лые чувства казались  ей  такими
убогими.
   Она и сама уже  не  могла  понять,  откуда  приходит  к  ней  это  дотоле
неведомое ей наслаждение.  Каждый  раз  она  заново  открывала  себя  и  эти
бесчисленные открытия удивляли и ошеломляли ее.  И  тогда  все  ее  существо
ликовало от счастья. В ней смешивались сила и слабость, а наслаждение  было,
как пронзительная песня, долгая и звонкая. Пробудившись после короткого сна,
она иногда упрекала себя за излишнюю чувственность.
   И тогда кальвинистская мораль, впитанная ею в те времена, когда она  жила
с протестантами в Ла-Рошели, приходила ей на память  и  заставляла  румянцем
вспыхивать ее щеки.
   По  утрам  Жоффрей  краем  глаза  наблюдал,  с  какой  тщательностью  она
одевалась, заправляла под  чепец  из  белоснежного  полотна  свои  роскошные
волосы, чтобы не выбился ни  один  волосок,  и  все  это  нарочито  четкими,
немного неторопливыми движениями, словно она старалась восполнить силы после
бурной ночи.
   Она и не подозревала, что в этом освобождении всего ее существа,  в  этом
расцвете ее чувств не было ничего противоестественного.
   Ей исполнилось тридцать девять  лет.  Она  не  знала,  что  зрелость  для
женщины - возраст наслаждения.  Несколько  безвкусное  стремление  юности  к
любовным играм сменяется в этом возрасте  изысканностью  открытий.  Немногие
понимают это.
   Пробуждение Спящей Красавицы не длится сто лет, но несколько лет  на  это
все-таки  требуется.  И  тогда  наступает  время,  когда   неведающее   тело
становится святилищем. Отныне извечный ритуал  совершается  в  нем  во  всей
своей  магической  силе.  Это  преображение  просвечивает  даже  во  взгляде
женщины. И мужчины, как правило, угадывают его.
   Зрелость - это возраст, когда женщина  зачастую  достигает  зенита  своей
красоты, ибо совершенствование, к которому  она  стремилась,  обогащая  свою
личность, теперь, кажется, достигло своего апогея и изменило ее даже внешне:
ее движения, ее голос, походку.
   И вот тогда, наконец, женщина становится самой  собою;  чудо  свершилось,
она - воплощение совершенства, она обладает всеми  достоинствами,  присущими
истинной дочери Евы: очарованием,  красотой,  женственностью,  сердечностью,
интуицией. И еще молодостью...
   Опасное сочетание, и, если только она сумеет  сберечь  те  ценности,  что
составляют теперь ее существо, она в этом возрасте - самое грозное  создание
любви, о котором только можно мечтать.
   Такой и увидел Анжелику лейтенант  Пон-Бриан  ясным,  морозным  утром  на
берегу озера, когда он после немыслимо трудного  многодневного  пути  достиг
Вапассу.

Глава 15

   Озеро спало подо льдом. Снег накрыл его своим толстым покрывалом.  Теперь
это была гладкая, без единого темного пятнышка равнина. Лейтенант  Пон-Бриан
пересек ее быстрым шагом истинного индейца, нарушив девственность роскошного
белого бархата ковра круглыми  следами  своих  снегоступов.  Он  продвигался
вперед неуклюжей, раскачивающейся походкой, внимательно вглядываясь  вперед.
Он только что увидел Анжелику: она! Это она!.. Стало быть, то, что говорили,
правда: она жива и здорова. И вот, после того как он столько грезил об  этой
женщине, он подходит к ней.
   Анжелика стояла на берегу озера, на тропинке, и, не  веря  своим  глазам,
смотрела, как к ней приближается какая-то странная фигура.
   Синева свежего утра - иногда зимой выпадают такие - еще окутывала  ровный
амфитеатр леса и крутых прибрежных скал, в которых прятался форт.
   Небо было ни золотое, ни серебряное, ни розовое, ни голубое,  а  какое-то
бесцветно-прозрачное, и лишь на горизонте, там, где грозные  скалы  охраняют
водопады, сиреневые облака образовали причудливый орнамент. На западе, почти
вровень с вершинами гор,  постепенно  стали  появляться  шлейфы,  неожиданно
розовые - отсвет  восходящего  солнца;  оно  вот-вот  должно  было  выйти  с
противоположной стороны, из-за кромки черных пихт.
