наю, каково это - не иметь куска  хлеба,  не
иметь ничего, кроме еще  оставшейся  в  твоем  теле  жизни,  которая  быстро
угасает. Вы всего этого еще не испытали - но  наверняка  испытаете.  Что  же
касается оскорблений, то именно вы были на них куда  как  щедры:  разбойник,
грабитель...
   - Пусть так, - проговорил Берн, тяжело дыша. - Но сейчас  сила  на  вашей
стороне, а я целиком в вашей власти. Что вы намерены со мной сделать?
   - Вы - серьезный противник, мэтр Берн, и если бы я прислушался к  доводам
рассудка, то попросту убрал бы вас со своей дороги. Я бы оставил  вас  гнить
здесь или.., вам известно, как поступают в таких случаях пираты,  к  которым
вы меня приравняли? Они перекидывают  через  фальшборт  доску  и  заставляют
прогуляться по ней с завязанными глазами того человека,  от  которого  хотят
избавиться. Но не в моих  правилах  сдавать  все  козыри  одному  себе.  Мне
нравится рисковать. Я по натуре игрок. Не скрою - подчас это обходилось  мне
очень дорого. Тем не менее я намерен и на  этот  раз  сыграть  с  судьбой  и
посмотреть, что получится. Наше плавание продлится еще несколько  недель.  Я
верну вам свободу. А когда путешествие подойдет к концу, мы попросим госпожу
Анжелику сделать выбор между вами и мной. Если она выберет  вас,  я  вам  ее
уступлю... Но  отчего  этот  кислый  вид,  откуда  вдруг  столько  сомнений?
По-моему, вы не очень-то уверены в победе.
   - Со времен Евы женщин всегда влечет ко злу.
   - Похоже, вы весьма низкого мнения даже о той из них, кого хотите взять в
жены. Или вы совсем не верите в силу того  оружия,  которым  собираетесь  ее
завоевать..,  такого,  к  примеру,  как  молитвы,  посты,  что  там   еще..,
привлекательность добропорядочной жизни в союзе с вами... Даже в  тех  чужих
землях, куда мы сейчас направляемся, респектабельность в цене.  Быть  может,
госпожа Анжелика ею прельстится.
   В голосе капитана "Голдсборо" звучала насмешка, а  протестанту  эта  речь
причиняла невыносимые мучения. Сарказм Рескатора заставлял его  заглянуть  в
собственную душу, и он заранее пугался,  что  обнаружит  там  сомнение.  Ибо
теперь он сомневался во всем: и в себе самом, и в Анжелике, и в том, что его
достоинства  могут  соперничать  с  дьявольскими  чарами  человека,  который
бросает ему перчатку.
   - Вы-то, конечно, считаете, что для  завоевания  женщины  этого  мало?  -
спросил он с горечью.
   - Вероятно... Но ваши дела не так плохи, как вы  думаете,  мэтр  Берн,  -
ведь у вас есть и другое оружие.
   - Какое? - тотчас спросил  узник,  и  в  этом  вопросе  прозвучало  такое
мучительное беспокойство, что Рескатор даже почувствовал  к  нему  некоторую
симпатию.
   Он глядел на торговца и думал о том, что опять, в который раз,  поступает
безрассудно, без нужды усложняя начатую игру, исход  которой  так  для  него
важен. Но разве сможет он когда-нибудь  узнать,  какова  Анжелика  на  самом
деле, что она думает, чего хочет, если его  противник  будет  лишен  свободы
действий?
   Он с улыбкой склонился к ларошельцу.
