особенно тот иезуит,  что  живет
на реке Кеннебек. Ведь он-то не  пожелал  признать  соглашение,  заключенное
вами со мною, с чужаком... Это он подослал Модрея и патсуикетов,  чтобы  они
злодейски убили  ирокезских  вождей,  и,  по-видимому,  правительство  Новой
Франции отнюдь не намеревается расследовать это преступление...
   - Вы заблуждаетесь. Наше желание заключить союз с вами было искренним,  и
доказательством служит тот факт, что мессир  де  Фронтенак,  узнав,  что  вы
живы, несмотря на не слишком милосердное время года, спешно  послал  меня  к
вам гонцом с поручением и новыми предложениями.
   - Вы хотите сказать,  что,  покидая  Квебек,  вы  на  сей  раз  не  имели
враждебных намерений по отношению ко мне?..
   - Нет. И потом, ведь вы прекрасно видите, нас немного. Граф бросил взгляд
на четверых изнуренных французов и троих индейцев - последние так еще  и  не
пришли в себя, хотя для них сделали все возможное.
   - Но что с вами произошло?
   - Это трудно объяснить. Мы  привыкли  к  таким  зимним  походам.  Отлично
прошли до  Мегантика.  Там  мы  наткнулись  на  следы  вашей  дуэли  и  тело
несчастного. И вот не с той ли поры, как  мы  двинулись  дальше,  неся  тело
Пон-Бриана, нас стал  преследовать  какой-то  злой  рок?..  Ну  прямо  будто
колдовство какое обрушилось на нас по мере того, как мы приближались...
   - Вапассу - место запретное...
   - Наши индейцы знают это. Они испугались. И видно, страх совсем лишил  их
сил, да и мы сами чувствовали, что понемногу слабеем с каждым днем. Но назад
пути не было, это верная смерть. В конце концов у нас осталась  только  одна
надежда на спасение - любой ценой добраться до вашего форта.  Но  после  тех
невероятных усилий, которые нам пришлось приложить, чтобы подняться на скалы
около водопадов, усталость свалила нас, мы упали без чувств,  и...  Как  это
случилось, что вы нашли нас?
   Никто ему не ответил.
   - Как вы смогли найти нас? - повторил француз, с недоверием глядя на них.
   - Сегодня ночь богоявления! - ответил Жоффрей  де  Пейрак  с  язвительной
улыбкой.
   Он посмотрел на собеседника долгим загадочным взглядом.
   - Не все всегда получается так, как мы того хотим, сказал он. - Вы  вышли
из Квебека, я охотно верю  в  это,  с  намерением  соединиться  со  мной  на
основе... ну, я бы сказал... нейтралитета. По дороге вы наткнулись  на  труп
своего друга. Это вас взволновало, возмутило, и ваши намерения  стали  более
воинственны, вы решили отомстить мне. Но зима - враг более жестокий, чем  я,
и в конечном счете вы  благодарите  судьбу  за  то,  что  я  сам  вышел  вам
навстречу, чтобы спасти вас от него. Право, создается впечатление, что  наши
встречи каждый раз обречены носить несколько двусмысленный характер.  Должен
ли я относиться к вам как к пленникам, как к заложникам, зная о ваших планах
мести,  или  принимать  вас  как  гостей,  исходя  из  ваших  первоначальных
намерений?
   И снова французы переглянулись, как бы советуясь друг с другом, а один из
них, хорошо сложенный и даже несколько изысканной внешности, ответил:
   - Прежде всего разрешите представиться. Я барон д'Арребу, главный  синдик
Квебека, и я могу подтвердить вам слова мессира  де  Ломени.  Действительно,
монсеньером  губернатором  де  Фронтенаком  на  нас  была  возложена  миссия
встретиться с вами в мирных целях. Он намеревался сделать вам предложение...
Но, быть может, мы сумеем обсудить его позднее, -  неожиданно  прервал  себя
барон, потирая свои окоченевшие пальцы, которые начинали отходить  в  тепле,
доставляя ему жестокие страдания.
   Он бросил взгляд на  лицо  Пон-Бриана,  уже  изменившееся  под  действием
мороза и северного ветра, и этот  покоящийся  среди  поблескивающих  слитков
золота труп казался мрачным символом тщеты ценностей мира сего.
