тан приказал обмакнуть в смолу руку и  ногу  племянника,  чтобы  унять
кровь. Затем он повелел трубить отбой и поручил четырем алькаидам  доставить
Абдель-Малека живым в Мекнес.
   Офицеры спросили, что  делать  с  шейхом  Мохаммедом-эль-Гаметом.  Султан
отдал его на милость юных ловчих - негров-подростков двенадцати - пятнадцати
лет. Те потащили шейха к городским стенам. Неизвестно, что они с ним делали,
но когда они вернули его на закате дня, он был мертв. И в  таком  состоянии,
что ни один из близких его бы не признал.
   Сопровождаемый своим эскортом и многоцветным караваном  Османа  Ферраджи,
Мулей Исмаил прибыл в Мекнес в час  заката.  То  был  час,  когда  поднимают
зеленые полотнища на золотых  куполах  мечетей  и  над  кровлями  разносятся
властные и жалобные  крики  муэдзинов,  когда  город,  будто  выточенный  из
слоновой кости, застывает, вытянувшись на своей скалистой опоре, раскаленной
под кроваво-красным небом.
   Черная пасть массивных боевых ворот поглотила муравьиные цепочки  воинов,
всадников, рабов и принцев, ослов и верблюдов,  и  оставила  ночи  пустынный
окрестный край. Город замкнул в своих стенах все человеческие звуки.
   Проходя под Новыми воротами, Анжелика отвела глаза.  Казавшийся  огромным
обнаженный раб был прибит за руки к створке ворот.  Его  лохматая  белокурая
голова упала на грудь, как у мертвого Христа.

Глава 11

   Анжелика заткнула уши. Из глубины дворца неслись истерические  вопли  жен
Абдель-Малека. Эти  визгливые  монотонные  звуки,  прерывающиеся  всхлипами,
длились  часами.  Голову  обручем  сковала  мигрень.  Анжелику  била  дрожь.
Напрасно Фатима приставала к  ней,  предлагая  теплое  или  холодное  питье,
фрукты или пирожные. Уже сам вид здешней  роскоши,  сулящей  гаремную  негу,
вызывал у нее тошноту, как и груды розовых и зеленых сладостей, тонкие духи,
размягчающие притирания, коими ее натерли  мавританские  служанки,  разминая
тело после тягот пути. Все это напоминало об ужасе ее положения, о том,  что
она - затворница  гарема  и  принадлежит  самому  жестокому  принцу,  какого
породил мир.
   -  Мне  страшно.  Мне  надо  уйти  отсюда,  -   повторяла   она   детским
прерывающимся голосом.
   Старая рабыня из Прованса не понимала причин такого внезапного помрачения
духа после того как завершилось долгое путешествие,  во  время  которого  ее
хозяйка являла пример храбрости и похвального  смирения.  Фатима  уже  стала
считать, что нет места лучше того огромного караван-сарая, где железная рука
Верховного евнуха охраняла  всеобщее  спокойствие.  Несмотря  на  беспорядок
последних  дней,  возбуждение,  царящее  в  городе,  и  даже  на   то,   что
оскорбленный племянником Мулей Исмаил нагнал на всех страху, Верховный евнух
был немедленно приглашен в покои султана, где дал отчет о поездке и высказал
несколько советов. Между  тем  вновь  прибывшие  женщины  и  все  остальные,
пришедшие с караваном, были достойно и радушно приняты и устроены.
   Тотчас вытопили гаремные бани. Над бассейнами, выложенными зелено-голубой
мозаикой, курился пар, целая армия  молодых  евнухов  и  служанок  крутилась
здесь, готовая к услугам. Старая Фатима тотчас получила под свое начало трех
негритянок и столько же  негритят,  которых  загоняла  в  поисках  множества
вещей, необходимых при устройстве на новом месте,  даже  если  это  место  -
царский дворец. Султанские кухни извергали  из  себя  бесчисленные  блюда  с
пахучей снедью. Каждой их новых женщин отвели отдельные покои,  обставленные
в  соответствии  с  ее  ценностью,  а  мальчикам  -  обширные  спальни,  где
надзиратели  уже  начали  муштровать  эту  бурную  поросль,  а  жонглеры   -
развлекать, чтобы подросткам легче было привыкнуть к новому образу жизни.
   Лошадей отправили в великолепные  конюшни,  вычистили,  перебинтовали  им
ноги. Все знали, что Мулей Исмаил питает к лошадям еще большую страсть,  чем
к женам. Карлик-слон меж тем пожирал целую гору  сладкого  ароматного  сена,
жирафа быстро освоилась в загоне с росшими там бананами, а страусы попали  в
красивую просторную клетку, где завязали приятные знакомства  с  сородичами,
прибывшими с далекого Юга.
