась.
   - Не полагайтесь только на меня, так мы не добьемся  успеха,  -  говорила
она. - Я не могу бороться с болезнью одна, мне необходима ваша помощь.
   И потом долго еще между нею и теми, кого  она  вызволила  из  цепких  лап
недуга, сохранялось доброе согласие воинов, которые бились  бок  о  бок.  На
жизнь и на смерть.
   Перед болезнью мужчины всегда  робеют,  тем  самым  облегчая  ей  задачу.
Болезнь - это  враг,  легко  побеждающий  их,  потому  что  она  внушает  им
отвращение и они избегают смотреть ей прямо в  лицо.  Анжелика  подбадривала
мужчин, заставляя оценить силу противника и взять себя в руки, чтобы одолеть
его. Она втолковывала им:
   - Завтра у вас начнется кризис, вам будет очень тяжко. Но не зовите  м