   - Знайте же, мэтр Берн, - если раненый мужчина сумел высадить дверь, дабы
вырвать любимую из лап гнусного обольстителя, если, брошенный в темницу,  он
все же сохранил достаточно.., ну, скажем, темперамента, чтобы брыкаться  как
бык при одном упоминании ее имени, то такой мужчина, на мой взгляд, имеет  в
руках все козыри, чтобы крепко привязать к себе непостоянную женщину. Печать
плоти -  вот  главный  козырь,  дающий  нам  власть  над  женщиной..,  любой
женщиной. Вы - мужчина, Берн,  настоящий,  отменный  самец,  и  поэтому,  не
скрою, я отнюдь не с легким сердцем  предоставляю  вам  право  сыграть  вашу
партию.
   - Замолчите! - крикнул ларошелец. Он был вне  себя,  негодование  придало
ему силы встать, и теперь он дергал свои цепи так, что, казалось, вот-вот их
разорвет. - Разве вы не знаете, что сказано в Писании:  "...Всякая  плоть  -
трава, и вся красота ее, как цвет полевой.  Засыхает  трава,  увядает  цвет,
когда дунет на него дуновение Господа".
   - Возможно... Но признайтесь - пока Господь  не  подул,  цветок  донельзя
желанен.
   - Если бы я был папистом,  -  сказал  Берн,  изнемогая,  -  я  бы  сейчас
перекрестился, потому что вы одержимы дьяволом.
   Тяжелая дверь уже закрывалась. Вскоре шум шагов его мучителя затих, звуки
голосов, переговаривающихся по-арабски, смолкли. Берн еще мгновение постоял,
держась за переборку и снова рухнул на  тюфяк.  Ему  казалось,  что  за  эти
несколько дней он прошел через что-то очень похожее на смерть. Он вступал  в
иную жизнь, в которой прежние ценности утратили свое значение. Так что же  у
него осталось?

Глава 12

   До нижней палубы, где  жили  протестанты,  Анжелика  добралась,  будто  в
сомнамбулическом сне. Она вдруг обнаружила, что  сидит  в  знакомом  закутке
возле зачехленной пушки, рядом со  своими  скудными  пожитками  и  при  этом
совершенно не помнит, как шла по верхней палубе, держа за руку Онорину,  как
спускалась по крутым трапам, обходила в тумане  многочисленные  препятствия:
бухты<Бухта - трос (снасть), уложенный кругами,  цилиндром  или  восьмеркой>
каната, ушаты с водой, горшки с паклей, матросов,  прибирающих  судно  после
бури. Из всего этого она не увидела ничего...
   И вот теперь она сидела в  своем  закутке,  не  понимая,  зачем  она  тут
очутилась.
   - Госпожа Анжелика! Госпожа Анжелика! Где вы были?
   Над  ней  склонилось  хитрое  личико  маленького  Лорье,  Северина  своей
худенькой ручкой обняла ее за плечи.
   - Да ответьте же.
   Дети окружили ее. Все они были закутаны в жалкие обноски, в  куски  юбок,
которые матери разорвали,  чтобы  укрыть  их  от  холода,  из-под  лохмотьев
торчали пучки соломы, напиханные туда для тепла.  Лица  детей  были  бледны,
носы покраснели от холода.
   По привычке Анжелика протянула к ним руки и приласкала.
   - Вам холодно?
   - Нет, нет! - весело загалдели они.
   Малыш Гедеон Каррер пояснил:
   - Боцман,  этот  морской  карлик,  сказал,  что  сегодня  теплее  уже  не
сделаешь, разве что подпалить корабль, потому  что  мы  сейчас  недалеко  от
полюса, но скоро опять поплывем к югу.
   Она слушала, не понимая ни слова.
   Взрослые, те держались в стороне и по временам бросали на нее пристальные
взгляды: одни с  ужасом,  другие  -  с  жалостью.  Что  означало  ее  долгое
отсутствие ночью? Ее растерянный вид -  увы!  -  подтверждал  самые  ужасные
толки и те обвинения, которые Габриэль Берн высказал вчера вечером  в  адрес
хозяина корабля:
   "Этот бандит воображает, что имеет на нас все права.., и  на  нас,  и  на
наших женщин... Братья мои, теперь мы знаем - он везет нас не к Островам..."