   - Учитывая побуждения, толкнувшие вас на убийство этого человека, - вновь
обратился он к графу де Пейраку, - мы очень хотели бы рассматривать  его  не
как враждебный с вашей стороны акт по отношению к Новой Франции, хотя мы  не
можем не скорбеть при виде такого насилия. Мессир де  Ломени  и  я  сам,  мы
долго прожили в этом весьма ограниченном кругу людей еще в те времена, когда
колония только зарождалась, и мы  знаем,  какая  строгая  дисциплина  нужна,
чтобы не дать распоясаться демону сладострастия, но мы молились...
   - У меня не монастырь! - сказал Пейрак. - У меня есть порох и  веревка...
и шпага для дворян...
   - В вас нет святости...
   - Нет! Избави меня Бог от нее!..
   Они оба держались с крайней заносчивостью,  словно  готовы  были  вот-вот
взяться за оружие. Парадоксальность ответов  графа  де  Пейрака,  окрашенных
дерзкой  иронией,  приводила  канадцев  в  негодование.  Этот  человек  тоже
оказался именно таким, каким рисовала  его  молва:  черный  дьявол  рядом  с
дьяволицей, бросающий вызов своими гримасами и искрометным взглядом.
   Напряжение достигло крайней точки.
   Анжелика спустилась по ступенькам в залу и подошла к ним.
   - Сядьте к огню, судари, - сказала она мелодичным спокойным голосом. - Вы
так изнурены...
   И видя, что граф де Ломени совсем слабеет,  она  обхватила  его  рукой  и
поддержала.
   - Что делать с трупом? - прошептал Жак Виньо на ухо графу де Пейраку.
   Хозяин Вапассу знаком показал, чтобы его вынесли во  двор,  на  холод,  в
ледяной мрак.
   Другого выхода не было. Мертвым здесь не место.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

УГРОЗА

Глава 1

   Что это с ней? Может, она  слишком  мало  спала,  или  это  из-за  ночных
волнений, или, может,  во  всем  виноват  парализующий  холод,  который  все
усиливается? Проснувшись, Анжелика не в силах была шевельнуть ни  рукой,  ни
ногой.
   Она не осмеливалась шелохнуться,  боясь,  что  ее  начнет  трясти  как  в
лихорадке. Крохотное окно, затянутое вместо стекла  рыбьим  пузырем,  сплошь
было покрыто слоем инея. Сквозь него просачивался скупой свет.  Достаточный,
однако, чтобы догадаться, что час уже поздний. Обычно в Вапассу поднимались,
едва начинал брезжить рассвет... Но в это утро все спали как убитые.
   Анжелика твердила себе, что должна встать и разжечь огонь  в  очагах,  но
проходила минута за  минутой,  а  она  продолжала  пребывать  в  оцепенении,
которое, казалось ей, она никогда не сможет превозмочь.
   Она подумала - такая мысль уже мелькнула у нее однажды, на следующий день
после той ночи любви, - уж не беременна ли  она.  Это  сразу  вывело  ее  из
дремоты, хотя она и не знала, огорчаться ли ей или радоваться, как  радуется
большинство женщин, когда чувствует под сердцем зарождение новой жизни.
   Она покачала головой. Нет, это не то.
   Это что-то другое.
   Какая-то смутная тревога, почти страх словно бременем легли  на  форт.  С
тех пор как они пришли в Вапассу, она впервые испытывала такое чувство.
   И тогда она вспомнила.
   У них в доме чужие.
   Нет, конечно, она не сожалела, что они спасли их, но какой-то  внутренний
голос подсказывал ей, что вместе с ними в дом вошла угроза.
   Она поднялась тихонько, чтобы не разбудить мужа, который спал подле  нее,
как всегда, спокойным, тихим сном.
   Быстро натянув на  себя  поверх  белья  шерстяные  рейтузы  и  бумазейное
платье, она надела еще меховую безрукавку, а потом длинную накидку и наконец
почувствовала себя лучше.
   Каждую неделю они прибавляли  к  своей  "сбруе"  еще  что-нибудь  теплое.
Госпожа Жонас шутила, что к  концу  зимы  они,  все  три  женщины,  в  своих
многочисленных одежках станут такими  толстыми  и  неповоротливыми,  что  им
скорее придется не ходить, а перекатываться с боку на бок.
   Как всегда, Анжелика опоясалась своим  кожаным  поясом,  на  котором  она
всегда носила справа в кобуре пистолет, а  слева  ножны,  одни  с  кинжалом,
другие с ножом. К ним  постоянно  прибавлялись  разные  необходимые  мелочи,
которые она затыкала за пояс:  какой-нибудь  шнурок,  перчатки  для  грязной
работы, теплые рукавицы, кошелек...
