уло меж неподвижных деревьев?
   Глаза!
   Она еще дважды отваживалась взглянуть на  опушку  леса  и  тут  же  снова
отводила глаза в сторону долины, где тусклым золотым светом горели озера, на
которых то тут, то там виднелись бурые пятна островков.
   В третий раз она уже не отвернулась.
   Сомнений не было. В  нескольких  шагах  от  нее  стоял  человек.  Ожившее
дерево. Живой человек, застывший меж стволов деревьев,  такой  же  темный  и
бесстрастный, как они сами.
   Да, там стоял индеец, и он смотрел на нее, неподвижный, растворившийся  в
темноте, будто сросшийся с окружавшими его деревьями. Он стоял среди них как
равный среди равных. Он жил их жизнью, непонятной и таинственной, словно сам
вырос из этой земли и был связан с  нею  своими  корнями.  Дерево  с  живыми
глазами. Две черные агатовые щели на гладком стволе.
   Слабый свет, пробивавшийся сквозь чащу, скользил по его  широким  плечам,
сильным рукам и бедрам. Его длинную мускулистую  шею  украшало  ожерелье  из
блестящих белых зубов медведя, в ушах у него были пунцовые пузыри -  серьги.
Лицо  было  круглое,  с  крупным  носом,  выступавшими  скулами,   с   резко
очерченными  надбровными  дугами,   большим   и   жестоким   ртом.   Большие
остроконечные уши выглядели чужими на этом  высеченном  из  камня  лице,  их
словно приклеили вместе с серьгами. На гладко выбритой голове от самого  лба
тянулась прядь волос, связанная хвостом на  макушке  и  украшенная  орлиными
перьями, черными и белыми хвостами скунса.
   Причесан он был так, как причесываются гуроны. Но нет, то был не гурон!
   Эта  леденящая  сердце  уверенность  и  заставила  Анжелику   внимательно
рассмотреть индейца, стоявшего в нескольких шагах от нее, как  рассматривают
опасного зверя. И все-таки в глубине души ей как-то не верилось,  что  перед
ней живой человек. Он застыл недвижим, как каменное  изваяние.  И  даже  его
черные, устремленные в одну точку глаза казались безжизненными.
   Едва она внушила себе, что здесь  никого  нет,  что  все  это  ей  только
привиделось, как ветер донес  до  нее  запах  индейца,  пропахшего  табаком,
кровью,  прогорклым  медвежьим  салом  и,  возможно,  прятавшего   в   своей
набедренной повязке только что снятый скальп.
   Сомнений быть не могло - этот запах заставил ее в ужасе вскочить на ноги.
Индеец по-прежнему не двигался. Не сводя с него обезумевших  глаз,  Анжелика
медленно  начала  отступать.  Вскоре  она  уже  перестала  различать  его  в
сгущавшихся сумерках. Тогда, повернувшись к лесу  спиной,  она  помчалась  к
форту, в ужасе ожидая, что сейчас стрела вонзится ей в спину.
   Все еще не веря тому, что она жива, Анжелика  благополучно  добралась  до
раскинувшегося у ограды форта шумного индейского лагеря. Она  чуть  было  не
крикнула:  "К  оружию!  Ирокезы!.."  -  но  удержалась.  Ее  снова  охватили
сомнения, может быть, ей все это только почудилось... Нет,  индеец  все-таки
стоял между деревьями, и это был не  гурон...  Слишком  давно  гуроны  живут
рядом с французами, идут по их следам, участвуют в их войнах, разбивают свои
лагеря возле их городов, кормятся  их  объедками,  молятся  их  богу...  Это
шакалы, привыкшие жить стаями. Они не  бродят  так,  в  одиночку,  по  лесу,
словно кровожадные волки.
   Индейцы танцевали, взмахивая бубнами, перья на головах у них  колыхались,
бляхи позвякивали,  несколько  грязных  рук  потянулись  к  ней,  когда  она
проходила мимо, чтобы коснуться ее плаща. Она вошла в ворота, миновала двор,
добралась до флигеля и наконец закрыла за собой дверь.
