имых катастроф.
   - Банды господина де Ламориньера будут истреблены.  Тщетно  ожидать,  что
подымятся все в Пуату. Католики пропустят армию, потому что боятся и потому,
что не любят протестантов и не прочь поживиться  за  их  счет.  И  вновь  мы
увидим - да мы их видим уже сейчас  -  ужасы  гражданской  войны,  сожженные
посевы,  детей  на  солдатских  пиках...  На  много  лет   Пуату   останется
измученной, опустошенной провинцией, вытолкнутой на задворки  королевства...
Тщеславная и безумная женщина, вы этого добиваетесь?
   Она бросила на него хмурый, загадочный взгляд, но не сказала ни слова.
   - Да, вы хотели этого, - безжалостно настаивал  старик.  -  Вы  могли  бы
сделать разумный выбор, но вы  повиновались  капризам  своей  натуры,  своим
незамысловатым желаниям. Вы всегда служили воплощением лучшего,  что  родила
наша земля. Теперь же потворствуете самым низменным ее стихиям. А именно вам
было по силам сдержать аппетиты семейства Ламориньер, этих фанатичных скотов
или суеверных бродяг. Одно ваше появление приводит их в транс.
   - Разве это моя вина, что мужчины не  могут  пропустить  юбки,  чтобы  не
загореться? Вы несправедливы, Молин. Вспомните: я долго  управляла  здешними
владениями, даже жила здесь, после того как овдовела. И не  вносила  никакой
смуты...
   - Тогда вы были придворной дамой, такой, как все другие... Вы не  отдаете
себе отчета, что вы сейчас делаете. Что сегодня  зависит  от  одного  вашего
взгляда... На  Востоке  вы  приобрели  какой-то  дар  очаровывать,  казаться
таинственной  и  еще  не  знаю  что...  Послушали  бы  вы,  что   за   байки
распространяют о вас повсюду! Говорят, раньше вы были  нечистой  силой,  вас
видели то там, то здесь, во многих местах одновременно. И будто бы там,  где
вы проходили, урожай становился богаче (все потому, что вы повсюду слонялись
с бандой мелких ленивых воришек, которые клялись и божились вашим именем). А
теперь, когда вы шастаете ночью  по  лесам,  эти  болваны  толкуют,  что  вы
явились освободить Пуату своей магической властью  и  привести  провинцию  к
процветанию.
   - Вы рассуждаете, как Валентен, мельник.
   - Кстати, о мельнике, - проскрежетал Молин. - Еще один простофиля из тех,
кому вы кружили голову у Камня Фей, когда вам  было  десять  лет!  Недалекий
умом скупердяй... Теперь я подозреваю, что и здесь  ваши  чары  не  потеряли
власти. Кого же вы, госпожа дю Плесси, определите  себе  в  любовники  после
мельника? Чей черед?
   - Господин Молин, вы переходите все границы! - с достоинством  произнесла
Анжелика. Но вместо вспышки ярости, к которой он приготовился, выражение  ее
лица смягчилось, и она продолжала с чуть тронувшей губы улыбкой:
   - Нет, не пытайтесь пробудить у меня угрызения совести, ссылаясь  на  мою
репутацию скверной девчонки. Я была чистым ребенком. И вы это знаете, Молин.
Вы продали меня девственницей графу де Пейраку  и..,  вы  в  этом  тогда  не
сомневались, иначе никогда не пошли бы  на  подобный  торг.  О,  Молин!  Как
хотела бы я вообще не дожить до зрелости! Вернуть те простые радости,  покой
и легкость  в  душе.  Но  путь  в  детство  закрыт,  эта  страна,  куда  нет
возврата...  Там  Валентен  приносил  мне  букетики  незабудок,   Никола   -
землянику. Мы танцевали вокруг Камня Фей, а луна вставала над деревьями. Это
было невинно и так красиво! Там не было греха! Но позднее я не смогла пройти
по старым следам, не замарав их кровью, злобой и страстью. Может, я сошла  с
ума? Мне казалось что родная земля меня защитит...
   - Земля - самка. Она служит тем, кто ее защищает и  оплодотворяет,  а  не
тем, кто ее разоряет. Послушайте, дитя мое...
   - Я не ваше дитя.
   - Напротив.., в каком-то  смысле...  Вы  отправитесь  к  королю,  и  сюда
вернется мир.
   - Вы, реформат, требуете, чтобы я  предала  людей  вашей  секты,  которым
обещала поддержку?
