тилась  она  к  ней,  -  ты  больше  не
встречалась с этим молодым уроженцем Пуату, другом Флоримона, который так не
вовремя зашел навестить меня накануне родов?
   - Было дело! - подтвердила Северина с лукавой  улыбкой.  -  Два  или  три
раза.
   Но он слишком застенчив, и мне не удалось убедить его еще раз зайти к нам
в дом, вечно заполненный посетителями.
   - Как жаль! Я собиралась сообщить  ему  о  его  семье.  Весьма  довольная
собой,  Северина  рассказала  Анжелике,  что  побудила   молодого   человека
присоединиться к группе французских гугенотов, с которыми г-н Маниго сошелся
в Салеме и пригласил с собою  в  Голдсборо.  Среди  них  находился  уроженец
Шаранта, потомственный обойщик, у которого квартировал Натанаэль с тех  пор,
как прибыл в столицу Массачусетса, не зная толком, как собою  распорядиться.
Он сейчас в их компании на борту "Сердца Марии", одного из кораблей эскадры,
сопровождавшей "Радугу". Анжелика поблагодарила ее за эту инициативу.  Долг,
который ей предстояло выполнить в отношении этого  мальчика,  был  тягостен:
сообщить об убийстве всей его семьи, случившемся шесть лет назад, о чем  ему
ничего еще не было известно. Теперь же, зная, что он плывет вместе  с  ними,
она решила не спешить с печальными вестями. Как-нибудь она пригласит его  на
"Радугу" и бережно расскажет обо всем.
   А пока они выходили из порта,  Анжелика  изъявила  желание  подняться  на
полуют, чтобы, бросить прощальный взгляд на город.
   Ветер был попутный, и они быстро  продвигались  вперед.  Маленький  город
внизу превратился в гирлянду кирпичных труб, коньков и  остроконечных  крыш,
озаренных пурпурным закатным солнцем,  отряжавшимся  в  оконных  стеклах,  а
также, подобно  пляшущим  в  лучах  света  легким  алмазным  пылинкам,  -  в
декоративных кусочках стекла,  инкрустированных  в  антаблементы  и  дверные
рамы.
   Он синел на перламутровом фоне  заката,  множился  точками  зажигаемых  в
домах  свечей  и  медленно  исчезал  в  тени  своих  островов,  огибаемых  и
оставляемых позади кораблем. Он казался  в  этом  вечернем  полусвете  таким
набожным и кротким, живущим лишь молитвами и трудом во славу Господа...
   В первый же вечер на борту "Радуги"  был  организован  веселый  ужин  при
свечах в помещении, именуемом картежной или залом совещаний, служившим также
салоном и офицерской столовой.
   Из-за сильной жары, хотя корабли вышли уже в  открытое  море,  окна  были
распахнуты на балкон, представлявший собою галерею, тянувшуюся вдоль  задней
верхней палубы.
   Этажом выше находились апартаменты графа де Пейрака и его семьи  с  таким
же балконом, нависавшим над офицерскими балконами, где можно было  спать  по
ночам на широких диванах, расставленных на восточный манер, а также отдыхать
днем, если ветер на верхней палубе был чересчур сильным.
   Прощаясь с миссис Кранмер,  Анжелика  подыскивала  слова,  долженствующие
смягчить  неприязнь  и  горечь  ее   хозяйки,   вызванные   причиненным   ею
беспокойством, а  также  выразить  признательность  за  множество  оказанных
гостье услуг:
   - Милая хозяйка, вы были нашим ангелом-хранителем, и я  не  забуду  этого
никогда!
   Однако в ответ на эти заверения  дочь  Самюэля  Векстера  явила  на  лице
выражение горечи и ни словом не обмолвилась с ней на прощание,  сделав  лишь
холодный реверанс, повторенный собравшимися вокруг нее детьми - девочками  в
воротничках и с бантиками на груди, мальчиками в коротких штанишках,  черных
и серых сюртуках, застегнутых  на  все  пуговицы  до  подбородка,  еще-более
чопорными, чем их деды.
   Анжелике стал окончательно понятен смысл  этой  холодности  только  после
того, как за столом сопровождавший их лорд Кранмер, позабыв  об  опечаленной
супруге, оставшейся наедине со своими четками  и  Библией,  радостно  поднял
бокал французского вина за здоровье своих гостей.
   Бедная леди Кранмер! Анжелика, очутившаяся наконец-то наедине с  Жоффреем
на балконе над верхней палубой, благословляла небеса, оказавшись среди  тех,
кто в преддверии ночи обретает свою любовь.