   Сераль Верховного евнуха выглядел весьма  хорошо  устроенным  заведением.
Фатима  чувствовала,  что  попала  на  верное  место  после   трудных   лет,
проведенных в вонючем алжирском клоповнике. Там  она  была  жалкой  одинокой
старухой, которой довольно горсти фиг и глотка чистой воды.  Здесь  же  было
множество старых женщин, подобных ей, с опытом и занимательными историями на
всех старых и новых  языках,  рабынь,  возвышенных  до  ранга  служанок  или
домоправительниц. Тут же оказались и бывшие наложницы нового монарха  и  его
предшественника. Не удостоившись  права  на  почетную  отставку  и  жизнь  в
дальних крепостях, они привносили в жизнь прислуги всю нерастраченную  желчь
и страсть к интригам.
   Отвечая за каждую из гаремных обольстительниц, за их  одежды,  украшения,
за их красоту, они не имели большого досуга. Нужно было  белить  и  румянить
своих дам, выщипывать волосы, причесывать, угождать их капризам, нашептывать
драгоценные рецепты любовной науки, измышлять способы, как  вернее  снискать
или удержать благорасположение повелителя.
   Здесь Фатима была на коне. При ней уже упомянули о служительнице султанши
Лейлы Айши, весьма ценимой своею хозяйкой.  Та  была  тоже  француженка,  из
Марселя. И потом, это был гарем, где евнухи вели себя довольно вежливо.  Так
заведено далеко не везде, но Осман Ферраджи не пренебрегал  влиянием  старых
служанок на своих подопечных, он умел привязать их к с,ебе, чтобы сделать из
них образцовых тюремщиц.
   Чем больше Фатима размышляла об этом, тем дороже ценила новое место.  Она
даже  предполагала,  что  гарем  самого  константинопольского   владыки   не
сравнится с мекнесским по  изысканности  и  богатству.  Единственной  тенью,
омрачавшей эту сладостную картину, было поведение пленницы-француженки. Если
так пойдет дальше, то и она вскоре примется вопить, раздирать ногтями  лицо,
как жены Абдель-Малека в соседних комнатах. Или  как  маленькая  черкешенка,
предназначенная королевскому ложу с первого  же  вечера.  Вон  ее,  ревущую,
евнухи  понесли  по  плитам  коридоров  и  двора.  Когда  женщины   начинают
волноваться, когда их  собирается  более  тысячи  под  одной  крышей,  можно
ожидать немалого шума и прискорбных происшествий.  В  Алжире  Фатима  такого
навидалась! Пленницы бросались с  балкона  и  разбивали  головы  о  каменные
плиты. Иностранок иногда охватывает странная тоска. Вот и Анжелика,  как  ей
казалось, готова погрузиться в подобное опасное и мрачное расположение духа.
Фатима не знала, что придумать. Ей хотелось снять с себя ответственность,  и
она обратилась за советом ко второму по положению в  серале  евнуху,  правой
руке Османа Ферраджи, толстяку  Рафаи.  Тот  предложил  дать  успокаивающее.
Такое питье уже приготовили для черкешенки.
   Анжелика, одурманенная, растерянная, с мучительными  приступами  головной
боли, не  могла  вытерпеть  присутствия  старой  вероотступницы,  ненавидела
наивных негритят с вытаращенными глазами и еще более - тихоню  Рафаи  с  его
лживым обличьем доброй опечаленной няни.  Кто,  как  не  он,  для  усмирения
непокорных  женщин  любил  применять  порку  и  никогда  не  расставался   с
многохвостной плеткой? Она ненавидела всех... Всепроникающий запах  кедра  -
дерева, из которого были выточены гаремные решетки, - усиливал  ее  мигрень.
Ее мучили резкие далекие крики и плач, но женский смех, долетавший в окно  с
узорной решеткой, и запах мятного чая заставляли ее страдать еще больше.
   Она погрузилась в тяжкий сон, а проснувшись, увидела новое  черное  лицо,
склонившееся над ней. Сначала она подумала, что это евнух, но по  тому,  как
лежало на голове покрывало, и по голубому знаку на лбу, как у Фатимы,  знаку
мусульманки, поняла, что перед  ней  толстая  женщина  с  обтянутой  голубым
муслином обширной грудью негритянки, вскормленной жирным молоком верблюдицы.
