атроса,  так  и  не
доехала до Голдсборо и должна была находиться в бухте Каско, где, по слухам,
она осталась с больными и ранеными. Во-вторых, его сын  Кантор,  доставив  в
Голдсборо шлюп с английскими беженцами, отправился  на  борту  все  того  же
"Ларошельца" вместе с капитаном Ле  Галлем  в  вышеупомянутую  бухту,  чтобы
разыскать и увезти свою мать.
   Граф несколько успокоился по поводу жены, но в то же время его  тревожили
бесконечные трудности, неразбериха,  непонятные  действия  одних  и  других.
Сперва он думал немедленно пуститься вдогонку за сыном, но затем, видя,  как
лихорадит все побережье, решил выждать.
   Встреча на реке Кеннебек с  человеком  с  корабля  "Камби",  которому  он
подарил жемчуг, продолжала его тревожить.  А  корабль  с  оранжевым  флагом?
Неужели эти люди соврали ему? Может быть, они плохо  поняли  смысл  какой-то
информации, переданной в тумане с другого судна?
   Чтобы разобраться в этом ребусе, надо было дождаться возвращения Анжелики
и Ле Галля. Главное, чтобы она осталась живой и  здоровой,  но  в,  этом  он
сможет убедиться, лишь когда заключит ее в свои объятия.
   Все это было четыре дня тому  назад.  Теперь,  спеша  достигнуть  вершины
Мон-Дезер, он был движим  тайной  надеждой  первым  увидеть  далекий  парус,
который наконец принесет ему успокоение.
   Вслед за ним по склону шли два его товарища, перешучиваясь  между  собой,
невзирая на сильный ветер. Первый - Жиль Ванерек, выходец  из  потомственной
протестантской семьи, отличался живым и веселым нравом, но предпочитал нести
службу королю Франции подальше от Парижа. На  нем  были  камзол  из  желтого
сатина с пуговицами из настоящих  золотых  пистолей,  шелковые  штаны  цвета
сливы,  зеленые  плиссированные  чулки.  Лоб  его  был  повязан  платком   с
цветочками, на котором красовалась шляпа, украшенная перьями попугая, а чуть
располневший живот был перехвачен поясом из той же материи,  что  и  платок.
Несмотря  на  некоторую  грузность,  он  был  ловок  и  быстр,   пользовался
репутацией настоящего дьявола на поле боя и славился тем, что ни разу не был
ранен. Был у него один-единственный шрам на тыльной стороне ладони, да и тот
был натерт эфесом абордажной сабли, которой он пользовался днем  и  ночью...
Обратите внимание: и ночью!..
   Родом он был из Фландрии, плоской северной страны, долго остававшейся под
властью Карла Великого и его потомков. У него были темные глаза  и  загнутые
кверху на испанский манер  черные  усы.  Ему  была  свойственна  добродушная
фламандская чувственность.
   Граф де Пейрак подружился с ним на Караибах, и теперь  Ванерек  прибыл  к
нему в северное поселение с обратным визитом, тем более,  что  в  это  время
года ему, скромному флибустьеру из Сен-Кристофа, было слишком тяжело, как он
считал, противостоять испанцам.
   Он высадился на берег  одновременно  с  экипажем  "Голдсборо",  прибывшим
обратным рейсом из Европы, под командованием капитана Эриксона.
   Если па борту "Голдсборо" находились ремесленники и беженцы-гугеноты,  то
корабль Ванерека высадил на берег целую компанию  более  или  менее  смуглых
женщин,  в  том  числе  его  собственную  любовницу,  великолепную   метиску
испано-индейских кровей. Едва ступив на сушу, она  лихо  исполнила  танец  с
кастаньетами  к  величайшему   неудовольствию   господ   Маниго   и   Берна,
ответственных за дисциплину в порту и моральную устойчивость своей маленькой
протестантской общины. Когда наступила ночь летнего противостояния, а с  ней
и праздник святого  Жана,  в  порту  завязались  довольно  серьезные  драки,
которые не привели к печальному исходу только благодаря присутствию  Жоффрея
де Пейрака. Тем не менее, губернатор д'Урвилль  заявил,  что  ему  настолько
надоели все эти бешеные, что он обязательно подаст в отставку.
   Дабы разрядить обстановку после бурной ночи, Пейрак пригласил утром своих
приятелей пойти с ним в горы. Да и сам он испытывал потребность  уединиться,
осмыслить ситуацию. И уж, конечно, он надеялся, что при благоприятном  ветре
с вершины Мон-Дезер ему удастся на самом большом отдалении обнаружить  парус
корабля, который возвратит ему Анжелику.