   - Вы не предадите их, а спасете. Вы сейчас здесь, в вашем поместье, но на
дубах по всей округе уже не сосчитать повешенных. Женщины плачут  от  стыда,
обесчещенные жестокими скотами. Дети отданы на немилость этих  варваров,  их
бросают в огонь! Во многих местах урожай загублен. Этот кошмар разрастается,
поскольку солдаты одержимы страхом. Когда к ним прибудет  подкрепление,  они
приумножат злодейства, мстя за свой страх. Это  будет  избиение,  тем  более
ужасное, что остальная Франция и сам король  не  узнают  о  нем.  Оно  будет
проводиться без шума под началом ловких господ из конгрегации Святых  Даров,
приближенных к трону. Король не увидит кровавых следов зверства, ему покажут
лишь длинные списки обращенных. Только вы можете их спасти. В  вашей  власти
обратиться к королю, предупредить его о  том,  что  замышляется  против  его
подданных. Вас он выслушает. Вам поверит. Одной вам. Ведь, несмотря на  ваши
проступки и непослушание, вы внушили ему безграничное доверие. Еще и поэтому
он вас так добивается. Вы будете всемогущей...
   Он наклонился к ней:
   - ..Вы добьетесь, чтобы Монтадура повесили. Чтобы де Марильяка  подвергли
опале. Вы освободите короля от влияния  кровожадных  святош...  И  на  наших
полях воцарятся мир, справедливость и трудолюбие...
   - Молин, - простонала она, -  вы  подвергаете  меня  ужасному  искушению.
Самому худшему...
   Она смотрела на него, как некогда, когда  он  убеждал  ее  ради  спасения
семьи выйти замуж за страшного незнакомца, за калеку, по слухам,  одержимого
дьяволом.
   - Вы будете всемогущи! - повторил он... - Сейчас вы думаете о  том  часе,
когда придется принести вассальную клятву. Подумайте же  о  другом,  который
придет вслед за этим! О словах короля... Вы же  знаете,  что  они  не  будут
жестокими.
   "Мое сокровище, мое несносное дитя, незабвенная..."
   В полусумраке версальского  утра,  когда  проклятая  церемония  останется
позади, когда ее губы смолкнут после возмущенных  криков  -  а  может  быть,
видения ночи исторгнут из ее груди пронзительные стоны, как  у  преступника,
которого навсегда метят раскаленным клеймом, - король склонится над ней.
   Она еще  будет  полусонной,  расслабленной  -  ах,  как  знакомы  ей  эти
мгновения  чудесной  томности  всего  существа,  бесконечного  отдохновения!
Вероятно, в полудреме она будет наслаждаться  вновь  обретенной  роскошью  и
негой. Под лаской она  почти  проснется,  с  бессознательным  сладострастием
шевелясь в облаке кружев, и вдруг  широко  раскроет  глаза  навстречу  лучам
зари, льющимся в окно спальни. Она увидит его - и не станет  сопротивляться.
И она выслушает  его  наконец,  после  стольких  лет  бегства,  пойманная..,
плененная... А он будет твердить ей вполголоса, как приказ, как  заклинание:
"Анжелика.., вы и я вместе.., мы непобедимы..."
   В растерянности она поникла головой:
   - Это чудовищно, - прошептала она.  -  Как  если  бы  вы  предлагали  мне
умереть, отказаться от всех надежд...
   Внезапно ей показалось, что она  уже  пережила  однажды  подобную  сцену.
Конечно же, да! То был спор с Османом Ферраджи, который убеждал ее  уступить
марокканскому султану. Она не подчинилась... А он уничтожил  всех  евреев  в
меллахе и посадил на кол всех рабов...
   Так везде, на всех широтах есть тираны  и  угнетаемые,  зависящие  от  их
капризов. Таков неизменный закон...
   Снаружи падал легкий дождь, шумел лес, доносились звонкие крики Флоримона
и Шарля-Анри, убегающих от потоков воды.
   Интендант подошел к секретеру, взял листок бумаги, перо,  чернильницу  и,
вернувшись, положил их перед Анжеликой.
   - Пишите... Пишите королю. Я вечером уеду. Я доставлю письмо.
   - Что же мне сказать ему?
   - Правду. Что вы отправитесь к нему,  покорившись  его  приказу.  Что  вы
сделаете это не из сожаления о том, что  было,  не  под  тяжестью  угрызений
совести, а потому, что вокруг вас ни за что мучают его вернейших  подданных.
Что вы возвратитесь в Версаль только после того, как  выведут  из  провинции
драгун  господина  де  Марильяка  и  солдат   министра   Лувуа.   Тогда   вы
засвидетельствуете ему свою покорность,  притом  нижайшую  и  в  выражениях,
желаемых Его Величеством, поскольку признаете его справедливость, доброту  и
терпение...
