бегались слуги. Пошли за бароном в поле и за баронессой - в сад.
   Юноши отнеслись к этому радостному переполоху довольно сдержанно.
   Одному из них было пятнадцать лет, другому -  шестнадцать,  но  их  часто
принимали за близнецов, так как они были  одного  роста  и  похожи  друг  на
друга. У обоих - матовый цвет  лица,  серые  глаза,  черные  прямые  волосы,
свисавшие на  помятый,  грязный  белый  воротник  их  монастырского  платья.
Отличало их только выражение лица: у  Жослена  оно  было  более  жесткое,  у
Раймона - более скрытное.
   Пока братья односложно отвечали на  вопросы  старого  барона,  кормилица,
сияя от счастья, постелила на стол красивую скатерть,  принесла  горшочки  с
паштетом, хлеб, масло и котелок с  каштанами  нового  урожая.  Глаза  юношей
заблестели. Не дожидаясь приглашения, они уселись за стол и принялись есть -
жадно и неаккуратно, что привело в восторг Анжелику.
   Она заметила, что братья худы и бледны, что их костюмы  из  черной  саржи
сильно вытерты на локтях и коленях.
   Разговаривая, они опускали глаза. Ни тот, ни другой, казалось, не  узнали
ее, а вот она помнила,  что  некогда  помогала  Жослену  доставать  птиц  из
гнезда, так же как теперь ей самой помогает Дени.
   У Раймона на поясе висел пустой рог. Анжелика спросила, для чего он.
   - Для чернил, - ответил он высокомерно.
   - А я свой выбросил, - сказал Жослен. Пришли  со  свечами  отец  и  мать.
Барон был рад встрече с сыновьями, но немного встревожен.
   - Почему вы здесь, мальчики? Ведь вы даже на лето  не  приезжали.  Начало
зимы - несколько необычное время для каникул, не правда ли?
   - Летом мы не приехали потому, - начал объяснять Раймон, - что нам не  на
что было нанять лошадь или хотя бы отправиться в  почтовой  карете,  которая
ходит между Пуатье и Ниором.
   - И если мы сейчас здесь, то  совсем  не  оттого,  что  разбогатели...  -
продолжал Жослен.
   - ...А потому, что монахи выставили нас вон, - закончил Раймон.
   Наступило тягостное молчание.
   - Ради святого Дени, скажите, что же вы натворили, судари мои, коль скоро
вам нанесли такое оскорбление? - воскликнул старый барон.
   - Ничего. Просто уже почти два года августинцы не получали за нас  платы.
Вот они и дали нам понять,  что  вместо  нас  хотят  принять  учеников,  чьи
родители щедрее... - Барон Арман принялся ходить взад и вперед по  гостиной,
что было у него признаком крайнего возбуждения.
   - Нет, это невозможно! Если вы ни в  чем  не  провинились,  не  могли  же
монахи так бесцеремонно выставить вас за дверь: ведь вы  дворяне!  И  монахи
это знают...
   Жослен, старший из братьев, зло ответил:
   - Да, они прекрасно это знают, я даже могу повторить вам  слова  эконома,
которыми он нас напутствовал: он сказал, что дворяне  -  самые  неаккуратные
плательщики и, если у них нет денег, пусть обходятся  без  латыни  и  прочих
наук. Старый барон распрямил свою сутулую спину.
   - Мне просто трудно поверить в правдивость ваших  слов:  подумайте  сами,
ведь церковь и дворянство едины, и воспитанники монастырей  -  будущий  цвет
государства. И уж кому, как не августинцам, знать это!
   Раймон, который готовился стать  священником,  упорно  не  подымая  глаз,
ответил деду:
   - Монахи говорили нам, что бог сам указует на своих  избранников.  Может,
он счел нас недостойными?..
   - Оставь свои шуточки, Раймон! - прервал его брат. - Сейчас не время  для
этого, поверь мне. Если ты хочешь стать нищим монахом  -  дело  твое,  но  я
старший и я согласен с дедом: церковь должна уважать нас, дворян. Ну а  если
она отдает предпочтение простолюдинам, детям ремесленников  и  лавочников  -
воля ее! Она сама роет себе могилу, и ее ждет гибель!
   Оба барона, старший и младший, в один голос возмущенно воскликнули:
   - Жослен, не смей богохульствовать!
   - А я не богохульствую, я говорю то, что  есть  на  самом  деле.  В  моем
классе логики, где я  самый  младший,  а  по  успехам  второй  из  тридцати,
двадцать пять учеников - дети богатых ремесленников или  чиновников,  и  они
аккуратно вносят  плату,  а  дворян  пятеро,  и  только  двое  вносят  плату
вовремя...