   Тишина и уединение окружали их, они перебрасывались короткими фразами,  и
она вполголоса задавала ему вопросы.
   - Мне было страшно, -  говорила  она,  вспоминая  часы  смертного  ужаса,
пережитого ею в Салеме, - я думала, а вдруг Бог хочет наказать меня...
   - Наказать вас! Разве вы согрешили, мадам?
   Она засмеялась, прижавшись лбом к его  плечу,  отдаваясь  спокойной  силе
полулежащего рядом с ней тела, чувствуя тепло обнявшей ее руки, в  то  время
как морской ветер овевал их лица нежным освежающим дыханием.
   Поскрипывание  корабля,  соответствовавшее  мерному   покачиванию   волн,
натяжение вантов, отвечавшее напряжению  талей,  прерывистые  вздохи  ветра,
натягивавшего умело развернутые белые паруса, то вздувавшиеся, то  опадавшие
в соответствии с причудами  эолова  оркестра,  -  всю  эту  волнующую  жизнь
корабля  Анжелика  поглощала,  как  эликсир,  возвращавший  недостающую   ей
энергию.
   - Мне кажется, я разучилась читать и писать.
   - Ерунда! Корабль "Голдсборо" привезет из Европы целые сундуки с  книгами
для зимних вечеров в Вапассу. Можете с завтрашнего  дня  возобновить  чтение
альманахов Кемптона. В них вы найдете уйму полезных вещей, отвечающих вашему
вкусу и не утомляющих ум.
   К шуму моря, плеску волн, разбивавшихся о борт, к звукам, рождавшимся  из
недр корабля, выкрикам  и  призывам,  спускавшимся  с  небес,  примешивалась
заунывная волынка детского плача. В ответ слышались женские голоса,  жалобно
убаюкивавшие их:
   Моя милая за бескрайним океаном, Моя милая за бескрайним морем, Моя милая
за бескрайним океаном, О, вернись ко мне, друг мой...
   - Даже в песнях кормилиц говорится об океане и о любви, - сказал Пейрак.
   - Мне кажется, малютки слишком часто плачут с тех пор,  как  мы  вышли  в
море, - заметила Анжелика. - Что, если им не нравится морское путешествие?
   Жоффрея  забавляли  ее  простодушные  материнские  волнения.  Между   тем
присутствие этих маленьких жизней наделило очередное  путешествие  родителей
новым смыслом, придавало ему  иное  измерение,  особый  аромат,  становилось
событием.
   Они взглянули друг на друга глазами, сияющими радостью и гордостью:
   Вернись, вернись, Вернись ко мне, друг мой...
   Вернись, вернись, О, вернись ко мне, друг мой.
   - Чем мы заслужили такое счастье? Жоффрей, неужели теперь,  когда  нашего
главного врага больше нет, близок конец борьбы?
   Он  медлил  с  ответом.  Потом  наклонил  голову  и  доверительно,  нежно
улыбнулся ей.
   - Я знаю лишь одно, любовь моя, хотя и не  решаюсь  говорить  об  этом  с
излишней самонадеянностью. Сделав все, чтобы отнять вас у меня, он уже не  в
силах нам повредить теперь, когда я держу вас в своих объятиях,  приникаю  к
вам, читаю в ваших глазах любовь - солнце моей жизни, которого  он  поклялся
лишить  меня.  В  этом,  как  сказал  бы  полководец,  все  признаки   нашей
безусловной победы и его полного поражения. Поэтому не стоит выяснять,  идет
ли речь  об  очередном  этапе  сражения  или  его  завершении.  Меня  нельзя
упрекнуть в том,  что  я  недооценивал  могущество  нашего  таинственного  и
вероломного врага, выслеживавшего нас из-за угла. Он видел свою цель в  том,
чтобы бросать нам под ноги камни, хотя мы и без того  часто  спотыкались  на
пути к новой жизни. Не знаю, знаменует  ли  его  смерть  окончание  битвы  и
прекращение козней, которые он все еще, быть может, замышляет против  нас  с
того света, но, оценивая наше  нынешнее  положение,  осмелюсь  заявить:  да,
любовь моя, мы победили.
   На  верхней  палубе  был  натянут  на  четыре  опоры  большой  квадратный
полотняный гамак с лежавшими на нем подушками, на которых рядом с  Анжеликой
могли сидеть дети и два-три гостя. Вокруг были расставлены складные  стулья,
обтянутые клетчатой обивочной тканью,  разбросаны  толстые  подушки,  плотно
набитые конским волосом, предназначенные для посетителей; порой  вокруг  нее
собиралась довольно многочисленная компания, евшая мороженое и  беседовавшая
в тени, когда корабль становился на якорь, ветер стихал, а жара не спадала.