   Горы,  едва  различимые  в  синеве,  казались  сейчас  далекими,   а   их
погруженные в холодный и чистый сон вершины  -  неприступными.  Лучи  солнца
постепенно озаряли озеро и фигуру лейтенанта,  и  она,  обрамленная  розовым
светом, выделялась на снегу резким  черным  пятном,  за  которым  ползла  по
белому покрывалу озера длинная тень.
   "Кто это?" - подумала Анжелика.
   Сердце ее тревожно забилось, и, хотя она была  уже  почти  убеждена,  что
знает, кто именно приближается  к  ней,  она  все-таки  задавала  себе  этот
вопрос.
   Несколько дальше, на другом  берегу  озера,  из  холодного  сумрака  леса
появилась еще одна фигура, укутанная в меха.
   "Французы? Господи, и много их там?.."
   Лейтенант Пон-Бриан, словно сомнамбула, шел через озеро.
   В его мозгу, истощенном изнурительным двухнедельным  путешествием,  сразу
мелькнуло: а ведь то, что именно ее он увидел первой, приближаясь  к  логову
графа де Пейрака, есть предзнаменование успеха.
   Как будто она ждала его! Как будто  эта  женщина,  заброшенная  вместе  с
какими-то скотами в лесные дебри, где нет больше ни  единой  живой  души,  в
своем одиночестве не переставала надеяться, что рано или поздно он придет  к
ней!
   Но по мере того как он подходил, в его голове промелькнула и иная  мысль:
"В конце концов, ведь она всего лишь женщина. Коварная,  верно,  как  и  все
другие. Тогда откуда же это безумие, что привело меня сюда?"
   И почти тотчас на него вновь нашло ослепление, но теперь уже  усилившееся
во стократ, ибо она, во плоти и крови,  была  у  него  перед  глазами.  Гимн
ликования загремел в его душе, заглушая и усталость, и сомнения. "Это стоило
труда, да, тысячу раз повторю, стоило..."
   Анжелика молча созерцала его, не веря глазам своим: неужели это возможно,
чтобы эту мертвую ледяную пустыню могли оживить вдруг какие-то путники!
   А он смотрел на нее, опустив руки. Он уже остановился, но его покачивало.
Он преодолел такое пространство и шел так быстро, что теперь ему было трудно
стоять неподвижно, и он прилагал усилия, чтобы держаться прямо.
   "Какая красавица! - думал он. - О Бог мой, какая красавица!"
   Она была все такой же прекрасной, какой запечатлелась в  его  памяти,  от
нее словно исходило какое-то  сияние,  еще  более  ослепляющее,  чем  сияние
рождающегося утра.
   Под плотным капюшоном, которым была покрыта ее  голова,  он  увидел  алые
губы, блеснувшие, как ему показалось, словно  драгоценный  камень,  и  щечки
нежного цвета шиповника. Какие нежные, весенние краски! Два тонких оттенка -
бледнорозовый  и  пунцовый  -  освежали  ее  лицо  с   гармоничными,   почти
иератическими  чертами   мадонны   и   придавали   ему   девичью   свежесть.
Светло-золотистая прядь волос слегка спадала ей на лоб.  Пристальный  взгляд
ее глаз цвета морской волны безбоязненно скользил  по  нему,  словно  изучал
его. Она оценивала его, и ему чудилось, что она видит его насквозь... То был
взгляд древний как мир, взгляд феи,  воплощенной  в  облике  вечной  юности.
Создание, которое все умеет, все знает, все может,  и  тело  ее  -  источник
всевозможных соблазнов.
   Колдунья, богиня, фея.
   Да, это настоящая женщина. А  может  быть,  демон!..  Тот,  кто  приходил
повидаться с Пон-Брианом в его форт Сент-Анн на реке  Сен-Франсуа,  тот  кто
толкнул его на этот безумный шаг, предостерег его: "Если она  и  впрямь  так
хороша, как вы говорите, то это наверняка ловушка дьявола..."
   И вот он пожирает ее взглядом.  Брови  Анжелики,  казавшиеся  под  лучами
солнца почти белыми, были слегка нахмурены и отбрасывали на ее ясные зеленые
глаза тень,  словно  тень  проплывающего  облака,  отчего  они  стали  вдруг
темными, как глубь моря. Она явно колебалась.
   Стоял трескучий мороз. Пар, выскальзывавший из уст Анжелики, образовал  в
лучах солнца какой-то мимолетный вычурный ореол вокруг ее лица.
   Чувство восторга, которое Пон-Бриан испытал в первые мгновения, сменилось
страхом, побороть который ему мешала слабость. Он  сказал  грубым,  охрипшим
голосом:
   - Приветствую вас, сударыня. Вы не узнаете меня?