   И поскольку Анжелика все не возвращалась, Берн решил  отправиться  на  ее
поиски. К его величайшей ярости оказалось,  что  дверь  закрыта  снаружи  на
засов. Тогда, несмотря на свои раны, он  принялся  вышибать  плечом  толстую
створку и с помощью деревянного молотка ухитрился в одиночку  выломать  один
из запоров. Видя, что он не уймется, Маниго в  конце  концов  ему  подсобил.
Дверь распахнулась, внутрь ворвался ледяной ветер, и матери  запротестовали,
не зная, как защитить от холода детей.
   Тут  же,  изрыгая  замысловатые  проклятия,  появился  боцман  -  то   ли
шотландец, то ли германец Эриксон, и вместе с ним -  трое  бравых  матросов.
Они окружили Берна, схватили его и уволокли наверх, в темноту. С тех пор  он
так и не вернулся.
   Затем пришли два плотника, с невозмутимым видом починили дверь и  заперли
ее опять. Корабль швыряло из стороны в сторону. Женщинам  и  детям  инстинкт
подсказывал, что ночь будет опасной. Они прижались друг  к  другу  и  сидели
молча, а мужчины долго обсуждали, как себя вести, если с мэтром  Берном  или
его служанкой что-нибудь случится.
   Увидев, что Анжелика, как всегда, ласково разговаривает с детьми, Абигель
и молодая жена булочника, очень ее любившие, решились подойти к ней.
   - Что он с вами сделал? - шепотом спросила Абигель.
   - Что он со мной сделал? - переспросила Анжелика. - Кто это - он?
   - Он... Рескатор.
   Едва Анжелика услыхала это имя, в голове ее будто что-то щелкнуло, и  она
прижала руки к вискам, морщась от боли.
   - Он? - повторила она. - Но он ничего мне не сделал.  Почему  вы  задаете
такой вопрос?
   Бедные женщины молчали, чувствуя себя очень неловко.
   Анжелика даже не пыталась понять, что их так смутило.
   Ее сверлила одна-единственная мысль: "Я его нашла, но он меня не признал.
Не признал меня своей женой, - поправила она себя. -  Столько  лет  мечтать,
горевать, надеяться - и все напрасно...  Вот  когда  я  действительно  стала
вдовой..."
   Ее пробрала дрожь.
   "Это безумие... Этого не может быть...  Мне  снится  страшный  сон,  и  я
вот-вот проснусь..."
   Вняв уговорам жены, к Анжелике приблизился господин Маниго.
   - Госпожа Анжелика, мне надо с вами поговорить... Где Габриэль Берн?
   Анжелика посмотрела на него в полном недоумении:
   - Я ничего не знаю!
   Тогда он рассказал ей, что произошло ночью из-за ее долгого отсутствия.
   - Наверное, этот пират велел бросить Берна за борт, - предположил адвокат
Каррер.
   - Вы сошли с ума!
   Постепенно к Анжелике возвращалась способность воспринимать происходящее.
Значит, пока она спала в каюте Рескатора, Берн, пытаясь  помочь  ей,  учинил
нешуточный скандал. Рескатор наверняка знал об этом. Почему же он  ни  слова
ей не сказал? Правда, им надо было о столь многом поговорить...
   - Послушайте, - сказала она. - Нечего попусту себя взвинчивать  и  пугать
детей нелепыми предположениями. Если этой ночью,  когда  капитана  ничто  не
должно было отвлекать от управления судном,  мэтр  Берн  своим  неистовством
действительно вынудил его и матросов на применение силы, то я  полагаю,  что
они просто посадили его  под  замок.  Но  в  любом  случае  никто  здесь  не
покушался на его жизнь. За это я вам ручаюсь.
   - Увы! У этих темных личностей короткая расправа, - мрачно сказал Каррер.