   Наконец, ему пришла в голову одна идея по поводу подозрительного  корабля
с оранжевым флагом, который догнал их  на  реке  Кеннебек,  и  ему  хотелось
проверить свое предположение.
   Бодрым шагом поднимаясь за ним по плитам из розового гранита, его  друзья
продолжали оживленный разговор.
   Д'Урвилль  расспрашивал  Ванерека  о  причинах,  побудивших   антильского
флибустьера решиться попытать счастья у берегов Массачусетса и  Французского
залива.
   Фламандец не стал скрывать свои резоны.
   - У меня силенок маловато против громадных испанских галионов в  шестьсот
тонн каждый. Все они вооружены до зубов, их  сопровождает  огромный  эскорт,
как сейчас в Карибских водах. Зато с господином де Пейраком я могу торговать
сахаром, патокой, ромом и хлопком в  обмен  на  сушеную  треску  и  мачтовый
лес... А если мы объединим свои усилия, то, может быть, удастся  и  пощипать
кое-кого из врагов господина графа.
   - Поживем - увидим, - сказал  Пейрак...  -  Пока  вы  займитесь  починкой
корабля, отдохните у нас без церемоний. Мне думается, что и в самом деле  вы
смогли бы вскоре оказать мне помощь против Золотой  Бороды.  На  Ямайке  вы,
конечно, слышали об этом пирате.
   Теперь группа шла по самой вершине.
   Ветер, скользивший острой бритвой по  лысой  макушке  горы,  встретил  их
такими сильными порывами, что они с трудом  удерживались  на  ногах.  Первым
запросил пощады Ванерек. Продрогнув до костей, он напоминал,  что  привык  к
жарким странам и, определив наименее продуваемый ветром  склон,  укрылся  за
выступом скалы. Вскоре к нему присоединился Ролан  д'Урвилль,  крепко  держа
руками свою шляпу. Отец Эразм Бор с развевающейся бородой,  задержавшись  на
ветру ровно столько времени, сколько нужно было для прочтения молитвы, также
перешел в укрытие вместе с матросами Ванерека.
   Лишь Энрико Энци, из личной охраны Пейрака, стоически оставался  рядом  с
ним. Лицо его было желтым, как айва, голова была повязана тюрбаном, а сам он
носил арабский бурнус по тогдашней мальтийской моде.
   - Иди, спрячься ты тоже, - приказал ему граф.
   Чуть прогнув спину под непрерывным ветром, он продолжал  стоять  один  на
вершине горы, не отводя взора от расстилавшейся перед ним панорамы.
   Прекрасны и грандиозны были заплетенные в сложные иероглифы земля и  вода
этого края, просыпавшегося к новому дню во всей своей силе, с  неисчерпаемым
запасом редких зрелищ.
   Повсюду море наступало на землю, а земля отражала  его  натиск,  выдвинув
вперед полуострова и  мысы,  разбивающие  зыбкую  толщу  волн.  На  муаровой
поверхности воды сверху  были  хорошо  различимы  мягкие,  нежные  сатиновые
полоски, - темные короны елей на одних  островах,  золотисто-зеленая  пелена
весенних березовых рощ на других.
   А вон  и  розовое  дно  бухты,  окруженное  венцом  светло-красных  скал,
выросших  из  осадочных  пород  железнорудного  песчаника,  ставшего   почти
фиолетовым в тех местах, где в древние времена его сжимали огромные ледники.
В  более  поздних  отложениях  речных  морен  здесь  не   раз   обнаруживали
тысячелетние останки покрытых шерстью слонов с бивнями  в  форме  охотничьих
рогов. Всюду отполированный  гигантскими  льдами  гранит,  отвесные  фалезы,
живые раны скальных провалов, отраженные в воде глубоких рейдов.