   - Конечно, узнаю! Вы лейтенант Пон-Бриан.
   Он вздрогнул, потому что звук ее голоса, эхом отозвавшийся в его  памяти,
взволновал его.
   - Откуда вы пришли? - спросила она.
   -  Оттуда.  -  Он  жестом  указал  на  север.  -  Две  недели  пурги  или
непрерывного снегопада. Это просто чудо, что  мой  гурон  и  я  не  остались
погребенными под снегом.
   Она подумала, что пренебрегает  всеми  законами  гостеприимства,  которые
свято чтут в этих суровых краях.
   - Но вы едва держитесь на ногах! - воскликнула она.  -  Идемте  скорее  в
форт. Вы сможете дойти сами?
   - Одолев столько лье, я без труда осилю еще  несколько  туазов.  Спасение
близко. Впрочем, что я говорю? Оно здесь. Ибо от одного лишь счастья, что  я
вижу вас, я чувствую, как силы возвращаются ко мне... - И он сделал  попытку
улыбнуться.
   Часовые с мушкетами в руках шли им навстречу. Два испанца стали по  обеим
сторонам от французского лейтенанта и с помощью жестов осведомились у  него,
не идет ли с ними кто-нибудь еще... Для  большей  уверенности  один  из  них
прошел в ту сторону, откуда появились пришельцы.
   Волоча ногу, подошел гурон.
   - Он упал со скалы, - сказал Пон-Бриан. - Мне пришлось два дня нести его.
   Анжелика вела их. Она шла без снегоступов по замерзшей тропке.
   Теперь уже и форт был залит солнцем, и оттуда доносились  перекликающиеся
голоса, удары молотов, гудение горна. Дети шумно резвились около  небольшого
замерзшего водоема, с радостными криками скользили по гладкому льду.
   Все мужчины, что были поблизости, прибежали посмотреть на пришельцев. При
виде французов они дружно отпрянули и уже готовы были схватиться за  оружие.
Француз!
   - Они одни, - предупредила Анжелика.
   И послала за графом де Пейраком.
   Пон-Бриан снял снегоступы и прислонил их к стене дома. Он поставил  рядом
и свой мушкет, но тот соскользнул и упал, а  у  лейтенанта  не  хватило  сил
поднять его.
   Следуя за Анжеликой, он тяжело спустился по ступенькам,  которые  вели  в
залу форта. Свет туда проникал всего  лишь  через  два  небольших  окна.  Их
только что открыли, и солнце  заглядывало  в  залу,  но  в  ней  еще  стойко
держались ватные сумерки от табачного дыма и запах горячего супа; лейтенанту
показалось, будто он попал в рай.
   Он тяжело опустился на скамью подле стола. Индеец, словно больная собака,
шмыгнул в глубину залы и присел на корточки, прислонившись  к  камню  очага.
Меховая одежда пришельцев на морозе стала совсем заскорузлой.
   Анжелика быстро раздула огонь в двух очагах. В один из них  она  положила
зеленоватый валун, чтобы с его помощью сделать потом парную баню.
   В котлах уже кипела вода.  Она  всю  ночь  потихоньку  подогревалась  для
завтрака.
   - Вам повезло. Сегодня у нас в котле солонина, горох и лук. Мы  празднуем
первый солнечный день после пурги.
   Она нагнулась, чтобы снять с котла крышку, и в этот момент под  складками
ее короткой накидки Пон-Бриан угадал ее обтянутые платьем округлые бедра.  У
него закружилась голова,  и  он  почувствовал,  как  последние  крупицы  сил
покидают его. Значит, это правда! Она жива, она  существует!  Он  грезил  не
впустую!..
   Анжелика наполнила миску и подала ему, не забыв и о  чарке  водки.  Потом
отнесла то же самое гурону.
   - Особого комфорта мы вам предоставить не можем. Все,  что  у  нас  было,
сожжено в Катарунке. Вы, верно, знаете об этом.
   - Да! Я видел пепелище.
   Он слушал ее мелодичный голос и, пожирая ее глазами, забывал о еде. "Этот
лейтенант еще более обезумел,  чем  тогда,  при  первой  нашей  встрече",  -
обреченно подумала она. А вслух сказала:
   - Кушайте же.
   Он повиновался и  начал  есть  -  медленно,  сосредоточенно,  в  каком-то
блаженном оцепенении.
   Сгрудившись у  двери,  жители  Вапассу  настороженно  наблюдали  за  этой
сценой, с подозрением смотрели на чужака. Испанец  не  сводил  с  него  дула
своего мушкета.