   Этот сумасшедший бег, таинственная встреча в  лесу,  полная  притаившихся
теней настороженная тишина, нарушаемая лишь  порывами  ветра  и  непонятными
шорохами, - все походило на страшный кошмар. Анжелика испытывала мучительное
состояние человека, мечущегося в жутком сне. Она  помнила,  что  сперва  она
куда-то бежала в наступившей ночи, словно ей угрожала смертельная опасность,
потом ей показалось, что она наконец обрела покой, сорвав несколько  листьев
дикой мяты, но тут она взглянула на дерево и поняла, что это  не  дерево,  а
индеец, и, глядя на этого индейца, вдруг осознала, что это не  просто  живой
человек, а воплощение ненависти, но теперь она уже не знала, было ли все это
на самом деле. Огонь в очаге догорал. Она была одна. Ее не покидало ощущение
нереальности происходившего, и на какое-то мгновение она даже позабыла,  где
она. Непонятный свист, который то становился громче, то затихал, вывел ее из
забытья. Она вздрогнула. И  не  сразу  поняла,  что  это  за  звук.  Наконец
догадалась - в соседней комнате храпел мэтр Жонас.
   Анжелика глубоко вздохнула и улыбнулась.  Ее  друзья  улеглись  пораньше,
наслаждаясь  немудреным  комфортом,  который  они  вполне  заслужили   после
стольких недель пути. Все, в  том  числе  и  Онорина,  спали  крепким  сном.
Вымытые миски на столе напоминали о том, что в доме поселились протестантки,
всегда прибирающие дом, прежде чем лечь спать. Ушат, в котором  они  мылись,
сушился в углу. Пол был подтерт, стол выскоблен добела.
   На столе в подсвечнике стояла  свеча,  и  рядом  лежали  огниво  и  трут.
Анжелика высекла огонь и, взяв в руки  подсвечник,  направилась  к  двери  в
комнату, которую она покинула всего  несколько  часов  назад.  Комната  была
пуста.  Кто-то,  вероятно  Эльвира,  убрал  ее  сапоги  и  дорожный  костюм,
отодвинул  полог  кровати  и  откинул  льняное  покрывало,  будто  желая  ей
спокойной ночи. Анжелика с  благодарностью  подумала  о  молодой  женщине  и
опустилась на колени перед затухавшим очагом.
   Ее привыкшие к  любой  работе  ловкие  руки  машинально  ломали  ветки  и
подбрасывали их в очаг. Пламя ожило и весело затрещало.
   Анжелика думала о человеке, которого она встретила в лесу,  о  французах,
пришедших с Севера, с берегов Святого Лаврентия, чтобы следить за каждым  их
шагом, а может быть, и уничтожить их, о  своих  взрослых  сыновьях,  которые
выросли без нее. Она думала об Онорине... и боялась, что какая-то невидимая,
непреодолимая преграда всегда будет отделять ее от дочери. Она думала о муже
и то страстно желала его прихода, то хотела, чтобы  он  не  приходил.  Тоска
продолжала сжимать ее сердце. Ей было непонятно, чем она вызвана. И Анжелика
старалась думать о чем-то близком и понятном: об огне в очаге, о дикой мяте.
   Дверь с шумом распахнулась, и, увидев на пороге высокую фигуру Жоффрея де
Пейрака, Анжелика, охваченная радостью  и  пьянящим  желанием,  от  которого
отчаянно заколотилось  сердце,  подумала:  "Он  вернулся...  Он  не  покинет
меня... Он знает, что нужен мне. И я  нужна  ему  тоже...  Как  хорошо,  что
желания наши так согласны..."

Глава 13

   Когда де Пейрак подошел к флигелю, им вдруг овладела страшная тревога:  а
что если Анжелика не  вернулась  домой?  Она  так  стремительно  убежала  от
него... Он хотел броситься за ней, но потом решил, что это  только  подольет
масла в огонь.
   К тому же было необходимо немедленно расставить часовых на ночь  -  своих
часовых, которые будут следить за часовыми  французскими.  К  каждой  группе
дозорных французов или индейцев он добавил по одному своему человеку. Кантор
будет всю ночь бренчать на гитаре и петь солдатам народные песни.
   Ласточка, милая ласточка, Я перья тебе ощиплю...
   Знать бы, кто кому ощиплет перья? Флоримон сменит брата на заре  и,  если
солдаты наконец угомонятся и лягут спать, последует  их  примеру,  но  будет
держаться начеку. Таковы были распоряжения графа де Пейрака.
   Октав Малапрад возьмет на себя офицеров. Когда же они отойдут ко сну,  на
смену ему явится Жан Ле Куеннек и будет зорко следить за ними, даже спящими.
   Всю ночь Перро и Мопертюи с сыном будут переходить из вигвама  в  вигвам,
сидеть среди алгонкинов, гуронов и абенаков,  вести  беседу  с  их  вождями,
курить и вспоминать старое доброе время. Ведь это все  их  верные  друзья...
Только куда спокойнее ни на минуту не выпускать их из поля зрения.