   Она  принялась  лихорадочно  писать,   воспламеняясь   духом   страстного
обличения бесчинств,  творимых  в  ее  родном  Пуату.  Она  перечислила  все
унизительные и жестокие меры,  примененные  к  ней  самой.  Рассказала,  как
пьяный  солдафон  издевался  над  ее  близкими.  Красочно   описала   манеры
Монтадура,  а  также  действия  господ   Марильяка,   Солиньяка   и   Лувуа.
Перечислила, где и что делают  королевские  войска,  упомянула  о  ширящемся
неотвратимом восстании крестьян, попросила о  милости  к  ним,  и  пока  она
писала, лицо молодого короля стояло перед  ее  глазами.  Король  виделся  ей
внимательным и серьезным в ночной тиши его рабочего кабинета.
   - Он не мог желать этого, - сказала она Молину.
   - Не обольщайтесь -  мог,  но  только  не  отдавая  себе  в  том  отчета.
Обращение протестантов - его заветная цель, она кажется ему искуплением  его
собственных грехов. Чтобы не знать, какими средствами достигается эта  цель,
он закрывает глаза и уши. Вы постараетесь побудить его к прозрению...
   Закончив писать, Анжелика почувствовала себя  разбитой.  Молин  запечатал
письмо.  Она  вышла  проводить  старика.  Ей  было  не   по   себе,   что-то
подозрительное чудилось в молчании  полей.  Временами  ветер  доносил  запах
дыма.
   - Вот опять где-то горят хлеба, - вздохнул Молин, усаживаясь на лошадь. -
Монтадур со своими людьми отступает к Сгондиньи, сжигая все на  своем  пути.
Пока ему мешает Ланселот де Ламориньер, но его отряды могут не  выдержать...
А Патриарху пришлось отойти к Гатину, чтобы встретить там войска Лувуа.
   - Вы надеетесь благополучно проехать?
   - Я захватил оружие, - он показал на рукоять пистолета, скрытую плащом.
   И Молин пустился в дорогу. Старый слуга верхом на муле сопровождал его.
   Перед замком Флоримон прыгал на одной ноге, толкая  перед  собой  круглый
камешек. Он подбежал к Анжелике сияющий от радостного возбуждения:
   - Матушка, теперь надо уезжать!
   - Почему? Куда?
   - Далеко, очень далеко, - он показал куда-то  за  горизонт,  -  в  другую
страну. Здесь нельзя оставаться. Солдаты могут вернуться, а обороняться  нам
нечем. Я осмотрел старые кулеврины на укреплениях. Это игрушки,  к  тому  же
ржавые. Они ни на что не годны. Я хотел привести их в порядок,  но  чуть  не
взлетел на воздух вместе с ними... Ну вот, видите, надо уезжать...
   - Ты сошел с ума. Откуда у тебя подобные мысли?
   - Но.., я смотрю вокруг, - объяснил  подросток,  пожав  плечами.  -  Идет
война, и она только начинается, как мне кажется.
   - Ты что, боишься войны?
   Он покраснел, и в его черных глазах она прочла презрительное удивление.
   - Я не боюсь сражаться, если вы это хотите спросить. Но  вот  что:  я  не
понимаю - с кем. С протестантами, которые не  желают  подчиниться  королю  и
обратиться в католичество? Или против солдат короля, которые оскорбляют  вас
в вашем же доме? Не знаю... Это скверная война. Вот почему я хочу уехать.
   Впервые он заговорил серьезно. До сих пор он казался ей таким беспечным!
   - Не забивай этим голову, Флоримон, - сказала она. - Думаю, все уладится.
Послушай, а ты бы не хотел.., вернуться в Париж?
   - Честное слово, нет! - выпалил он неожиданно. - Слишком многие  мне  там
льстили и ненавидели меня, потому что король любил вас. С  меня  хватит!  Но
отсюда я бы предпочел уехать. Мне скучно здесь. И все не нравится.  Я  люблю
только Шарля-Анри...
   "А меня?" - чуть не вскрикнула она. Сердце ее сжалось.
   Теперь он ей мстил за то, что  она  его  только  что  оскорбила.  И  еще,
безотчетно, - за то, что увлекала его на путь без выхода.
   "Один Бог знает, сколько я жертвовала и  боролась  рада  сыновей!  И  вот
снова приношу себя в жертву".