   Пон-Бриан  ничего  не  слышал,  ничего  не  видел,  кроме  Анжелики.   Он
достаточно дорогой ценой оплатил эти минуты...
   - Форт сгорел, но вы сумели спастись, - сказал  он.  -  Как  вам  удалось
удрать от ирокезов? В Квебеке весть о том, что вы  живы,  прозвучала  словно
гром среди ясного неба...
   - Ну, это не должно было слишком обрадовать их, не так ли?  Ведь  вопреки
мессиру де Ломени нам был подписан смертный приговор.
   Она бросала ему вызов, взгляд ее потемнел.
   "Как она красива", - подумал он.
   Анжелика положила свою накидку на табурет. Туда  же  она  положила  пучок
почерневших веточек, похожих на самшит, собранных ею утром на берегу  озера,
на опушке леса.
   Пон-Бриан любовался ее тонким станом, освобожденным от  тяжелой  накидки,
ее несравненной царственной осанкой, которую не могло скрыть даже это платье
простолюдинки.
   "Королева! - думал он. - В гостиных Квебека она затмила бы  всех!  Ей  не
место здесь, в дебрях леса! Ее надо вырвать отсюда..."
   То, что Анжелика сейчас была  рядом  с  ним,  раздуло  тлеющие  угли  его
страсти. Даже в состоянии той безмерной усталости, которой он был охвачен, в
нем пробудилось вожделение. Как и в первый раз, когда он увидел ее  в  лесу,
он почувствовал, словно внезапный  удар,  влечение,  смешанное  со  страхом,
нечто такое, чего он никогда еще не испытывал. И сейчас, даже  полуживой  от
усталости, он не мог заставить себя не желать ее.
   Тепло залы понемногу согревало  его,  изголодавшийся  желудок  наполнялся
пищей, и то, что он, вконец обессиленный, послушно подчинялся этому сладкому
и повелительному напряжению  своего  тела,  он  принимал  как  свидетельство
жизни, возрождающейся в нем после нечеловечески  трудных  и  опасных  часов,
которые перед этим выпали на его долю.
   Эта женщина имела над ним непреодолимую власть. Ради такой женщины стоило
идти сюда, стоило рисковать жизнью. Может, она и правда демон? Ну  и  пусть,
какое это имеет значение!
   - Разве кто-нибудь мог пожелать вашей смерти? - запротестовал он, пытаясь
своими потрескавшимися губами изобразить обольстительную улыбку. - Даже я не
пожелал бы, хотя вы во время нашей первой  встречи  так  любезно  обстреляли
меня.
   При напоминании об этом Анжелике вновь представилась комичная  картина  -
барахтающийся в воде Пон-Бриан,  -  и  она  расхохоталась.  Этот  звонкий  и
непосредственный смех доконал Пон-Бриана. Когда она подошла  к  нему,  чтобы
принять тарелку, он схватил ее за запястье.
   - Я вас обожаю! - глухо проговорил он. Смех замер  на  ее  губах,  и  она
вырвала руку, бросив на него раздосадованный взгляд.
   В залу вошел Жоффрей де Пейрак.
   - Стало быть, вот и вы, мессир де Пон-Бриан, - сказал он, и в его тоне не
было ни малейшего удивления. Можно было подумать, что он ждал его. Лейтенант
не без усилий поднялся.
   - Сидите же. Вы совсем обессилены. Вы пришли с  реки  Святого  Лаврентия?
Нужно незаурядное мужество, чтобы в такое время года отправиться в пустынную
глубь страны. Вы истинный канадец.
   Пон-Бриан ощупью искал трубку в кармане своего камзола. Граф протянул ему
табак. Гурон, полуприкрыв веки, набил свою длинную индейскую трубку.
   Анжелика принесла им уголек прикурить.
   Несколько затяжек окончательно вернули лейтенанта к жизни, и он  принялся
расписывать трудности, которые испытал в дороге. Из-за пурги они  много  раз
сбивались с пути.
   - Но какая срочная необходимость принудила вас к этому путешествию зимой,
сударь? - спросил граф. - Отправиться в такую даль! Какова ваша миссия?
   Пон-Бриан, казалось, не слышал его. Потом он вздрогнул, словно  очнувшись
ото сна, и уставился на де Пейрака непонимающим взглядом.
   - Что вы хотите сказать?
   - То, что я сказал. Это случайность, что вы оказались у нас?
   - Разумеется, нет.
   - Вы имели намерение посетить наш форт? Встретиться здесь с нами?
   - Да.
   - С какой целью?