- И мы тут бессильны...
   - Вы глупы! - крикнула Анжелика, всем сердцем желая влепить оплеуху в его
желтую, как старое сало, физиономию.
   Ей вдруг  стало  легче  -  от  крика,  а  также  от  того,  что,  оглядев
протестантов  одного  за  другим,   она   подумала,   что   жизнь   все-таки
продолжается.  В  полутьме  трюма,  где  из-за  холода  закрыли  все  порты,
обращенные к ней лица ее спутников выглядели так обыденно. Они  были  здесь,
погруженные в свои заботы. И с ними у нее наверняка  не  останется  времени,
чтобы предаваться раздумьям о своих горестях и рисовать их себе в слишком уж
мрачном свете.
   - Ну, что ж, госпожа Анжелика,  -  снова  заговорил  Маниго,  -  если  вы
находите, что у вас нет причин жаловаться на  возмутительные  действия  этих
пиратов, то тем лучше для вас. Однако мы весьма обеспокоены  участью  Берна.
Мы надеялись, что вам о ней что-то известно.
   - Я пойду и спрошу, что с ним, - сказала она, вставая.
   - Не уходи, мама, не уходи! - во все горло заревела Онорина, испугавшись,
что сейчас она снова надолго останется одна. Анжелика вышла, держа  дочь  за
руку.
   На палубе она почти сразу увидела Никола Перро. Он сидел на куче снастей,
покуривая трубку, а его  индеец,  скрестив  ноги  и  склонив  набок  голову,
точь-в-точь как прихорашивающаяся девочка, заплетал в косички  свои  длинные
волосы.
   - Трудная выдалась ночь, - сказал канадец с понимающим видом.
   Анжелика с удивлением спросила себя, что же именно  ему  известно.  Затем
она сообразила, что он имеет в виду всего лишь те опасные часы, когда  судну
угрожали одновременно буря  и  льды.  Видно,  всей  команде  пришлось  тогда
натерпеться страху.
   - Это правда, что мы едва не погибли?
   - Благодарите Бога, что вы ни о чем не подозревали и что остались живы, -
сказал он, крестясь. - Здесь самые что ни на есть окаянные  места.  Поскорее
бы вернуться домой, на мой родной Гудзон.
   Анжелика спросила, не знает ли он, что сталось  с  одним  из  пассажиров,
мэтром Берном, пропавшим этой бурной ночью.
   - Я слыхал, что  за  неповиновение  его  заковали  в  кандалы.  Монсеньор
Рескатор недавно спустился в трюм, чтобы его допросить.
   Анжелика вернулась к своим спутникам и  сообщила  им,  что  их  друга  не
выбросили за борт.
   Пришли матросы, дежурящие на  раздаче  пищи  и  принесли  неизменный  чан
кислой капусты, солонину, а для детей - засахаренные  кусочки  апельсинов  и
лимонов. Пассажиры с шумом расселись по местам. Эти трапезы и послеобеденная
прогулка составляли их главное развлечение. Анжелика тоже  получила  порцию,
которую  вскоре  начала  с  аппетитом  уминать  Онорина,  после  того,   как
разделалась со своей.
   - Мама, а ты не ешь?
   - Да будет тебе без конца твердить: мама,  мама,  -  раздраженно  сказала
Анжелика. - Раньше этого слова от тебя, бывало, и вовсе не услышишь.
   До ее слуха доносились обрывки разговоров.
   - Вы вполне уверены, Ле Галль, что мы не будем проходить Острова Зеленого
мыса?
   - Патрон, я за это ручаюсь. Мы на севере, далеко на севере.
   - А куда мы попадем при этом курсе?
   - Туда, где ловят треску и бьют китов.
   - Ура! Мы увидим китов, - крикнул один из мальчиков, хлопая в ладоши.
   - А где причалим?
   - Почем знать? Думаю, что в Ньюфаундленде или в Новой Франции.