   Залитые морем бухты, острова, устья рек с пресно-соленой водой, доступные
только при отливе, где так часты туманы и бури, косы с резвящимися тюленями,
тянущиеся  вдоль  рек  леса,  кишащие  пушным  зверем,  водопои,  где  можно
встретить черного медведя,  вереницы  индейцев,  несущих  пушнину  навстречу
кораблям.  Глубоко  врезавшийся  в  сушу  Французский  залив,   похожий   на
Средиземное море и почти сравнимый с ним по числу пиратов и торговых гостей,
иногда столь же синий и всегда более рыбный  и  более  девственный  в  своих
берегах с их розовыми, белыми, голубоватыми, а изредка  и  малиново-красными
косами, вся эта пустыня, весь этот рай, колдовской котел, который постепенно
сужается в темное ущелье туманов, и, наконец,  уже  вдали  от  шума  прибоя,
болота Чайгектоу - самый конец залива - где четверо братьев Дефур,  красотка
Марселина и ее десять детей, Гонтран Ле-Жен, зять старого  Никола  Париса  и
еще несколько человек по колено в грязи добывают каменный уголь, несут его в
плетеных корзинах на побережье и продают тем, кто даст большую цену, а затем
возвращаются домой, где местный священник  отец  Жан  Русс  не  скупится  на
проклятия в адрес этих нечестивцев и  дикарей.  Крохотная  частица  Америки,
каким гигантским виделся этот край жалким людишкам, захотевшим  стать  здесь
на якорь, край новый, но у которого уже была своя история, история жестокая,
неведомая чужим, растекшаяся по просторам и безднам  потерянных  горизонтов,
полная печали и страданий <Помимо сражений англо-французской войны, в 1620 -
1640  гг,  история  Акадии  была  отмечена  кровавым   соперничеством   двух
французов:  Шарля  Латура  и  Пьера  д'Олнея,  которое  приобрело   масштабы
подлинной трагедии.>...Теперь Жоффрей де Пейрак смотрел в сторону  маленькой
овальной бухты, где он оставил в укрытии  свою  шебеку,  которая  отсюда,  с
горы, выглядела совсем крошечной.
   Это судно с острым носом  и  стройным  корпусом  было  выстроено  по  его
чертежам в Киттери, в Новой Англии. Расположенный на реке Пистакуата Киттери
был одним из старейших морских городов штата Массачусетс и  славился  своими
судостроительными верфями. Что осталось от них после индейцев?  Может  быть,
только пепел? Вновь вспыхнувшая война  грозила  неисчислимыми  последствиями
буквально для всех.
   К вершинам поднимались стаи громко кричавших птиц.  Они  предупреждали  о
появлении одного из властителей здешних мест - тумана...
   Жоффрей  де  Пейрак  сложил  подзорную  трубу  и  присоединился  к  своим
товарищам, которые, уткнувшись  носами  в  воротники,  терпеливо  пережидали
ненастье.
   Завернувшись в широкий плащ, он сел рядом  с  ними.  Дикий  ветер  трепал
цветные перья на их шляпах.
   Но  вот  внезапно  и  бесшумно  их   окутали   лохматые   языки   тумана,
поднимавшегося по розовым склонам горы. Его могучее дыхание остановило ветер
и вынудило его ретироваться, и  на  какое-то  время  наступило  спокойствие.
Белые  силуэты  одиноких  людей  как  бы  воспарили  на  облаке  над  слепым
исчезнувшим миром.
   - Итак, господин д'Урвилль, вы, кажется, намерены  подать  в  отставку  с
поста губернатора Голдсборо? - спросил Пейрак.
   Нормандский дворянин покраснел, затем побледнел и посмотрел на графа, как
на человека, обладающего опасной способностью читать самые сокровенные чужие
мысли. По правде сказать, в прозорливости де Пейрака на  этот  раз  не  было
ничего необыкновенного. Несколько дней тому назад он видел,  как  губернатор
хватался за голову, не зная, как справиться с трудностями своего положения.
   - В Голдсборо собралось слишком много народа, - воскликнул он.
   И в самом деле, было  весьма  нелегко  все  время  оставаться  на  высоте
положения среди  множества  гугенотов,  рудокопов,  пиратов,  матросов  всех
национальностей Как было хорошо в доброе старое время, когда он, по существу
почти единственный хозяин этого глухого края, вел прибыльную торговлю  кожей
и мехами с индейцами и редкими кораблями, которые  отваживались  заходить  в
необустроенный и труднодоступный местный порт.
   Теперь  Голдсборо  стал  ярмаркой  всего  континента,  и  он,  д'Урвилль,
нормандский дворянин с мыса  Котентен,  не  успевал  даже  уделять  должного
внимания своей жене, красавице-индианке, дочери Абенаки-Каку, вождя  местных
индейцев. Не оставалось у него времени и на то, чтобы под предлогом визита к
какому-нибудь далекому соседу, французу или англичанину, немного пошалить на
бурных волнах океана.