   Жаркая погода была куда предпочтительнее шторма.  Путешествие  получилось
как раз таким, как ей хотелось, своего рода интермедией, во  время  которой,
подводя итог прожитым неделям, они собирались вступить на  другие  берега  и
начать новые дела. В  Голдсборо  осенние  дни  будут  отведены  лихорадочной
подготовке к зиме.
   Но пока стояло лето - время планов и ожиданий, когда  в  борозду  бросают
зерно,  над  которым  сомкнется  земля,  чтобы  порадовать  затем  обильными
всходами.
   Это лето не было  ни  пустым,  ни  бесполезным.  Его  можно  оценить  как
плодотворное и многообещающее.
   Рядом с гамаком две ивовые колыбели  в  форме  лодочек,  поставленные  на
полукруглые полозья, чтобы их можно было раскачивать, представляли собою  на
редкость впечатляющее зрелище. Не привыкнув еще к этим крошечным  созданиям,
все - от юнги до  офицеров,  включая  опытных  матросов  и  самых  надменных
боцманов, -  старались  заслужить  честь  и  право  взглянуть  на  маленькие
головки, утопавшие в ворохе пеленок и подушек.
   Их вносили в помещение, когда поднимался сильный ветер или пекло солнце.
   - Мне кажется, что они слишком часто плачут с тех пор,  как  мы  вышли  в
море, - твердила Анжелика. - Уж не скучают ли они по Салему?
   Пронзительные  крики  новорожденных  несколько   омрачили   первый   день
плавания.
   Ни соски-леденцы ирландки-акушерки, ни считалки ее дочерей, ни неустанные
и  самоотверженные  прогулки  по  коридорам,  ни  усилия  Номи  не  возымели
действия.
   - Я же усыпляла пьяниц, грубиянов, помешанных, - волновалась  Номи,  -  а
эти упрямые комочки сопротивляются!
   Понаблюдав за гневом близнецов,  бесновавшихся  под  скорбными  взглядами
кормилиц и нянек, Анжелика и квакерши пришли к единому мнению.
   - Уж не скучают ли они по колыбели Кранмеров? - предположила Анжелика.
   Это пришло как озарение.
   Каждый подумывал об этом про себя, однако суматоха отъезда отодвинула  на
задний план детали, которые показались бы незначительными в момент  упаковки
багажа  -  сумок,  сундуков,  чемоданов,  предназначенных  для  отправки  на
корабль, - вещей, которые нельзя было забыть, и заслонила собою все  другие,
менее насущные заботы.
   Ведь не забыли же загрузить корабль медными грелками, которые можно  было
достать только в Новой Англии и  которые  Анжелика  мечтала  приобрести  для
Вапассу, горами тюков бостонской фасоли, штуками  полотна  и  ярко-красными,
синими шерстяными одеялами из Лимбурга, а близнецов лишили покоя, оказавшись
во власти беспорядочных сборов.  Не  впервые  ввергаясь  в  этот  хаос,  они
проявили духовную слепоту - следствие легкомыслия взрослых,  этого  племени,
теряющего разум, когда речь заходит о том, чтобы отправиться в другие земли,
обеспечив себя в своем изгнании всеми благами этого мира.
   Без  зазрения  совести  они  извлекли  близнецов  из  корзины   маленьких
пионеров-пуритан и уложили каждого в отдельную колыбельку.
   - Рут! Номи! - воскликнула Анжелика. - Я чувствую, что  они  должны  быть
рядом, как тогда, когда еще жили во мне. Надо уложить их вместе...
   Состоялась не менее  оживленная  дискуссия  по  поводу  пеленок  и  лент,
которые связывали их ручки, ножки и тельца.
   Сошлись на компромиссном варианте.
   Было решено, что днем детям на пользу двигать ручками и  ножками,  однако
по ночам тугие пеленки будут ограничивать  их  подвижность,  благоприятствуя
сну.
   Судя по всему, принятые решения пришлись грудничкам по нраву.
   Проходившие  мимо  матросы  подключались  к  дебатам.  Мужчины  вдали  от
домашнего очага, лишенные возможности следить за ростом  своих  "отпрысков",
если они у них были, обнаруживали много здравого  смысла  в  этих  вопросах,
словно одиночество предоставило им время для размышления об истоках жизни.