   Эти слова Жослена подбодрили Армана де Сансе - выходит, он  не  одинок  в
своих бедах.
   - Ах, значит, вместе с тобой исключили еще двоих воспитанников-дворян?
   - Ничего подобного, их родители - влиятельные сеньоры,  и  августинцы  их
боятся.
   - Я запрещаю тебе так отзываться о твоих  воспитателях,  -  сказал  барон
Арман, а его старый отец пробурчал как бы про себя:
   - Слава богу, что король умер и не может видеть, что творится!
   - Да, вы правы, дедушка, слава  богу,  -  усмехнулся  Жослен.  -  Кстати,
Генриха IV убил один удалой монах.
   - Помолчи, Жослен, - вмешалась вдруг Анжелика.  -  Ты  вообще  не  мастер
говорить, а когда ты открываешь рот, то становишься похож на жабу. И  потом,
монах убил Генриха III, а не Генриха IV.
   Юноша вздрогнул и с удивлением посмотрел на кудрявую девочку, которая так
спокойно поучала его.
   - А-а, ты здесь, лягушка, болотная принцесса! Маркиза ангелов!.. Подумать
только, я даже не поздоровался с тобой, сестренка.
   - А почему ты называешь меня лягушкой?
   - Потому, что ты обозвала меня жабой. И  потом  разве  ты  не  пропадаешь
вечно в болотных зарослях, среди тростников? Или ты стала такой же послушной
и чопорной, как Ортанс?
   - Надеюсь, что нет, - скромно ответила Анжелика.  Вмешательство  Анжелики
несколько разрядило атмосферу.
   Братья поели, и кормилица убирала со  стола.  Но  обстановка  в  гостиной
по-прежнему оставалась тягостной. Каждый втайне думал  о  том,  как  устоять
перед новым ударом судьбы.
   В тишине до них донесся отчаянный плач младенца. Мать, обе тетушки и даже
Гонтран,  воспользовавшись  этим,  пошли  "взглянуть,  что  случилось".   Но
Анжелика осталась с дедом, отцом и старшими братьями,  которые  возвратились
домой с таким позором.
   Ей не давала покоя одна мысль: не утратила ли на сей раз  их  семья  свои
гражданские права? Ее так и подмывало спросить об этом, но она не  решалась.
Однако к братьям она испытывала какую-то презрительную жалость.
   Вошел старый Гийом - его не было, когда юноши  приехали,  -  и  принес  в
честь прибывших еще один канделябр. Он неуклюже поцеловал  старшего,  капнув
при этом на него  воском.  Младший  почти  надменно  уклонился  от  неловких
объятий старика.
   Но это не обескуражило старого солдата, и он без колебаний высказал  свое
мнение:
   - Давно уже пора было возвратиться. Да и на что вам зубрить латынь,  если
вы на родном-то языке едва пишете? Когда Фантина сказала  мне,  что  молодые
хозяева воротились насовсем, я сразу же подумал: вот теперь-то мессир Жослен
сможет отправиться в плавание.
   - Сержант Люцен,  неужели  я  должен  напоминать  тебе  о  дисциплине?  -
неожиданно сухо оборвал его старый барон.
   Гийом замолчал. Анжелику поразил высокомерный тон деда, в котором  она  к
тому же уловила тревогу. А старый барон обратился к старшему внуку:
   - Надеюсь, Жослен, ты уже выкинул из  головы  свои  детские  мечты  стать
моряком?
   - А почему я должен их выкинуть, дедушка? Мне даже кажется, что теперь  у
меня просто нет иного выхода.
   - Пока я жив, ты не будешь моряком! Все, что угодно, но только не это!  -
И старик стукнул своей палкой по выщербленным плитам пола.
   Жослена, казалось, сразило неожиданное вмешательство деда в его планы  на
будущее, которые он давно уже лелеял в душе. Именно они-то и помогли ему без
особого огорчения отнестись к изгнанию из монастыря.
   "Кончились все эти молитвы и зубрежка латыни, -  думал  он.  -  Теперь  я
мужчина и смогу отправиться в плавание на королевском судне..."
   Арман де Сансе попытался вступиться за сына.
   - Помилуйте, отец, почему такая непримиримость? Эта служба не хуже  любой
другой. Кстати, должен вам сказать, что в прошении, которое я недавно послал
на имя короля, я  среди  прочего  писал,  что  мой  старший  сын,  возможно,
пожелает поступить на капер или военный корабль, и просил помочь ему в этом.