   - Монсеньор, - продолжал между тем губернатор, - не думайте,  ради  бога,
что я не хочу больше  служить  вам.  Я  всегда  буду  оставаться  под  вашим
началом, отдавать вам все свои способности, не давать спуску  вашим  врагам,
защищать пушечными ядрами и даже шпагой ваши владения,  принимать  под  свою
команду ваших солдат и матросов. Но должен откровенно признаться, что мне не
по силам совладать с ситуацией, когда в дело вступают  одновременно  святые,
демоны и священное писание. Ваши гугеноты  -  все  они  работящие,  храбрые,
способные,  предприимчивые  люди,  прекрасные   купцы,   но   и   не   менее
замечательные зануды. Благодаря им Голдсборо прославится своей чистотой,  но
одновременно превратится в такую говорильню, что порядка  здесь  никогда  не
будет. Несмотря на ларошельское побоище,  они  очень  тяжело  переживают  то
обстоятельство, что более не являются подданными короля  Франции.  Но  стоит
только здесь появиться французу с медалью святой Богородицы на шее, как  они
тотчас же впадают в ярость и отказывают ему даже в пополнении запаса пресной
воды. Эта зима прошла у нас  в  довольно  добром  согласии.  В  непогоду  мы
проводили много времени в беседах у  камина,  причем  я,  как  человек  мало
набожный, - да простит мне святой отец, наш попутчик, - никогда не  досаждал
им никакими религиозными поучениями. Нам  приходилось  и  отлично  сражаться
вместе против этого пирата Золотой Бороды. Но как раз потому, что  теперь  я
их знаю слишком хорошо,  мне  ясно,  что  мне  не  достает  дипломатического
искусства,  чтобы  поддерживать  равновесие  между   реформатами   различных
оттенков с обостренными национальными чувствами и всеми этими пиратами.
   Жоффрей де Пейрак молчал. Он думал о другом  гонимом  гугеноте,  о  своем
друге капитане Жазоне, который, плавая с ним в  Средиземном  море,  научился
находить общий язык с латинянами. Как превосходно подошла бы ему та роль, от
которой отказывается д'Урвилль. Но Жазон  ушел  в  мир  иной,  равно  как  и
выдающийся арабский ученый, доктор Абд-эль-Медра, который мог бы  стать  его
помощником.  Жизнелюбивый,  но  прозорливый  д'Урвилль  складывал   с   себя
полномочия отнюдь не из трусости, и даже не из лени, - просто неограниченная
свобода, которой он пользовался  здесь,  привила  ему  определенный  вкус  к
вольготной жизни.
   Будучи  младшим  в  семье,  он  не  получил  никакого   профессионального
образования, если не считать искусства владеть шпагой и  ездить  верхом.  Он
даже читал с трудом, полностью отдавая, впрочем, себе отчет  во  всех  своих
пробелах. В Америку он бежал после дуэли со смертельным исходом, спасая свою
голову от  законов,  введенных  кардиналом  Ришелье.  Это  было  вынужденное
решение, так как он не представлял своей жизни без таверн и игорных притонов
Парижа. К счастью, он был  сыном  полуострова  Котентен,  этого  "улиткового
рожка Франции", дерзко устремляющего  свой  моллюсковый  взгляд  на  Англию,
этого "почти острова", столь одинокого в дикости своих берегов, рощ и ланд.
   Д'Урвилль вырос в старом замке, расположенном на самом краю мыса Ла Аг, и
он любил и понимал свою кормилицу - море. Конечно, он мог бы вполне  успешно
командовать маленьким флотом  Голдсборо,  каждый  год  пополнявшимся  новыми
кораблями, но Жоффрей де Пейрак  понимал  необходимость  освободить  его  от
груза дел, грозивших превысить его компетенцию.
   - А вы, господин Ванерек, поскольку вы устали от испанской  авантюры,  не
соблазнят ли вас лавры вице-короля наших широт?
   - Может быть... Но только, когда меня поставят на  деревянный  протез.  В
этом случае я предпочел бы этот пост торговле репой и кокосовыми орехами  не
далее острова Черепахи... Но если отбросить шутки в сторону, беда в том, что
у меня в сундуках мало добра. А ведь быть богатым просто  необходимо,  чтобы
импонировать местным  авантюристам  и  нечестивым  реформатам,  которые  уже
шокированы моей Инее. Вы видели Инее?
   - Видел.
   - Разве она не восхитительна?
   - Восхитительна.