   Не сказав ни слова, она пошла  к  крыльцу.  Послание  королю  сделало  ее
раздражительной. Она не нашла  в  себе  мужества,  чтобы  говорить  мягче  и
вселить больше уверенности в душу сына. "Удивительно, как дети ускользают  у
нас сквозь пальцы,  -  думала  она.  -  Кажется,  что  знаешь  их  насквозь,
заслужила их дружбу, и вот.., достаточно отлучиться..."
   До отплытия Анжелики на Крит он бы так не ответил, не усомнился бы в ней.
Но теперь он достиг  возраста,  когда  начинают  интересоваться  собственным
будущим. Если то, что она узнала про ислам, так изменило ее,  почему  же  не
мог подействовать на мальчика год, проведенный в иезуитском коллеже? У  души
свои дороги и перепутья, ее не воротишь назад.
   Она услышала за спиной быстрые шаги Флоримона.  Он  положил  ей  руку  на
локоть и настойчиво повторил:
   - Матушка, нужно уезжать!
   - Но куда ты, мой милый, хочешь уехать?
   - Есть много мест, куда можно отправиться. Мы все обсудили с  Нафанаилом.
Я возьму с собой Шарля-Анри.
   - Нафанаил де Рамбур?
   - Да, это мой друг. Когда я раньше бывал в Плесси, мы все время проводили
вместе.
   - Ты мне об этом никогда не рассказывал.
   Он поднял брови, и лицо его приняло  двусмысленное  выражение.  Очевидно,
было много такого, чего он ей никогда не говорил.
   - Если вы не желаете трогаться, тем хуже! Но я увезу Шарля-Анри.
   - Ты говоришь  глупости,  Флоримон.  Шарль-Анри  не  может  покинуть  это
поместье, поскольку является его наследником.  Замок,  парк,  леса  и  земли
принадлежат ему и должны перейти к нему после достижения совершеннолетия.
   - А что есть у меня?
   Она посмотрела на него, и сердце ее снова сжалось: "У  тебя  нет  ничего.
Сын мой, мой прекрасный, гордый сын!.."
   - У меня нет ничего?
   Его тон выдавал неуверенность. Он надеялся, несмотря ни на что.  Молчание
матери открыло ему истину, о которой он и так уже стал догадываться.
   - У тебя будут деньги, которые я вложила в торговые предприятия...
   - Да нет, мои владенья, мое собственное наследство, где они?
   - Ты же хорошо знаешь... - начала она.
   Он резко отвернулся и стал смотреть вдаль.
   - Вот из-за этого я и хочу уехать.
   Она положила руку на его плечо, и они медленно возвратились в  замок.  "Я
пойду к королю, - мечтала она. - Я поднимусь по Большой  галерее,  одетая  в
черное, под торжествующими издевательскими взглядами придворных, я встану на
колени... Я отдамся королю... Но потом  я  заставлю  вернуть  твой  титул  и
наследство... Я грешна перед тобой, мой мальчик, в том, что пожелала уберечь
мою женскую свободу. Не было выхода..." Она крепко прижала его  к  себе.  Он
поглядел на нее, пораженный. И тут впервые после его возвращения  они  нежно
улыбнулись друг другу.
   - Пойдем, сыграем партию в шахматы.
   Это было одно из страстных увлечений ее  ребенка.  Они  устроились  около
окна за большой доской с клетками из черного и  белого  мрамора,  подаренной
одному из сеньоров дю Плесси королем Генрихом II. Фигуры были из слоновой  и
оленьей кости. Флоримон расставил их и склонился над доской,  сосредоточенно
сжав губы.
   Анжелика глядела в окно на вытоптанную лужайку, на  поваленные  драгунами
деревья редких пород. (Их срубили на топливо из чистого вандализма: дровяной
склад был в двух шагах.) Ее жизнь была похожа на этот разоренный  парк.  Она
так и не смогла  упорядочить  свое  существование.  Необычайные  переживания
затопляли ее целиком, и не в ее силах  освободиться  от  их  власти.  Здесь,
около еще не окрепшего сына, которого ничто не могло защитить, она осознала,
как  слаба  одинокая  женщина,   лишенная   покровительства.   Некогда   она
чувствовала себя готовой на все, чтобы победить.  Ныне  это  "все"  вызывало
только горечь. Она знает цену тщеты человеческой. Из ислама она усвоила, что
лишь осуществление всего, что есть человек, дает ему согласие с самим собой.
   Ей же предстояло отдаться королю.  Совершить  худшее  из  предательств  -
отречься от собственной души.
   - Ваш ход, матушка, - сказал Флоримон. - Если вы доверяете мне, я бы  вам
посоветовал пойти ферзем.
   Анжелика ответила  бледной  улыбкой  и  пошла  ферзем.  Флоримон  обдумал
сложный маневр, потом подвинул фигуру и поднял глаза.