   Но старый барон в гневе замахал руками. Анжелика никогда не  видела  деда
таким сердитым, даже в день его стычки со сборщиком налогов.
   - Не люблю я людей, которым земля предков жжет пятки! Что они найдут там,
за морями? Чудеса из чудес? Нет!  Голых  дикарей  с  татуированными  руками!
Старший сын дворянина должен служить в королевской армии! Вот и все!
   - А я и не мечтаю о лучшей доле, чем служить королю, но только на море, -
заметил юноша.
   - Жослену шестнадцать  лет.  Ему  уже  пора  определить  свою  судьбу,  -
неуверенно вставил его отец.
   На морщинистом лице старого барона, обрамленном небольшой седой бородкой,
отразилось страдание. Он поднял руку.
   - Да, некоторые члены нашей семьи до него определяли  свою  судьбу  сами.
Дитя мое, неужели и  вы  обманете  мои  надежды!  -  с  невыразимой  горечью
воскликнул он.
   - Простите, отец, я вовсе не хотел  воскрешать  в  вашей  душе  тягостные
воспоминания, - виновато проговорил барон Арман. - Ведь  сам  я  никогда  не
помышлял об иных землях, я даже выразить не в силах, как привязан я к нашему
родному Монтелу. Но я и сейчас еще помню, каким тяжелым  и  ненадежным  было
мое положение в армии. Когда нет  денег,  даже  знатность  рода  не  поможет
достичь высоких чинов.  Я  погряз  в  долгах,  и,  чтобы  прокормиться,  мне
случалось продавать всю свою экипировку - коня, палатку,  оружие  -  и  даже
отдавать  внаймы  своего  слугу.  Вспомните,  сколько  отличных  земель  вам
пришлось превратить в деньги, чтобы обеспечить мое содержание в армии...
   Анжелика с большим интересом следила за разговором. Она никогда не видела
моряков, но жила в краю, куда по долинам Севра и Вандеи доносилось призывное
дыхание океана. Она знала, что со всего  побережья  от  Ла-Рошели  до  Нанта
через Сабль д'Олонн уходили  рыбацкие  суда  в  дальние  страны,  где  живут
красные, как огонь, и полосатые, как кабаны, люди.  Рассказывали  даже,  что
один бретонский матрос из Сен-Мало привез во Францию дикарей, у  которых  на
голове вместо волос росли перья, как у птиц.
   О, если бы она была мужчиной, она бы не  стала  спрашивать  разрешения  у
деда!.. Уж она-то давно уехала бы и увезла с собой в Новый Свет  всех  своих
ангелочков.

***

   На следующее утро Анжелика бродила по двору, когда  крестьянский  мальчик
принес барону Арману какой-то измятый клочок бумаги.
   - Это от эконома Молина, он просит меня заехать к нему, -  сказал  барон,
давая знак конюху седлать его лошадь. - Я вряд ли вернусь к обеду.
   Баронесса де Сансе в соломенной шляпке, надетой  поверх  косынки,  -  она
собиралась идти в сад - поджала губы.
   - Нет, это просто неслыханно! - вздохнула  она.  -  В  какие  времена  мы
живем! Допустить, чтобы какой-то простолюдин-гугенот позволял себе  так  вот
запросто  вызывать  к  себе  вас,  прямого   потомка   Филиппа-Августа?   Не
представляю себе, какие достойные вашего звания дела может иметь дворянин  с
экономом соседнего замка? Опять, должно быть, эти мулы...
   Барон ничего не ответил жене, и она ушла, покачивая головой.
   Во время этой сценки  Анжелика  проскользнула  в  кухню,  где  лежали  ее
башмаки и накидка.
   Потом она направилась в конюшню к отцу.
   - Отец, можно я поеду с вами? - попросила  она  с  самой  обворожительной
гримаской.
   Он не мог отказать и посадил  ее  к  себе  в  седло.  Анжелика  была  его
любимицей. Он находил ее очень красивой и иногда в мечтах представлял  себе,
что она выйдет замуж за герцога.

Глава 4

   Был ясный осенний день, и на голубом небе вырисовывалась багряная  листва
не потерявшего еще своего пышного убора леса.