   - В Новой Франции? - вскричала жена булочника. - Но  ведь  там  мы  опять
попадем в руки папистов! - И она запричитала:
   - Теперь ясно, что этот разбойник решил нас продать!
   - Замолчите, дура вы этакая! - решительно  вмешалась  госпожа  Маниго.  -
Будь в вашей голове хоть крупица здравого смысла, вы  бы  поняли,  что  даже
такой разбойник, как он, не стал бы лезть из кожи вон под стенами Ла-Рошели,
не стал бы рисковать там своим судном и рубить якорный канат  только  затем,
чтобы потом продать нас на другом берегу океана.
   Анжелика   посмотрела   на   госпожу   Маниго   с   удивлением.   Супруга
судовладельца,  как  всегда  величественная,   восседала   на   перевернутом
деревянном ушате. Это сиденье, вероятно, было  не  очень-то  удобно  для  ее
пышных телес, однако ела  она  серебряной  ложкой  из  великолепной  суповой
тарелки дельфтского фарфора.
   "Надо же, значит, она все-таки ухитрилась пронести их под  юбками,  когда
мы садились на корабль", - невольно отметила про себя Анжелика.
   Однако Маниго тут же вывел ее из этого заблуждения, досадливо сказав:
   - Право же, Сара, вы меня удивляете. Стоило капитану  потрафить  вашим..,
хм, причудам, подарив вам эту тарелку, - и от  такого-то  пустяка  вам  вмиг
изменяет здравый смысл. Я привык слышать от вас более логичные суждения.
   - Мои  суждения  ничуть  не  глупее  ваших.  Когда  человек  умеет  верно
определить общественное положение тех, с кем он имеет дело, может  сразу  же
распознать людей благородных,  почтенных  и  понять,  кому  следует  оказать
внимание в первую очередь, то я  не  берусь  утверждать,  что  этот  человек
непременно достоин доверия, но готова поспорить, что он не дурак!
   Затем, уже без прежней твердости в голосе, госпожа Маниго осведомилась:
   - А что о нем думаете вы, госпожа Анжелика?
   - О ком? - спросила Анжелика, не вполне уловившая суть разговора.
   - Да о НЕМ же! - закричали все женщины разом. - О хозяине  "Голдсборо"..,
об этом пирате в маске.., о Рескаторе. Госпожа Анжелика, вы ведь его знаете,
скажите же нам, кто он?
   Анжелика смотрела на них в замешательстве, едва веря своим ушам.  Это  ей
задают такой вопрос? Ей!.. В тишине послышался тонкий голосок Онорины:
   - Я хочу палку! Хочу убить Черного человека!
   Маниго пожал плечами и возвел глаза к потолочным балкам,  призывая  их  в
свидетели вопиющей глупости женщин.
   - Речь не о том, кто он, а о том, куда он нас везет.  Вы  можете  сказать
нам это, госпожа Анжелика?
   - Сегодня утром он еще раз подтвердил  мне,  что  везет  нас  к  островам
Вест-Индии. Северным путем можно доплыть туда так же, как и южным.
   - Вот те на! - со вздохом сказал судовладелец. - А что  думаешь  об  этом
ты, Ле Галль?
   - Что ж, это вполне возможно... Северным путем пользуются редко, но  если
у побережья Америки повернуть и пойти вдоль берега к югу, то в конце  концов
мы должны оказаться в Карибском море.  Возможно,  наш  капитан  предпочитает
этот путь другому, где, по его мнению, чересчур много судов.
   Немного погодя к пассажирам явился коротышка боцман  и  жестами  показал,
что все могут выйти на прогулку. Несколько женщин  остались,  чтобы  немного
прибраться. Анжелика вновь погрузилась в свои мысли.
   - Почему ты спишь, мама? - спросила  Онорина,  увидев,  что  она  закрыла
ладонями лицо.