   - Ему, мальчику, не нравится сквозняк, -  изрек  один  увалень  с  комком
жевательного табака за щекой, - надо его отнести в укрытие. Ей, девочке,  по
сердцу шум, движение вокруг. Вот увидите, разразится хорошая  гроза,  и  она
повеселеет.
   Однако Анжелика любила это место посреди  налубы  под  большим  натянутым
тентом, откуда могла следить за перемещением  всех  пассажиров,  за  работой
марсовых матросов на вантах. Ей приятно было  видеть,  как  по  свистку  они
взлетают, карабкаются и проворно, как  птицы  на  ветке,  размещаются  вдоль
рангоутов, поддерживающих оснастку парусов.
   Она восхищалась ловкостью и сноровкой, с какими  они  ставили  и  убирали
паруса, большие и малые, и думала  о  храбрости  и  силе,  необходимых  этим
мужчинам для выполнения такой же работы в свирепые штормы,  когда,  цепляясь
босыми ногами за пеньковые тросы и канаты, натянутые вдоль рей, в  то  время
как раскачивающееся судно прыгало в волнах, глубоких, как бездны, и высоких,
как горы, они привязывали паруса  узлами  к  реям  проворными,  мозолистыми,
изодранными в кровь о грубые паруса  и  снасти  руками,  омываемые  потоками
дождя и фонтанами морских брызг.
   Но, когда море было спокойным, как все эти  дни  чувствовалось,  что  они
счастливы, паря в вышине, в лесу из канатов и мачт, и слышались их  пение  и
смех.
   Лежа в гамаке, Анжелика  принимала  гостей,  как  в  салоне.  И  отовсюду
стекались посетители, желающие побеседовать с ней.
   Адемар торжественно подносил ей  блюда,  приготовленные  по  собственному
рецепту.
   Г-н Тиссо и корабельный кок приняли в свою среду этого солдата-дезертира,
обнаружившего явные кулинарные способности и от которого к тому же не так-то
легко было отделаться ни увещеваниями, ни элементарным требованием  очистить
помещение, ни  применением  силы.  Когда  же  речь  заходила  о  том,  чтобы
состряпать какое-нибудь блюдо для г-жи де Пейрак,  этот  горе-вояка,  не  по
своей воле записанный в солдаты каким-то не слишком щепетильным  вербовщиком
и не перестававший дрожать от страха с тех пор, как очнулся  после  тяжелого
запоя  в  глубине  трюма,  плывя  по  направлению  к  Новому   Свету,   этот
незадачливый воин, избежавший индейского  скальпеля  для  того  лишь,  чтобы
оказаться приговоренным к дыбе французами и к виселице англичанами,  обретал
бесстрашие не с ружьем, а с кастрюлей в руках, движимый желанием приготовить
шедевр для стола Анжелики. Он "изобрел" два блюда, одобренных  ею:  крабовые
палочки в сметане,  рыбу  "по-мэнски"  -  кушанье,  ставшее  традиционным  у
французов и  шотландцев,  заселивших  острова  и  побережье  Мэна,  а  также
Французский залив. Оно  готовилось  из  вымоченной  трески,  ломтиков  сала,
огурцов и овощей,  встречавшихся  только  на  двух-трех  островах:  зеленого
горошка, который мадам Мак Грегор выращивала в Монегане  в  память  о  своей
матери, привезшей ей семена из первого путешествия во Францию,  и  "фрукта",
которым южноамериканские пираты снабжали некоторые  малодоступные  места,  -
томата.  И  тот  и  другой,  как  это  было  известно,  подавались  к  столу
французского короля, где все еще считались деликатесом.
   Из обрывочных сведений  Анжелика  смогла  наконец  уяснить  себе  причины
ставшего провиденциальным появления в Салеме четы Адемара и Иоланды со своим
драгоценным отпрыском. Хотя она и готова была допустить вмешательство свыше,
их пребывание на борту "Сердца Марии" не было случайным.  Реализация  планов
обосноваться в Новой Англии заняла у них почти два года.