   Когда они  проезжали  мимо  главных  ворот  усадьбы  маркиза  дю  Плесси,
Анжелика  пригнулась,  чтобы  увидеть  стоящий  в  конце  каштановой   аллеи
очаровательный белый замок Плесси-Бельер, который отражался в пруду,  словно
фантастическое облако. Вокруг царила тишина, и построенный в стиле Ренессанс
замок, покинутый хозяевами ради жизни при дворе, казалось, дремал, окутанный
тайнами своего парка и сада. По пустынным  аллеям  бродили  лани,  забредшие
сюда из Ньельского леса.
   Эконом Молин жил в двух лье от замка, у одного из  въездов  в  парк.  Его
добротный, крепкий дом  из  красного  кирпича  под  голубой  крышей  казался
бдительным стражем легкого палаццо, итальянское изящество которого  все  еще
поражало местных жителей, привыкших к мрачным феодальным твердыням.
   Молин выглядел под стать своему дому. Суровый, богатый, уверенный в своих
правах и в своей власти, он фактически  являлся  хозяином  огромной  усадьбы
Плесси-Бельер, владелец которой постоянно отсутствовал. Лишь иногда,  раз  в
два  года,  в  охотничий  сезон  осенью  или  во  время  цветения  ландышей,
кавалькада  сеньоров  и  дам  со  своими  каретами,  лошадьми,   борзыми   и
музыкантами заполняла Плесси. Несколько дней проходили в сплошном празднике.
Развлечения этого блестящего общества немного ужасали мелких дворян-соседей,
которых  приглашали  в  замок,  чтобы  посмеяться  над   ними.   Затем   все
возвращались в Париж, а замок под неусыпным оком эконома вновь погружался  в
тишину.
   Заслышав цокот копыт, Молин вышел во двор и несколько раз низко склонился
перед гостями в привычном  поклоне,  что  при  его  лакейской  должности  не
составляло для него особого  труда.  Анжелика,  знавшая,  каким  жестоким  и
спесивым может быть Молин, не поддалась на эту лесть, но барону  Арману  она
явно доставила удовольствие.
   - У меня сегодня выдалось свободное утро, дорогой Молин, и я подумал, что
незачем откладывать наше свидание...
   - Премного вам благодарен, мессир барон.  Я  боялся,  не  сочтете  ли  вы
дерзостью с моей стороны, что я послал вам приглашение со слугой.
   - Меня это ничуть не оскорбило. Я знаю, что  вы  избегаете  появляться  в
нашем доме из-за моего отца, который упорно видит в вас опасного гугенота.
   - О, вы  так  проницательны,  мессир  барон!  Действительно,  мне  бы  не
хотелось вызвать недовольство мессира де Ридуэ и госпожи баронессы, ведь она
очень набожна. Поэтому я предпочитаю принимать вас у себя и надеюсь, что  вы
и ваша маленькая барышня окажете мне честь разделить с нами трапезу.
   - Я уже не маленькая, - живо возразила Анжелика. - Мне десять с половиной
лет, и у нас есть еще  моложе  меня:  Мадлон,  Дени,  Мари-Аньес  и  братик,
который недавно родился.
   - Прошу мадемуазель Анжелику извинить  меня.  И  впрямь,  когда  в  семье
столько малышей, от старших требуется и рассудительность, и зрелость  мысли.
Я был бы счастлив, если б моя дочь Бертиль подружилась с вами, ведь монахини
из монастыря, где она воспитывается, твердят мне, что у нее - увы! - куриные
мозги и от нее многого ждать не приходится.
   - Вы преувеличиваете, Молин, - из вежливости запротестовал барон Арман.
   "На этот раз я согласна с Молином", - подумала Анжелика.  Она  ненавидела
его лицемерную смуглянку дочь.
   Чувства, которые она испытывала к Молину, было трудно определить. С одной
стороны, он вызывал у нее неприязнь, с другой - даже некоторое уважение, что
объяснялось, скорее всего, благополучием, которым веяло от  него  и  от  его
дома. Он носил темные костюмы из добротной ткани, и,  наверно,  их  отдавали
или, вернее, продавали до того, как они начинали терять вид. На ногах у него
были туфли с пряжками, на довольно высоком каблуке, по последней моде.
   И ели они вкусно. Маленький носик Анжелики сразу уловил приятный  аромат,
едва они вошли в сверкающую чистотой залу с выложенным плитками полом, дверь
из которой вела в кухню. Жена Молина в глубоком реверансе погрузилась в свои
юбки и тут же снова занялась стряпней.
   Эконом провел гостей в небольшой кабинет и приказал принести туда  свежей
воды и графин вина.