   Наконец граф де Пейрак  мог  отправиться  к  Анжелике,  и  тут-то  его  и
пронзила мысль: а что если он не найдет ее дома!
   Столько долгих дней, столько лет прожил он без нее, столько  лет,  словно
ноющая рана, разлука с ней терзала его  грудь.  Теперь,  когда  они  наконец
встретились, ему порой начинало казаться, что все это происходит во сне.  На
самом деле ее попрежнему нет. Она снова исчезла. Снова превратилась в  тень,
в  воспоминание,  горькое,  мучительное  воспоминание  тех  дней,  когда  он
представлял ее в объятиях других или считал погибшей.
   Он со страхом увидел, что в первой комнате никого нет. Но тут же заметил,
что дверь в комнату Анжелики закрыта неплотно, оттуда струится слабый свет и
слышно, как потрескивают в очаге дрова. Он рванулся к двери  и  толкнул  ее.
Анжелика была там. Она стояла на коленях перед очагом, ее волосы рассыпались
по плечам, и она смотрела на него своими удивительными зелеными глазами.
   Тогда он тихо прикрыл дверь и повернул в замке большой, грубо  выкованный
ключ. Потом медленно подошел к очагу и прислонился к нему.
   "Ничто не может нас разлучить, - одновременно подумали они,  -  пока  при
одном взгляде друг на друга нас охватывает неистовое желание любви".
   В голове Анжелики пронеслось, что за одну только радость чувствовать  его
здесь, рядом, живым, сильным, твердо стоящим на ногах она отдала бы  все  на
свете.
   И де Пейрак знал, что за право заключить ее  в  свои  объятия,  прижаться
губами к ее губам, ласкать ее полное, гибкое тело он простил бы ей все.
   Она смотрела на него снизу и видела, что глаза его улыбаются.
   - Мне кажется, что от выпитого сегодня  вечером  вина  у  меня  помутился
рассудок, - сказала она тихо, с искренним смущением. - Простите мне все, что
я наговорила вам сгоряча. Вы не убили Волли?
   - Нет... Поверьте, я  не  хотел  причинить  вам  столько  волнений.  Хотя
по-прежнему считаю, что это животное очень опасно, и не могу заставить  себя
забыть, какому риску вы из-за нее подвергались. Но я признаю,  что  совершил
грубейшую  оплошность,  приняв  это  решение,  не  посоветовавшись  с  вами.
Подобная ошибка недостойна человека, который в Отеле Веселой Науки наставлял
когда-то в искусстве любви и галантного обхождения с женщиной. Простите и вы
меня... За эти годы я отвык относиться к женщине с тем почтением, какое  сам
я проповедовал во времена Тулузы. Средиземное море -  плохая  школа  в  этом
смысле.  Когда  имеешь  дело  только  с  покорными  и  глупыми   одалисками,
перестаешь видеть в женщине мыслящее существо. Одалиска всего лишь  игрушка,
предмет  удовольствия,  и  волей-неволей   к   ней   относишься   с   легким
презрением... Скажите, куда вы так стремительно бросились от меня?
   - Наверх... На холм... Я нашла там ручей, у которого растет дикая мята.
   - Будьте осторожны... Это крайне неосмотрительно - так далеко уходить  от
форта. Опасность кругом... Я никому не доверяю... Обещайте мне не  повторять
подобного.
   И снова тоска поднялась в груди Анжелики.
   - Мне страшно, - прошептала она. И, глядя ему в  лицо,  собрав  все  свое
мужество, повторила:
   - Мне страшно. Я знаю, что разочаровала вас. Я говорила, что  никогда  не
буду бояться, что вы смело можете взять меня с собой, что  я  буду  сильной,
что стану вам помогать, а на деле вот что получилось...  -  Она  в  отчаянии
сжала руки. - Все идет совсем не так, как я предполагала.  Возможно,  я  все
вижу в черном свете... но мне кажется, эта страна не принимает меня... Я  не
понимаю, зачем мы приехали в эти страшные, полные опасности края, где кругом
нас подстерегают враги. Меня  постоянно  мучает  мысль,  что  эти  безлюдные
просторы снова разлучат нас, что эта жизнь не для нас  и  что  у  меня  нет,
вернее, у меня больше нет сил бороться. - И она повторила:
   - Ведь я разочаровала вас?
   Она бы предпочла, чтобы он сказал ей об этом сейчас же, чтобы он упрекнул
ее, чтобы стал наконец откровенным. Но он молчал, и отблески огня играли  на
его изувеченном, огрубевшем, непроницаемом лице.