   Пон-Бриан снова вздрогнул, вскинул голову, его взгляд  стал  осмысленным,
будто он только сейчас увидел того, на кого смотрел, и  понял  наконец,  кто
этот человек. Он не ответил.
   - По-моему, он уже совсем спит, - вполголоса сказала Анжелика. - Пусть он
отдохнет и тогда расскажет нам о цели своего прихода.
   Но граф де Пейрак настаивал.
   - Так зачем же? У вас поручение ко мне? А если нет, тогда чего  ради  это
путешествие, одному, в такое опасное время года?
   Пон-Бриан медленно оглядел залу, несколько раз  провел  рукой  по  лбу  и
наконец изрек какой-то странный ответ:
   - Потому что так нужно, сударь, так нужно.

Глава 16

   Сумерки сгустились очень  быстро,  наступил  вечер.  Лейтенант  Пон-Бриан
находился в состоянии какой-то раздвоенности. Он вновь обрел свою речистость
и теперь развлекал общество рассказами и новостями, которые принес из  Новой
Франции.
   Лицо  его  раскраснелось,  он  словно  снова   вернулся   к   жизни.   Он
разглагольствовал о Квебеке, где недавно побывал, о бале, что был дан там, о
театральной пьесе, которую сыграли в коллеже иезуитов.
   Анжелика  слушала  его,  от  любопытства  приоткрыв   рот,   потому   что
рассказывал он хорошо, и ко всему, о чем он вспоминал, особенно  к  городам,
трем северным городам - Квебеку, Труа-Ривьеру и Монреалю, -  она  испытывала
неутолимый интерес.
   Она без конца смеялась, увлеченная его веселыми историями, и Пон-Бриан не
мог удержаться, чтобы не бросить на нее влюбленный взгляд, хотя  и  старался
притушить  в  нем  пламя  страсти,  ибо  к   нему   вернулось   элементарное
благоразумие. Он только вспоминал про себя, что и раньше,  когда  он  слышал
этот ее гортанный смех, у него по всему телу пробегала дрожь. Граф де Пейрак
больше не спрашивал о цели его прихода, то есть именно о том, что ему  очень
трудно было бы объяснить. И вот сейчас лейтенант  словно  бы  раздвоился:  с
одной стороны, он непринужденно беседовал в приятной компании, а с другой  -
в мрачных терзаниях вновь переживал те смертные муки, что  одолевали  его  в
последние месяцы, с того самого дня, когда он  решил,  что  она  погибла,  и
жизнь тогда  показалась  ему  настолько  опустошенной,  что  он  не  получал
наслаждения даже от табака.
   Никогда еще время не тянулось так тягуче медленно, как в те дни. Он видел
себя  бродящим  по  земляным  валам  форта,  со  взглядом,  устремленным   к
горизонту, словно там могла возникнуть женская  фигура,  или  погруженным  в
созерцание застывшей реки, шепот которой заглушил ледяной панцирь.
   Он грубо выгнал  из  своего  дома  молоденькую  индианку,  жившую  с  ним
последние  два  года,  а  поскольку  она   была   дочерью   вождя   племени,
расположившегося по соседству с фортом,  это  решение  увеличило  число  его
врагов.
   Но ему было наплевать.
   А потом вдруг, он и сам не знает откуда, появилась новость, что чужаки из
Катарунка не погибли от ножей ирокезов. Все они спаслись, живут в горах... А
женщины?.. Да и женщины тоже... О, несомненно, им покровительствует  дьявол,
если они избежали мести ирокезов... И тогда существование  Пон-Бриана  стало
еще более невыносимым. Он попытался вернуться к прежней жизни, вновь обрести
себя, попытался найти утешение с другими индейскими  женщинами...  Молодыми,
бесстыдными. Но и этих он прогнал. Его воротило  от  их  жирной,  лоснящейся
кожи. Он грезил о коже чистой и свежей,  с  нежным,  возбуждающим  ароматом,
который вдруг обволакивает вас, проникает в ваши ноздри, опьяняет.
   Даже то, что ему очень понравилось у маленьких индианок, когда он приехал
в Канаду - у них на теле не было волос, - теперь отталкивало его,  словно  в
этом было что-то противоестественное. А вдруг она тоже  выщипала  волосы  на
своем теле, как положено знатной даме?  Но  смогла  ли  она  остаться  ею  в
дикости лесов, куда завел ее сомнительный супруг? Ведь в этих дебрях никогда
не бывало белых женщин. Она - первая женщина, которая отважилась на такое, и
это уму непостижимо. Это безнравственно. Об этом  говорит  весь  Квебек,  об
этом говорят по всей реке вплоть до самого Монреал