   - Я знаю, тут не совсем ваша вина, -  сказал  он  мягким,  рассудительным
голосом, каким, должно быть, говорил в коллеже. - Не так легко  разобраться,
когда столько людей желают вам зла, потому что вы  красивы.  Но  думаю,  что
надо уехать, пока не станет слишком поздно.
   - Все не так просто, дружок. Ты сам это видишь. Куда нам  отправиться?  Я
только что проделала очень длинное путешествие, Флоримон. Меня  преследовали
невероятные опасности. И пришлось в конце  концов  возвратиться,  так  и  не
найдя того, кого я искала...
   - Я сам найду его! - воскликнул сын.
   - Не будь самонадеян. Это дорого обходится.
   - Я вас не узнаю, - сурово  заметил  он.  -  Разве  не  вас  я  провел  в
подземелье, когда вы решили разыскать отца?
   Анжелика разразилась смехом:
   - Ох, Флоримон! Мне нравится твоя настойчивость. Ты имеешь право  ворчать
на меня, но видишь ли...
   - Если бы я это знал, я бы сопровождал вас вместо того, чтобы  торчать  в
проклятом коллеже. Вдвоем мы бы добились успеха.
   - Какой ты самонадеянный, - повторила она с нежностью. -  Ты  не  отдаешь
себе отчета в опасностях и трудностях такого путешествия. Ты слишком  молод.
Надо каждый день добывать еду, искать кров, свежих лошадей, да мало  ли  что
еще! Нужны деньги, чтобы платить за все это.
   - У меня довольно увесистый кошелек. Я копил.
   - В самом деле? А когда он опустеет? Люди жестоки, Флоримон.  Они  ничего
не дают даром. Придет время, и ты вспомнишь мои слова.
   - Хорошо, - подросток с явным раздражением пожал плечами. - Я понял. Я не
возьму с собой Шарля-Анри, потому что действительно он - слишком мал,  чтобы
достойно встретить все трудности, и к тому же у него наследство. Но  я  хочу
найти отца и Кантора. Я знаю, где они.
   Анжелика застыла с шахматной фигурой в руке.
   - Что ты сказал?
   - Да, я знаю, потому что видел их во сне этой ночью. Они  в  стране,  где
много радуг. Это странная страна. Всюду  клубятся  облака,  меняя  цвета.  И
среди цветного тумана я увидел отца. Я его плохо различал. Он был  похож  на
призрак, но я-то знал, что  это  он.  Я  хотел  к  нему  подойти,  но  туман
сомкнулся перед ним. И вдруг я вижу, что стою  в  воде.  Это  было  море.  Я
никогда не видел моря, но такие волны могут быть только там.  Они  двигались
туда и обратно, и пена захлестывала мои ноги. Волны  становились  все  выше.
Наконец я увидел громадную волну и на ее вершине - Кантора. Он  мне  кричал:
"Иди сюда, Флоримон, ты не представляешь, как тут забавно!"
   Анжелика вскочила, оттолкнув стул. По спине струился ледяной  пот.  Слова
Флоримона напомнили ей ее ночные  видения,  смысла  которых  она  не  хотела
понимать. СМЕРТЬ! Это смерть двух любимых ею существ,  блуждавших  теперь  в
царстве теней.
   - Замолчи, - простонала она, - То, что ты говоришь, ужасно!
   Она убежала в свою комнату. Села, сжав голову руками,  перед  секретером.
Чуть позже дверь тихонько приоткрылась и впустила сына.
   - Я все обдумал, матушка.  Наверное,  мне  следует  отправиться  к  этому
ДРУГОМУ морю. В коллеже я узнал, что, кроме Средиземного, есть  еще  море  -
это Западный океан. Его называют Атлантическим, потому что  он  простирается
над затонувшим континентом Атлантидой. Арабы зовут его Морем сумерек,  может
быть там...
   - Флоримон, - взмолилась она. - Мы поговорим об  этом  позже.  Но  теперь
оставь меня, а то.., а то я вынуждена буду дать тебе пару пощечин.
   Подросток посмотрел на нее хмуро и вышел, хлопнув дверью.
   Двигаясь, словно в забытьи, Анжелика открыла ящик секретера. На глаза  ей
попалось письмо короля - то самое, которого она не захотела прочесть.
   "...Моя незабвенная, откажитесь от ваших сумасбродных  причуд.  Вернитесь
ко мне, моя Анжелика, вспомните, как в минуту отчаяния вы призывали  меня  и
просили о прощении через посредничество благочестивого  отца