   Зато, когда все было у нее под рукой, в нее  вселялась  уверенность,  что
она во всеоружии, что она готова ко всему, чего бы от нее ни  потребовали...
А один Бог знает, чего только от нее ни требовали...
   Волосы Анжелика чаще всего  закручивала  в  высокий  шиньон,  на  который
надевала плотный чепец с полями, слегка приподнятыми по бокам, - так  носили
свои чепчики богатые дамы в Ла-Рошели.
   Этот головной убор подчеркивал правильный  овал  ее  лица,  придавая  ему
строгость, суровость. Анжелика принадлежала к числу женщин,  которые  вполне
могут довольствоваться одним лишь этим столь скромным украшением. В нем  она
чувствовала  себя  непринужденно.  Выходя  во  двор,  она  надевала   иногда
широкополую шляпу темно-каштанового цвета с сиреневым пером. Правда,  редко,
потому что широкие поля шляпы не позволяли, когда  шел  снег,  набросить  на
голову меховой капюшон накидки.
   Дома она носила мягкие расшитые замшевые сапожки индейской  работы,  и  в
них было тепло. Когда она выходила во двор, она надевала кожаные  гамаши  до
колен и грубые башмаки.
   Каждый  день  свежий,  ослепительной  белизны,  накрахмаленный   отложной
воротник, а иногда даже и воротник с небольшим кружевом  обрамлял  шею  дам,
украшая  их  скромное  платье.  Только  в  этом,  если  еще  добавить,   что
накрахмаленный чепец был такой  же  белоснежный,  и  выражалось  их  женское
кокетство.
   Анжелика вышла из своей комнаты как раз  в  тот  момент,  когда  человек,
стоявший у их двери, собирался постучать к ним. И, открыв дверь, она  нос  к
носу столкнулась с Элуа Маколле.
   Старый траппер с худым, скуластым, словно вырезанным из куска  узловатого
дерева, лицом, с черной щелью беззубого рта, в своем красном колпаке,  снова
плотно нахлобученном на его оскальпированный лоб, выглядел так, что  человек
даже с более крепкими нервами мог бы вздрогнуть, увидев его в полумраке.
   Анжелика отшатнулась.
   Старик чуть не упал на нее, и  она  увидела  совсем  рядом  с  собой  его
маленькие глазки, горящие, словно светлячки.
   Это было непривычно - в такое время встретить Маколле в доме.
   Она только открыла рот, чтобы поздороваться с ним, как он, приложив палец
к вытянутым губам, знаком показал  ей  молчать.  Потом  с  изяществом  гнома
старик на цыпочках пошел к входной двери и жестом пригласил  ее  последовать
за ним.
   Слышно было, как в глубине залы, за меховыми занавесками, потягивались  и
позевывали на своих нарах мужчины. Большой камин еще не был разожжен.
   Анжелика закуталась в накидку, чтобы ее не  пронял  холод  зимнего  утра,
прозрачного, словно сапфир.
   - Что случилось, Маколле?..
   Он все еще делал ей знак молчать и продолжал осторожно продвигаться вдоль
снежного коридора, высоко поднимая ноги. Покрытый корочкой льда снег  как-то
странно попискивал под его ногами.
   Это был единственный звук, нарушавший тишину.
   На  востоке  все  было  окрашено  розовым  светом,  окаменевший  мир  уже
вырывался из ночной темноты.
   Запах дыма, как обычно, витал  в  воздухе.  Густой  и  неторопливый,  дым
тянулся сквозь щели между кусками коры, через  отверстие  в  округлой  крыше
вигвама Маколле.
   Анжелике пришлось чуть ли не на коленях  проползать  в  вигвам  вслед  за
стариком. В продымленном сумраке она не заметила ничего особенного.  Тлеющие
в очаге угли не могли как следует осветить лачугу, достаточно просторную, но
загроможденную какими-то причудливыми предметами. И когда Анжелика различила
фигуры троих индейцев, скрючившихся около  очага,  их  полная  неподвижность
сразу же показалась ей странной.
   - Вы видите? - проворчал старик.
   - Нет, пока я ничего не вижу, - сказала Анжелика, кашляя от дыма, который
драл ей горло.
   - Подождите, сейчас я вам посвечу...
   Он начал возиться со своим маленьким фонарем, сделанным из рога.
   Анжелика с опаской рассматривала лежащих под одеялами индейцев.
   - Что с ними? Они мертвы?..
   - Нет... Хуже!
   Ему наконец удалось зажечь свой фонарь.
   Маколле без  церемоний  схватил  одного  из  гуронов  за  прядь  волос  и
приподнял его голову так, чтобы яркий свет фонаря упал на его лицо.