   Она  склонила  над  Анжеликой  губастое  лицо  и  сверлила   ее   опытным
пронзительным  взглядом,  освещая  масляной  лампой.  Желтый  свет   окружил
призрачным ореолом фигуры пришелицы и другой женщины, стоящей с  ней  рядом,
ясной как заря, с кожей  цвета  розового  крема,  с  медовыми  волосами  под
облаком  муслина.   Обе   посетительницы,   белая   и   черная,   вполголоса
переговаривались по-арабски.
   - Она красива, - заметил розовый ангел.
   - Слишком уж красива, - вторил черный демон.
   - Ты думаешь, она его приворожит?
   - У нее есть все  для  этого.  Будь  проклят  этот  скрытный  тигр  Осман
Ферраджи!
   - Что будешь делать, Лейла?
   - Ждать. Может быть, она и не понравится повелителю. Возможно, у  нее  не
хватит ловкости, чтобы его удержать.
   - А если ей это удастся?
   - Я сделаю ее своей тенью.
   - А если она останется тенью Османа Ферраджи?
   - Есть вытяжка из щелочи и царской  водки,  чтобы  портить  лицо  слишком
красивым, и шелковые шнурки, чтобы душить слишком блестящих.
   Анжелика издала пронзительный крик - крик мусульманки в трансе,  подобный
тем, что доносились из глубины дворца. Ангел и демон растворились в ночи.
   Анжелика  вскочила,  объятая  жаром,  снедаемая  огнем,  придававшим   ей
сумасшедшую лихорадочную силу. Она вопила  не  умолкая.  Обезумевшая  Фатима
сбилась с ног, служанки и  негритята  бегали,  сломя  голову,  спотыкаясь  о
подушки, а старуха спешила зажечь все лампы, чтобы осветить происходящее.
   На шум явился Осман Ферраджи. Его гигантская тень вытянулась  на  плитах.
И, как всегда, его появление утихомирило Анжелику. Один он и здесь оставался
все таким же безмятежным, непреклонным, а ум его обнимал весь  мир.  Она  не
останется заточенной среди демонов, пока в гареме  есть  этот  человек.  Она
сползла по стене, опустилась на колени, зарылась лицом в широкий  плащ  мага
и, всхлипывая, повторяла:
   - Я боюсь! Мне страшно!
   Верховный евнух наклонился и положил руку на ее волосы:
   - Чего ты можешь бояться, моя Фирюза, ты,  не  убоявшаяся  Меццо-Морте  и
дерзнувшая бежать от меня?
   - Я боюсь этого кровавого зверя, Мулея Исмаила, боюсь женщин, что  пришли
меня душить...
   - Ты горишь в жару, Фирюза. Скоро лихорадка  спадет,  и  ты  успокоишься,
страх оставит тебя.
   Он приказал  уложить  ее  в  постель,  хорошенько  укутать  и  послал  за
успокоительными отварами.
   Анжелика тяжело дышала, опершись на подушки.  Трудная  дорога,  солнечный
жар, ужас от зрелища,  которое  ей  пришлось  увидеть,  не  говоря  о  едких
испарениях гарема, вызвали у нее новый приступ средиземноморской  лихорадки,
что свалила ее на паруснике д'Эскренвиля. Верховный евнух присел на корточки
у ее ложа. Она простонала:
   - Осман-бей, почему вы подвергли меня такому испытанию?
   Он не переспросил  какому.  Он  вполне  допускал,  что  зрелище  султана,
вершащего справедливость, могло вызвать у  Анжелики  такую  сильную  вспышку
страха. Он и ранее замечал, что христианки из западных стран  более  склонны
испытывать ужас перед кровью, чем мавританки и христианки Востока. Он еще не
решил, в чем здесь дело: в показном лицемерии или искреннем  отвращении.  Не
есть ли в глубине души любая женщина - до  времени  дремлющая  пантера,  что
облизывается, взыгрывая  от  зрелища  страданий?  Разве  его  подопечные  не
предпочитали любым празднествам, пирам, танцам  и  представлениям  жонглеров
зрелище пыток, которым подвергали христиан? Но вот  англичанка  Дэзи-Валила,
скоро десять лет как мусульманка, вдобавок смертельно влюбленная в государя,
продолжала  накрываться  покрывалом  и  заслонять  глаза   пальцами,   когда
некоторые зрелища становились слишком кровавыми.