   - Ах, оставь меня в покое!
   Анжелика  уже  начала  понемногу  выходить  из  оцепенения,  хотя  у  нее
по-прежнему было такое ощущение,  будто  ее  ударили  сзади  по  шее  чем-то
тяжелым. И тем не менее она все яснее, все отчетливее осознавала истину. Все
произошло совсем не так, как ей представлялось в мечтах, но ведь  произошло!
Ее муж, которого она столько  лет  оплакивала,  -  теперь  уже  не  далекая,
недосягаемая тень, не призрак, скитающийся где-то в неведомом и недостижимом
уголке земли, нет, он здесь, он рядом, всего  в  нескольких  шагах  от  нее!
Когда она о нем думала, то мысленно говорила: "Он". Она  не  могла  решиться
назвать его Жоффреем, настолько он казался ей непохожим на  того,  кого  она
некогда звала  этим  именем.  Но  он  уже  не  был  для  нее  и  Рескатором,
таинственным незнакомцем, который отчего-то так ее притягивал.
   Она знала одно - он ее больше не любит. Не любит, не любит!
   "Но почему? Что я такого сделала, что он меня разлюбил? Из-за чего он так
во мне сомневается? Разве я стану попрекать его теми  годами,  когда  в  его
жизни не было для меня места? Ведь никто из нас: ни он, ни я, не хотел  этой
разлуки. Так почему же  не  попытаться  изгладить  ее  из  памяти,  навсегда
забыть? Но, наверное, мужчины рассуждают совсем иначе... Как бы то ни  было,
из-за того или из-за другого, из-за Филиппа  или  из-за  короля  -  он  меня
больше не любит!.. Хуже того - я ему безразлична..."
   Ее обуял страх: "Может быть, я постарела? Да, наверное, причина именно  в
этом - должно быть, последние недели как-то сразу меня состарили, ведь перед
нашим бегством из Ла-Рошели я так измоталась от всех этих забот и тревог".
   Она оглядела свои загрубевшие, потрескавшиеся  руки,  руки  служанки,  на
которой лежит вся домашняя работа. Есть отчего прийти в  ужас  высокородному
сеньору-эпикурейцу...
   Анжелика  никогда  не  придавала  чрезмерного  значения  своей   красоте.
Разумеется, как всякая женщина со вкусом, она о ней заботилась  и  старалась
ее сберечь, но у нее никогда не было и тени страха,  что  ее  красота  может
увянуть. Ей казалось, что  этот  дар  богов,  хвалы  которому  она  привыкла
слышать с детства, будет с нею всегда и не иссякнет всю ее жизнь.  И  только
сейчас она впервые  почувствовала,  что  ее  красота  не  вечна.  И  ощутила
потребность немедленно убедиться в том, что по-прежнему хороша.
   Вне себя от волнения она быстро подошла к своей подруге и спросила:
   - Абигель, у вас есть зеркальце?
   Зеркальце у Абигель имелось.  Только  она,  эта  мудрая  дева,  числившая
опрятный вид и аккуратно надетый  чепчик  в  ряду  добродетелей,  догадалась
взять с собой эту  необходимейшую  вещицу,  о  которой  кокетки  в  суматохе
забыли.
   Абигель протянула зеркальце  Анжелике,  и  та  жадно  вгляделась  в  свое
отражение.
   "У меня есть несколько седых волос, это я знаю, но под чепцом он  не  мог
их  увидеть..,  разве  что  в  тот  вечер,  когда  я  впервые   явилась   на
"Голдсборо".., но тогда вся голова у меня была мокрая и ничего  нельзя  было
рассмотреть".
   Как далеко было ей сейчас до той непринужденности, с какой она  гляделась
в металлическое зеркальце на рассвете, когда еще и не помышляла о том, чтобы
пленить Рескатора.
   Она провела пальцем по скулам. Разве ее черты оплыли или  огрубе