   Индеец не сопротивлялся, безучастный, бесчувственный. Горячечное  дыхание
вырывалось из его  груди,  воспаленные,  пересохшие  губы  были  неприятного
фиолетового  цвета.  Лицо  пылало  от  жара  и  все  оказалось   испещренным
темно-красными пятнышками.
   - Оспа!.. - сказал Маколле.
   Извечный ужас, внушаемый этой страшной болезнью, искривил  губы  старика,
тайком блеснул в его взгляде под мохнатыми бровями.
   Оспа!.. Черная оспа... Ужасная оспа...
   Анжелика почувствовала, как дрожь пробежала по  всему  ее  телу.  Она  не
могла вымолвить ни слова. С расширенными от ужаса глазами она повернулась  к
Элуа Маколле, и они так и застыли, в молчании глядя друг на друга.
   Наконец старик прошептал:
   - Вот почему они свалились там  ночью.  Они  уже  были  больны  ею,  этой
красной болезнью!..
   - Что же будет? - спросила она одним дыханием.
   - Они умрут. Индейцы не переносят этой мерзости... Ну  а  мы...  Мы  тоже
умрем... Не все, конечно. Можно и выкарабкаться, но уж  лицо  у  тебя  будет
разукрашено, словно изъеденная червем кора.
   Он отпустил голову индейца, который  долго  еще  стонал,  а  затем  снова
безжизненно затих.
   Анжелика, спотыкаясь, побежала к дому. Прежде всего  она  должна  обрести
рядом с собой Жоффрея, а потом уже можно думать, что  делать.  Иначе  паника
охватит ее. А если это случится, тогда, она знала, ее достанет только на то,
чтобы схватить в охапку Онорину и, вопя от ужаса, спасаться с нею в морозном
лесу.
   Когда она вошла в залу. Кантор и Жан Ле Куеннек возились у очага:  Кантор
разжигал огонь, Жан подметал. Они поздоровались с нею ласково, весело. И при
виде их ей вдруг открылась непосильная, страшная истина.
   Они все умрут.
   Выживет только один - овернец Кловис. Он уже болел черной оспой и  выжил.
Он предаст их земле, одного за другим...  Предаст  земле?  Нет,  скорее  ему
придется положить их тела под глыбами льда в  ожидании  весны,  когда  можно
будет выкопать могилы.
   Их спальня показалась Анжелике последним убежищем,  а  здоровый,  сильный
мужчина, спящий в их постели, - последним ее оплотом перед смертью.
   Еще совсем недавно ее окружало  только  счастье.  Счастье  бесхитростное,
запрятанное, затаенное, непохожее на то, что  считает  счастьем  большинство
людей, но, несмотря на все, счастье, потому что  они  вдвоем  владели  самым
ценным, что есть на свете: жизнью, торжествующей жизнью.
   Теперь смерть вползала к ним, словно туман,  словно  дым,  стелющийся  по
полу, и, даже если они накрепко запрут все входы и  выходы,  она  все  равно
проникнет к ним. Анжелика позвала вполголоса:
   - Жоффрей! Жоффрей!
   Она не осмеливалась даже коснуться плеча мужа, уже боясь заразить его.
   Однако когда он открыл глаза и, улыбаясь, посмотрел на нее своими живыми,
темными глазами, у нее появилась безумная надежда, что и от  этой  опасности
он сумеет защитить ее.
   - Что случилось, мой ангел?
   - Гуроны мессира де Ломени больны оспой...
   Она с гордостью  отметила:  он  не  вскочил,  он  спокойно  поднялся,  не
проронив ни слова. Она протянула ему его одежду. Он пренебрег только одним -
не полежал какое-то  время,  как  любил  обычно,  потягиваясь  после  сна  с
наслаждением хищного зверя, который готовится к ежедневной битве  за  жизнь.
Он молчал.
   Да и что здесь было говорить, ведь он знал, что она не принадлежит  ни  к
числу тех женщин, которые не могут правильно оценить обстановку, ни к  числу
тех, что цепляются за пустые слова утешения.
   Он молчал, но она видела, что он напряженно думает. Наконец он сказал:
   - Черная оспа? Навряд  ли.  Ну,  предположим,  что  они  принесли  ее  из
Квебека,  что  там  сейчас  свирепствует  оспа.  Но  такие  болезни   обычно
появляются весной, с приходом кораблей. И если  в  Квебеке  никто  не  болел
оспой с осени, иначе говоря, с тех пор как замерзла река Святого  Лаврентия,
то это не может быть оспа...