   - Нет, вы не разочаровали меня, любовь моя!  -  наконец  произнес  он.  -
Напротив, меня даже радует, что вы не слепо и бездумно следуете  за  мной...
Но все-таки что именно вас пугает?
   - Я и сама точно не знаю, - призналась она, беспомощно опустив руки.
   Слишком многое ее пугало здесь, и, начав рассказывать  о  своих  страхах,
могла ли она умолчать о том, что прежде всего  на  нее  наводят  ужас  нечто
необъяснимое и таинственное... И рассказать ли ему об индейце, которого  она
заметила сегодня вечером...
   Она покачала головой.
   - Очень жаль, - сказал он. - Возможно, мне бы удалось успокоить вас, если
бы вы могли назвать что-нибудь определенное.
   Он вынул из кармана камзола сигару -  плотно  скрученный  табачный  лист.
Иногда он изменял своей трубке. Анжелика любила смотреть на него,  когда  он
курил, как и во времена Отеля Веселой Науки. Она подожгла в очаге веточку  и
протянула ему. Он глубоко затянулся и медленно выпустил дым.
   - Я боюсь прийти к мысли, - снова заговорила Анжелика, - что совершила не
правильный шаг... Я боюсь, что не смогу привыкнуть к этой стране,  к  людям,
которые ее населяют, и даже к  вам,  -  добавила  она  и  улыбнулась,  чтобы
смягчить свои слова. - Оказывается, не очень-то легко, когда  рядом  жена...
Не так ли, мой дорогой?
   И она снова одарила его своей чудесной улыбкой, полной  горячей  любви  к
нему.
   Он кивнул головой.
   - Да, совсем  не  легко,  когда  рядом  жена,  на  которую  стоит  только
взглянуть, как тебя охватывает порыв желаний...
   - Я не это имела в виду...
   - Зато я именно это...
   Он прошел по комнате, окутанный голубым табачным дымом.
   - Это верно, дорогая, порой вы  мне  очень  осложняете  жизнь.  Я  должен
постоянно сохранять хладнокровие,  а  я  теряю  его  каждый  раз  при  вашем
появлении. Меня охватывает страстное желание остаться с вами наедине,  сжать
вас в своих объятиях, без конца целовать вас, слушать ваши слова, обращенные
только ко мне... На моих плечах такая ответственность, у меня столько забот.
Но стоит мне увидеть вас, как все они начинают казаться мне несущественными.
Меня бросает в дрожь от звука вашего голоса, я слабею, когда слышу ваш смех.
Я теряю голову, я забываю, где нахожусь...
   Ему все-таки удалось заставить ее улыбнуться. Щеки се слегка порозовели.
   - Не верю я вам. Все это глупости...
   - Возможно, и глупости, но... они со мной действительно происходят.  Хотя
я еще владею собой... Конечно, совсем не легко, когда рядом жена, на которую
без восхищения не может смотреть ни  один  мужчина.  И  из-за  которой  даже
здесь, на краю света, куда я ее увез, я могу нажить самых злейших врагов.  В
Тулузе я был господином,  ко  мне  относились  с  почтением,  боялись  меня.
Немногие бы осмелились встать на моем пути.  Здесь  -  совсем  другое  дело.
Единственное, что мне остается, - это заставить понять всех мужчин  в  Новой
Франции, что я не из тех мужей, кто закрывает глаза на  неверность  жены.  Я
предвижу дуэли, ловушки,  кровавые  столкновения.  Ничего  не  поделаешь!  Я
никогда бы не променял пытки, которые я из-за вас  терплю,  на  спокойствие,
иногда столь тягостное, моего былого одиночества.
   Он снова прислонился к очагу.
   Анжелика сидела, обхватив руками колени, и как  зачарованная  смотрела  в
его темные сверкающие глаза.
   - Сейчас, достигнув своего расцвета, вы безумно волнуете  меня.  Вы  были
маленькой девочкой, новичком в любви, когда я сделал вас своей женой. Ваш ум
и ваше тело были одинаково девственны. Но вы не стали творением моей  любви,
как я мечтал об этом когда-то. Мечта, которой, впрочем, не суждено  было  бы
сбыться, даже если бы мы не расстались. Сейчас вы стали сами собой. Женщиной
в полном смысле этого слова. Женщиной со своими тайнами.  Женщиной,  которой
не надо отражаться в  другом,  чтобы  познать  самое  себя.  Самостоятельной
женщиной, которая принадлежит только самой себе и которая сама себя создала.
И вот это иногда отдаляет меня от вас.