   - Как вы понимаете, я пока еще не могу отказаться  от  этого  прелестного
создания.   Но   на   будущее   ваше   предложение   мне   кажется    весьма
привлекательным... Возьмите Моргана, этого величайшего  пирата  и  грабителя
нашего времени, который теперь является губернатором Ямайки. Уверяю  вас,  с
порядком он не шутит и даже самые знатные дворяне снимают перед ним шляпу...
Я чувствую в себе такую же закваску. Вы знаете, я не так глуп, как это может
показаться.
   - Поэтому я и делаю вам с полным доверием свое предложение.
   -  Вы  оказываете  мне  большую  честь,  мой  дорогой  граф,   но   лучше
повременить, пока я все еще ощущаю себя юношей, который  повзрослел,  но  не
истратил избытка сил.

Глава 17

   Туман отступал.
   Поднявшись на ноги, Жоффрей де Пейрак возвратился на площадку вершины.
   - Вы, наверное, ищете и надеетесь обнаружить в какой-нибудь нише  Золотую
Бороду? - спросил д'Урвилль.
   - Может быть!
   Что же он действительно искал и надеялся обнаружить в  лабиринте  воды  и
деревьев,  расстилавшемся  внизу?  Подъем  на  эту  смотровую  площадку  был
подсказан ему не столько логикой, сколько каким-то чутьем охотничьей собаки.
   Человек в лохмотьях, тот самый, которому он дал розовый жемчуг по пути  в
Кеннебек. Человек, который солгал ему. Был ли он просто  сообщником  Золотой
Бороды?.. А загадочный корабль? Не принадлежал ли  он  этому  же  пирату?  И
почему уже во второй раз пытаются  ввести  его  в  заблуждение  относительно
участи Анжелики?
   Были ли случайными эти "ошибки"?.. Он не  верил  этому.  Уж  очень  редко
бывает на море, чтобы известие, передаваемое  из  уст  в  уста,  оказывалось
недостоверным. Ведь это  совершенно  несовместимо  с  солидарностью,  душой,
надеждами моряков.
   Кто же прибегнул, и не один раз, к такому непредвиденному  обману?  Какая
новая опасность таилась за ним?..
   Последний порыв ветра, как на крыльях, пронесся над бухтой до самой линии
горизонта. Как на крыльях, парила  теперь  над  морем  молочно-белая  синева
неба, подобного звонкой перламутровой раковине.
   Но на вершине ветер вновь задул с прежней силой, и  де  Пейраку  пришлось
преодолеть немалое сопротивление, прежде чем шаг за  шагом  он  добрался  до
края площадки и лег на камень.
   Приставив к глазу подзорную трубу, он начал тщательно, точка  за  точкой,
разглядывать россыпь островов.
   Вот в окуляре появились  корабль  на  якоре,  затем  барка,  потом  целая
флотилия индейских лодок в проливе и, наконец, две рыбачьи лодки на песчаной
отмели маленького острова.
   Рыбаки готовились коптить треску, уже дымились  костры,  разведенные  под
жаровнями и решетками.
   Острые выступы гранита больно резали ему грудь,  и  эта  боль  постепенно
переходила в чувство страдания, подавленности.
   Удастся ли ему обнаружить то, ради чего он поднялся в это  царство  ветра
на лысой вершине горы?.. Между тем, на западе,  в  разливах  тумана,  начали
возникать контуры Синих гор, давших свое имя прилегающей бухте.
   Может быть, где-то там находилась в опасности Анжелика...
   - Анжелика! Анжелика! Жизнь моя!
   Припав к сухому камню, он звал ее в таком порыве, которому было под  силу
преодолеть любые  расстояния.  Он  вдруг  ощутил  ее  как  нечто  далекое  и
безликое,  но  полное  теплоты,  неистребимой  жизнестойкости,  неотразимой,
уникальной красоты.
   - Анжелика! Анжелика! Жизнь моя! Хлесткий ветер зло свистел ему в уши:
   "Он разлучит вас!  Вот  увидите!  Вот  увидите!"  Это  было  предсказание
Пон-Бриана, человека, заплатившего  своей  жизнью  за  то,  что  он  пожелал
Анжелику, это были его слова: "Он вас разлучит... Вот увидите!".
   Он почувствовал прилив острой тревоги, машинально прижал руку  к  сердцу,
но тут же спохватился:
   - Чего я боюсь?.. Завтра, самое позднее  послезавтра,  она  будет  здесь.
Анжелика - уже совсем не та хрупкая, неопытная, молодая женщина, какой  была
когда-то. Она не раз доказывала мне, что жизнь не может