   - Мне нравится это вино, - сказал он, подняв стакан, - оно из  винограда,
растущего на косогоре, который долгое время был заброшен. Хороший уход  -  и
вот в прошлом году я уже собрал там урожай.  Конечно,  вина  Пуату  уступают
винам Луары, но они весьма тонкие. Помолчав, он добавил:
   - Я не  могу  даже  выразить,  мессир  барон,  как  я  счастлив,  что  вы
откликнулись на мое приглашение и приехали сюда.  Это  для  меня  счастливый
знак, и я надеюсь, что задуманное мною дело закончится благополучно.
   - Вы как будто подвергаете меня своего рода испытанию?
   - Не гневайтесь на меня за это, мессир  барон.  Я  не  могу  похвастаться
образованием, я обучался всего-навсего у деревенского кюре.  Но  скажу  вам,
чванство  некоторых  дворян  никогда  не  казалось  мне  доказательством  их
большого ума. А чтобы говорить о делах, даже самых незначительных, требуется
ум.
   Барон откинулся на спинку мягкого стула и  с  любопытством  посмотрел  на
своего собеседника. Его слегка беспокоило, о чем собирается говорить  с  ним
этот человек, чья репутация была отнюдь не безупречной.
   Ходили слухи, что он очень богат. В  первые  годы  своей  службы  он  был
жесток с крестьянами и испольщиками, но в последнее время старался держаться
мягче даже с самыми неимущими крестьянами.
   Никто толком не  знал  причины  этих  перемен  и  его  столь  неожиданной
доброты. Крестьяне не доверяли ему, но так  как  с  некоторых  пор  он  стал
сговорчивее в вопросах об оброке и других повинностях, налагаемых королем  и
маркизом, то к нему относились с уважением.
   Злые языки болтали, будто он делал это, чтобы ввести в долги своего вечно
отсутствующего хозяина. Тем более что маркиза и ее сын Филипп интересовались
своей усадьбой не больше, чем сам маркиз.
   - Если верить людям, то вы скоро сможете приобрести все замки дю  Плесси,
- пожалуй, слишком прямолинейно сказал Арман де Сансе.
   - Все это наговоры, мессир барон. У меня не  только  нет  иных  помыслов,
кроме как оставаться преданным слугой своего хозяина маркиза, но я и не вижу
для себя особой выгоды в этом приобретении. А  чтобы  окончательно  рассеять
ваши сомнения, скажу вам - и это не будет нарушением долга с моей стороны, -
что поместье уже заложено!
   - Только не предлагайте мне купить его, у меня нет на это средств...
   - Я далек от этой мысли, мессир барон... Еще немного вина?..
   Анжелике наскучил  разговор  мужчин,  и  она,  незаметно  выскользнув  из
кабинета, направилась в большую залу, где госпожа  Молин  раскатывала  тесто
для огромного  сладкого  пирога.  Она  улыбнулась  девочке  и  протянула  ей
коробку, от которой исходил восхитительный запах.
   - Возьмите, деточка, покушайте. Это засахаренный дягиль. Видите,  он  ваш
тезка. Я его  приготовляю  сама  на  хорошем  белом  сахаре,  и  он  у  меня
получается вкуснее, чем у монахов  в  монастыре,  они-то  берут  неочищенный
сахар. И уж конечно, парижские кондитеры не очень-то ценят их  варево,  ведь
оно теряет всякий аромат, потому что монахи готовят его в тех же котлах, что
суп и кровяную колбасу, и даже не вымоют их как следует.
   Слушая госпожу Молин, Анжелика с наслаждением откусывала  кусочки  липких
зеленых стебельков. Так вот во что превращаются после варки  эти  большие  и
крепкие болотные растения, в запахе которых ей всегда чудилась горечь.
   Анжелика восхищенно оглядывалась по сторонам. Мебель блестела. В углу,  у
двери в кабинет, стояли часы. Ее дед говорил, что  часы  -  это  изобретение
дьявола. Девочке захотелось получше рассмотреть их и послушать,  о  чем  они
шепчут, и она подошла к кабинету, где  продолжали  беседовать  мужчины.  Она
услышала, как ее отец говорил:
   - Клянусь святым Дени, Молин, вы меня поражаете! О  вас  всякое  говорят,
но, в общем, все сходятся на том, что вы человек самобытный  и  у  вас  есть
чутье... Однако то, что я услышал от вас сейчас, - абсолютная утопия!
   -  Что  же  в  моем  предложении,  мессир  барон,   кажется   вам   таким
безрассудным?
   - Ну подумайте сами! Зная, что я занимаюсь разведением мулов и мне  путем
скрещивания  удалось  вывести  довольно  хорошую  породу,   вы   п