   Ход  его  мыслей  показался  ей  правильным,  разумным.   Она   вздохнула
свободнее, и лицо ее порозовело.
   Прежде чем выйти вместе с ней, он положил руку на ее  плечо,  на  секунду
крепко сжал его и сказал:
   - Мужайся.

Глава 2

   В вигваме Маколле Жоффрей де Пейрак долго стоял, склонившись над больными
гуронами. Их лица были багровые. Когда  приподняли  их  веки,  увидели,  что
глаза у них словно налиты кровью. Дышали они тяжело, со свистом, и все  трое
были без памяти.
   - Они и вчера, когда их перенесли сюда, были почти в таком же  состоянии,
- объяснил Маколле. - Когда я их укладывал здесь, то решил,  что  они  такие
ошалевшие от холода.
   - Ну, так что вы об этом думаете, Маколле? - спросил Пейрак.  -  Язык  не
поворачивается произнести, а? Да, это явные симптомы оспы, не отрицаю, но мы
не видим еще характерных пустул на теле. Только красные пятнышки...
   Канадец с сомнением  покачал  головой.  Надо  ждать.  Ничего  другого  не
остается.
   Они тихонько обсудили втроем, какие меры предосторожности нужно  принять,
какие отдать распоряжения. Маколле сказал, что гуронов  он  берет  на  себя.
Водка, он хорошо знает  это  по  личному  опыту,  лучший  защитник  от  всех
повальных болезней. Он останется здесь, но с бочонком водки.
   Покачивая головой, старик признал, что даже  самые  неприятные  положения
имеют, в конце концов, и свои преимущества. Что ж, он будет пить водку,  еще
чаще - полоскать себе горло, а также протирать руки после возни с индейцами.
   Жоффрей де Пейрак сказал, что около его вигвама соорудят небольшой шалаш,
чтобы он мог там париться по-индейски. Он должен париться  и  менять  одежду
каждый раз, перед тем как войти в дом.
   - За меня не тревожьтесь, - успокоил  их  старик,  -  ведь  я  был  среди
монтанье и гуронов во время оспы, которая покосила их в 1662 году.  Я  ходил
из одной деревни в другую и везде видел только смерть. И ничего, жив. Что же
касается гуронов, то я буду поить  их  отваром  из  трав  и  поддерживать  в
вигваме огонь. Ну а что дальше, посмотрим...
   - Я приготовлю вам провизию и травы для отваров, - сказала Анжелика.
   Когда она шла по тропинке назад к дому, ей пришлось  призвать  на  помощь
все свое спокойствие.
   Наступил день, розовый, холодный, ясный.
   Войдя в залу, она вдруг  столкнулась  лицом  к  лицу  с  самым  настоящим
иезуитом. Пожалуй, более типичного  иезуита  здесь  не  сыщешь  на  сто  лье
окрест.
   Это был священник среднего роста, кругленький, с простодушным  выражением
приветливого  лица,  смеющимися  глазами,  глубокими  залысинами  на  лбу  и
роскошной густой  бородой.  Он  носил  черную  сутану,  сшитую  из  хорошего
добротного дрогета, опоясанную черным  поясом,  на  котором  болтались  нож,
кошелек, а на груди его на шелковой тесьме висел весьма внушительный  черный
крест с медными уголками. Довольно толстая шея нависала над твердым  стоячим
воротником, поверх которого был отложной воротник из белого полотна.
   - Разрешите представиться, сударыня, - сказал он. -  Я  отец  Массера  из
общины иезуитов.
   Его появление, да еще в такой момент, поразило Анжелику так,  словно  она
увидела привидение. Она отступила на несколько шагов, и, чтобы не упасть, ей
пришлось опереться о стену.
   - Но откуда вы здесь, святой отец? - пробормотала она.
   - Из этой кровати, сударыня, - ответил он, жестом указав в глубину  залы,
- из этой кровати, в которую вчера вечером вы  так  заботливо  сами  уложили
меня.
   Только теперь она поняла, что он один из тех, кого они вчера в  последнюю
минуту вырвали из лап смерти.
   Уж не его ли как раз она вчера нашла первым и  с  таким  трудом  вытащила
из-под снега? Просто она не заметила его сутаны  под  задубевшим  на  морозе
плащом.
   - Да, это именно я, - сказал он, словно угадав ее мысли. - Вы,  сударыня,
вынесли меня из леса на своих плечах. Я был  в  сознании  и  все  помню,  но
слишком закоченел, и холод настолько парализовал меня, ч