   Надо было проявлять терпение. Эта  поумнее,  она  быстро  освободится  от
бесплодной чувствительности. Он видел, как стойко она  держалась,  глядя  на
труп человека, который на краткий миг оказался ее возлюбленным. Странно, что
сейчас ее так напугала казнь какого-то князька, который был  ей  чужим,  она
даже не видела его прежде! Ошарашенный, он пробормотал:
   - Я счел необходимым, чтобы ты увидала своего господина в силе  и  славе.
Того, кого я для тебя избрал... И кого ты должна покорить...
   Анжелика разразилась нервным смехом, потом замолчала, сжав руками  виски.
Каждое резкое движение вызывало боль. Покорить какого-то Мулея Исмаила!  Она
вспомнила, как он кружился  на  коне,  вне  себя  от  бешенства  и  боли,  в
развевающихся одеждах цвета  собственной  ярости,  и  с  маху  рубил  голову
палачу.
   - Не знаю, понятен ли вам в точности смысл французского слова "покорить",
которое вы, Осман-бей, только что произнесли. Ваш Мулей  Исмаил  не  кажется
мне испеченным из такого мягкого теста, чтобы женщина могла  водить  его  за
нос.
   - Мулей Исмаил - властитель, наделенный сокрушительной  силой.  Он  видит
глубоко и далеко. Он действует быстро и в нужное время.  Но  это  ненасытный
бык.  Ему  необходимы  женщины,  следовательно,  всегда  угрожает  опасность
попасть под обаяние хрупкого и пошлого ума. Он нуждается в  истинно  близкой
ему женщине, способной внести гармонию в его смятенный дух...  осветить  его
одинокое сердце... придать новый блеск его мечтам о  господстве  над  миром.
Тогда  он  станет  великим  государем.  Он  сможет  претендовать  на   титул
Предводителя правоверных...
   Верховный евнух говорил медленно и не без колебаний. Вот женщина, которую
он так долго искал и, наконец, нашел. Она должна помочь ему привить  султану
его собственные грандиозные притязания. А он все еще не вполне уверен в ней.
Он видел ее поверженной и, однако, чувствовал, как она  внезапно  ускользала
из его рук и витала где-то далеко-далеко, хотя порой по-детски цеплялась  за
его  одежду.  Поистине  женщины  -   трудно   постижимые   существа.   Самая
унизительная их слабость иногда таит в себе вспышки несокрушимой воли...
   И в который раз Осман Ферраджи, Верховный евнух  Его  величества  султана
Марокко, возблагодарил Всевышнего, что случай и искусство суданского колдуна
с ранней молодости поставили его вне естественной неволи и  рабства  чувств,
порой превращающих человека с возвышенным умом  в  гротескную  марионетку  в
руках капризных кукол.
   - Разве ты не  нашла  его  молодым  и  прекрасным?  -  мягко  осведомился
Осман-бей.
   - Он, без сомнения, отягчен больше преступлениями, чем  годами.  Скольким
он собственноручно отрубил головы?
   - А скольких покушений он избежал?  Все  великие  царства  воздвигали  на
костях, я тебе уже об этом говорил, Фирюза. На том стоит земля. Я бы хотел -
слушай меня, Фирюза, ибо такова моя воля! - хотел бы,  чтобы  ты  вливала  в
вены Мулея Исмаила тот особенный  яд,  каким  обладаешь  лишь  ты.  Этот  яд
вселяет в сердце мужчин истому, жажду обладать  тобой,  от  которой  они  не
могут излечиться. И не только такие, как этот жалкий д'Эскренвиль, но и твой
великий повелитель, король франков, неизлечимо раненный тобой. Ты  прекрасно
знаешь, что он не может тебя забыть. Он  позволил  тебе  убежать,  а  теперь
терзается ревностью. Я желаю, чтобы ты  воспользовалась  своей  властью  над
султаном. Я хочу, чтобы в его сердце вонзились стрелы твоей красоты... Но я,
я не позволю тебе сбежать, - чуть слышно прибавил он.
   Закрыв глаза, Анжелика  слушала  молодой  и  ясный  голос,  словно  голос
подруги, говорившей по-французски с легким акцентом и немного  по-детски,  а
подняв отяжелевшие веки, с удивлением видела черное строгое лицо, отмеченное
вековой мудростью великих африканских народов.
   - Послушай меня, Фирюза, и успокойся. Я дам тебе время избыть лихорадку и
страх, я подожду, пока твой  разум  проникнется  высоким  замыслом,  а  тело
возжаждет. Я помедлю упоминать о тебе перед моим господином.  Он  не  узнает
тебя до тех пор, пока ты не станешь послушной.