   После  своего  ареста  в  Бостоне  французский  солдат  Адемар,  которого
англичанин  Фипс,  а  затем  бостонский  суд,  не  зная,  как  с  ним  быть,
переправили в Салем, обратил на  себя  внимание  хозяина  "Голубого  якоря",
пожелавшего, не теряя времени, приставить его к своей кухне, а то и поручить
ему следить за роскошной  гостиницей,  которую  он  намеревался  открыть  на
правах владельца для знатных горожан и богатых  проезжих  иностранцев.  Пока
его разыскивали  по  всему  континенту  вплоть  до  Канады  и  подписывались
бесчисленные бумаги, доставлявшиеся на лодках и кораблях,  Адемар,  успевший
тем временем вступить в законный брак с могучей  акадкой  Иоландой,  дочерью
Красотки Марселины, согласился возвратиться к англичанам, однако на сей  раз
уже  не  в  качестве  военнопленного,  а  в  расчете   на   карьеру,   более
соответствовавшую его  природным  способностям  и  более  обеспеченную,  чем
служба солдата в армии французского короля, хотя это и  умножало  опасности,
нависшие над ним, как над дезертиром и предателем родины.
   - Значит, это по нашей вине, Ремона-Роже и моей,  вам  пришлось  изменить
планы и аннулировать ваши обязательства? -  сказала  Анжелика,  разобравшись
наконец во всей этой истории. - Хозяин "Голубого якоря" должен иметь на  вас
зуб! Разумеется, господин де Пейрак урегулировал этот вопрос со своим старым
знакомым, однако...
   - Там видно будет, - перебил  ее  Адемар,  лишний  раз  дав  понять,  что
чувствует себя в безопасности лишь под покровительством мадам де Пейрак.
   Иоланда же не была уверена, что ей хорошо  будет  у  англичан,  поскольку
отношения акадцев с Французского залива с ними всегда были по  меньшей  мере
сложными: стоило лишь жителям какого-нибудь французского поселения  заметить
на горизонте английский парус, как они почитали за  лучшее,  подхватив  свои
кастрюли, бежать в леса к индейцам в ожидании, пока эти злосчастные бостонцы
не опустошат их жалкие лачуги, хорошо еще, если дело обойдется без пожара.
   Ныне на разноголосых и шумных берегах, на которых вода, как нигде, высока
во время прилива, царил мир. Однако иные переживания входят в плоть и кровь,
и Иоланда, акадка, была благодарна случаю, возвращавшему ее еще на один  год
в родные места.
   Разобравшись с этим, Анжелика отложила до прибытия  в  Голдсборо  решение
вопроса о судьбе двух кормилиц,  от  которых  зависело  здоровье  ее  слабых
детей. Иоланда была без ума от своего питомца Ремона-Роже, и ее  собственный
малыш, такой же крепкий, как она, с выпученными глазами и  наивным  взглядом
отца, ничуть не ревновал к маленькой человеческой личинке, делившей вместе с
ним молоко материнской груди.
   Но входило ли в  планы  акадской  четы  зимовать  вместе  с  караваном  в
Вапассу?
   Этот вопрос пока оставался открытым.
   Он не был решен и маленькой  индианкой,  кормилицей  Глориандры,  и  всей
семьей старого Шаплея.
   Но  всех  устраивала  передышка  морского  путешествия,  ибо,   если   не
воспользоваться  днями,  проведенными  в  открытом  море,  освободившись  от
обязательств, принятых на одном берегу, и не подпав под те, которые  ожидают
вас на другом, если не отдаться ощущению свободы и раскованности,  то  таких
мгновений может больше и не представиться.
   Многие желали узнать рецепт  крабных  палочек  в  сметане,  что-то  вроде
испеченного в духовке паштета или пирожков, поджаренных  в  масле  с  жирной
начинкой из крабов, сваренных в рыбном бульоне, к которым затем  добавлялись
сметана и перец. Сметана входила также в состав теста, замешенного на яйцах,
желательно индюшачьих, гусиных, утиных или цесарки, но только не куриных,  а
масло должно было быть ореховым или подсолнечным.  Помимо  щепотки  соли,  в
тесто, чтобы оно было сдобным, добавлялись две ложки соды, залегавшей слоями
вдоль  всего  побережья,  которая  придавала  ему,  в  сравнении  с  пивными
дрожжами, несколько иной характер брожения.  Есть  их  надо  было  горячими,
разумеется, приправленными сметаной  и  посыпанными  толченым  сахаром,  или
залитыми патокой, или на худой конец - кленовым сиропом.
   Словом, с толикой имбиря или мускатного ореха  -  типично  новоанглийское
блюдо, усовершенствованное вдохновенным гением французской гастрономии.
   Разгорались споры на двух языках, французском и английском, имевшие целью
определить  с  той  же  страстностью,  с  какой   устанавливались   границы,
достоинства национальной кухни.
   В первые дни казалось, что Но