   - Но ведь я принадлежу вам, - не очень уверенно прошептала Анжелика.
   - Нет... Пока еще не совсем. Но это время придет. Он помог ей  встать  и,
обняв за плечи, подвел к карте, прибитой к бревенчатой стене.
   Он пальцем обводил на ней круги.
   - Там... на северо-востоке - Новая Франция, на юге  -  Новая  Англия.  На
западе - ирокезы. А здесь, между ними, - я  с  горсточкой  своих  людей.  Вы
понимаете? Мне остается только одно: союзничать с ними. С Новой Англией союз
заключен, встреча с полковником де  Ломени,  ниспосланная  мне  провидением,
надеюсь, поможет установить дружественные отношения с Новой Францией. Что же
касается ирокезов, то год назад, еще до моего отъезда в Европу, я направил к
ним посла с подарками. Нападение на  нас  кайюгов  -  одного  из  ирокезских
племен - несколько  озадачило  меня.  Но...  посмотрим...  Любое  объявление
войны, любая битва явилась бы для меня  сейчас  катастрофой.  Надо  ждать  и
действовать очень тонко. Если мы выйдем живыми из всех ловушек, которыми нас
окружают, ручаюсь вам, что в один прекрасный день мы станем сильнее их всех,
вместе взятых... А теперь идем, любимая... время подумать о более  серьезных
делах.
   Он повернул ее к себе и, улыбаясь,  прижал  к  своей  сильной  груди.  Он
гладил ее плечи, склоненный затылок, ласкал полные  формы,  слегка  стянутые
корсажем.
   - Ирокезы не придут этой ночью, любовь моя... И  французы  сейчас  уснут.
Они выпили все вино, перепели все песни, попировали на славу.  До  завтра...
все кровавые планы! Сейчас ночь! Что значит завтрашний день, если перед нами
еще целая ночь... А ночь - это целая жизнь!
   Он приподнял ее  подбородок  и  страстным,  долгим  поцелуем  прильнул  к
приоткрывшимся губам и снова до боли сжал в объятиях.
   - Мы новые люди, дорогая!  И  мир,  который  нас  окружает,  тоже  новый.
Когда-то в наших старых дворцах мы считали себя свободными. Однако за каждым
нашим шагом следили тысячи безжалостных  глаз  мелочного,  изживающего  себя
завистливого общества. В Старом Свете, даже мысля  по-новому,  нелегко  было
отличаться от других. Здесь иное дело.
   Спрятав лицо в ее волосы, он чуть слышно проговорил:
   - И даже если мы должны будем умереть завтра, даже  ужасной  смертью,  по
крайней мере, мы умрем не как бессильные рабы и умрем вместе.
   Она почувствовала его руки на  своих  бедрах,  потом  они  скользнули  на
грудь, и для нее вокруг засверкали звезды... Да,  он  прав...  Сейчас  ничто
больше не имеет значения. Даже если  завтра  они  умрут  ужасной  смертью...
Сейчас она полностью принадлежала ему, покорная мужской силе. Он  расстегнул
ей платье и спустил его с плеч.
   - Разрешите мне помочь вам, дорогая! Не надо так сдавливать грудь,  ее  и
так сжимает страх перед ирокезами и  французами.  Ведь  сразу  стало  легче?
Позвольте, я ослаблю шнуровку! Я так давно не имел удовольствия  распутывать
хитрые изобретения европейских  женщин.  На  Востоке  женщины  отдаются  без
какой-либо тайны.
   - Не смейте мне говорить о ваших одалисках.
   - Однако вы только выигрываете в сравнении с ними...
   - Возможно. Но я их ненавижу.
   - О, как я люблю вас, когда вы ревнуете,  -  сказал  он,  увлекая  ее  на
деревенскую кровать.
   И как недавно у Анжелики, в голове де Пейрака пронеслось  в  эту  минуту:
"Какое счастье, что наши желания так согласны..."

Глава 14

   Глубокой ночью, когда отдыхали их насытившиеся тела,  Анжелике  приснился
сон. Ей снилось, что ирокез, которого она заметила вечером, вышел из леса  и
злобно уставился на нее. Тьма начала рассеиваться, выглянуло солнце,  и  под
его яркими лучами намазанная медвежьим салом грудь индейца вдруг  оделась  в
золотую,  блестящую  кирасу.  Его  лицо  было  залито  солнечным  светом,  а
завязанная на макушке прядь волос растрепалась  от  ветра  и,  спутавшись  с
перьями, стала похожа на хохолок какой-то фантастической птицы. Он  бросился
к Анжелик