   Анжелика почувствовала, как ее недомогания быстро стали сходить  на  нет.
Первый тур она выиграла! В этом улье наложниц она спрячется, словно иголка в
сене. Она рассчитывала использовать это время для побега. Она спросила:
   - А меня не выдадут досужие толки? Мулей Исмаил может прослышать обо мне.
   - Я отдам распоряжения. Мои приказания в серале значат больше,  чем  даже
повеления государя. Все вынуждены склониться перед ними... даже Лейла  Айша,
монархиня. Она не нарушит молчания, найдя в этом преимущества для себя, ведь
она будет тебя опасаться.
   - Она уже хочет облить  меня  царской  водкой  и  удушить,  -  прошептала
Анжелика. - И это только начало.
   Снисходительным жестом Осман Ферраджи отмел эти банальные угрозы:
   - Все женщины, жаждущие милости  одного  повелителя,  ненавидят  и  хотят
погубить друг  друга.  Разве  христианки  поступают  иначе?  Ты  никогда  не
сталкивалась с соперничеством при дворе французского короля?
   Анжелика с трудом сглотнула слюну.
   - Вы правы,  -  сказала  она,  и,  как  при  вспышке  молнии,  перед  ней
пронеслось видение непобедимой  Монтеспан.  Здесь  ли,  там  -  везде  жизнь
превращалась в борьбу,  разрушенные  мечты,  поверженные  иллюзии.  Она  так
устала от этого, что впору умереть.
   Осман Ферраджи наблюдал за ее осунувшимся, окаменевшим лицом. Он  еще  не
прочел в нем предвестия ее поражения. Зато в этом лице он открыл то,  что  в
лучшие дни  скрывалось  за  обычно  полноватыми  щеками:  тонко  вылепленный
костяк, линии которого выдавали свирепую волю. Сквозь нежную плоть основание
неукротимой натуры угадывалось, как первоначальный чертеж. Он как  бы  видел
ее через много лет, в пору старости. Она не оплывет,  не  будет  ни  складок
жира, ни свисающих подбородков. Она станет суше и легче. Плоть,  истончаясь,
проявит прекрасный рисунок костяка. Она будет  стариться  так,  как  стареет
слоновая  кость:  облагораживаясь.  Как  у   большинства   волевых   женщин,
наделенных особым жизненным даром, у нее  подлинные  черты  характера  будут
проступать все ярче, когда станут ослабевать обманчивые черты юности. Но еще
долго она останется очень красивой, даже когда морщины избороздят лицо, даже
под короной седых волос. Блеск глаз погаснет только вместе с жизнью. Сумерки
годов лишь приглушат, еще больше  просветлят  их  ясную  бирюзовую  влагу  и
придадут им непроглядную глубину, магическую власть.
   Именно такая женщина должна находиться около Мулея Исмаила. Если захочет,
она всегда сможет привязать его к себе. Осман Ферраджи знал, какие  сомнения
иногда одолевали тирана. Смерчи его гнева, сеющие ужас и смерть,  были  лишь
выражением  того  помутнения  разума,  в  какое  его  ввергала  человеческая
глупость  и  безмерность  того  дела,  на  которое  он  решился,   осознание
собственной слабости и предчувствие опасностей, которые его подстерегают.  В
такие часы его обуревало демоническое стремление доказать свою власть себе и
другим. Но если он найдет утешение у любвеобильной и  внимательной  женщины,
он не поддастся страхам! Она станет ему  опорой,  и  тогда  с  удесятеренной
силой он устремится на завоевание мира, осененный зеленым знаменем  Пророка.
Евнух по-арабски прошептал:
   - Ты, ты можешь все...
   Сквозь полусон Анжелика расслышала эти слова. Как часто  она  производила
на других впечатление непобедимого  существа!  А  себе  она  казалась  такой
слабой... "Вы можете все", - говорил ей  старый  Савари,  умоляя  забрать  у
французского короля свое драгоценное "минеральное мумие". И это ей  удалось.
Как далеко то время! Сожалеет ли она о нем! Мадам  де  Монтеспан  хотела  ее
отравить, совсем как Лейла Айша и англичанка...
   - Угодно ли вам, чтобы я прислал сюда того старого раба, которому знакомы
разные снадобья и с кем вы любите беседовать? - спросил Осман Ферраджи.
   - О, да, да! Мне так хотелось бы повидать моего старого Савари. Но как вы
разрешите ему войти в сераль?
   - Он сможет приходить по моему  высокому  соизволению,  оправданному  его
возрастом, большой ученостью и добродетелью. Его появление ник