счастный,   Пон-Бриан   почувствовал   себя   полностью
отрезвленным. Черт побери! Она чуть не убила его!  В  его  душе  смешивались
восхищение ею и жалость к самому себе, и он снова начал думать,  что  она  и
впрямь неземное создание, и ему хотелось бы бесконечно продолжать этот спор,
лишь бы он мог подольше оставаться у ее груди, вдыхать аромат ее  дыхания  и
ее рук.
   Но Анжелика встала. Она помогла ему подняться и  сесть.  Его  шатало,  он
понимал, что все кончено навсегда;  он  ощущал  страшную  усталость,  грусть
пронизала все его существо.
   - Мессир Пон-Бриан...
   - Да, моя прекрасная любовь...
   Он  поднял  на  нее  глаза.  Она   смотрела   на   него   с   материнской
озабоченностью.
   - Может, вы злоупотребляете напитками? Или жуете  какие-нибудь  индейские
травы, которые, как я слышала, дурманят?
   - Почему вы спрашиваете меня об этом?
   - Потому что у вас какой-то странный вид.
   Он усмехнулся.
   - Но разве можно выглядеть  иначе,  если  перед  тобой  самая  прекрасная
женщина на свете и она только что хватила тебя по голове?..
   - Нет, еще до этого... Уже когда вы появились...
   Озадаченная, она разглядывала его. Пон-Бриан был одним из тех  здоровяков
от природы, в которых  тесно  переплетаются  наивность,  спесь  и  безмерная
снисходительность к собственным страстям. У таких  мужчин  слабый  рассудок,
они легко подпадают под влияние идей,  которые  превосходят  их  разум,  или
прихотей тех, кто сильнее их. Подпадают под  влияние?..  Смутное  подозрение
закралось в ее душу.
   - Так что же все-таки произошло? - доброжелательно, но упорно  продолжала
спрашивать она. - Доверьтесь мне...
   - Но вы же знаете, - простонал он, - я люблю вас.
   Она тряхнула головой.
   - Нет, не до такой степени, чтобы пойти на явное  безрассудство.  Что  же
толкнуло вас на это?..
   Не ответив, он жестом страдающего человека приложил два пальца  к  виску.
Ему вдруг захотелось плакать. Он начинал осознавать случившееся.
   Да, это правда, он страстно полюбил ее с первого взгляда,  но  когда  его
любовь превратилась в безумие? Не после ли визита отца д'Оржеваля? Ведь  это
будто его голос постоянно твердил где-то в глубине его души: "Иди...  иди...
Она будет твоей". И в ночной тиши его преследовал взгляд сверкающих,  словно
сапфир, синих глаз. Теперь он начинал понимать. В этом  грязном  деле,  куда
его втянули, он лишь слепое орудие. Нужно было, унизив женщину,  которую  он
любит, надломить ее и тем самым сокрушить графа де Пейрака.
   И вот сегодня он потерпел крах и лишился всего. Жалкий глупец! Как бы  ни
повернулись теперь события, он приговорен. Даже если  добьется  успеха.  Его
послали на  смерть...  В  одно  мгновение  он  вдруг  понял,  что  часы  его
сочтены...
   - Я сейчас уйду, -  сурово  сказал  он,  вставая.  Шатаясь,  он  пошел  в
закуток, где спал, натянул свои митассес < Теплые  штаны.  >,  надел  теплый
короткий плащ, меховую шапку, оделся и вернулся,  держа  в  руках  заплечный
мешок.
   - Подождите, я соберу вам еды, - сказала Анжелика, обеспокоенная  мыслью,
что ему в сопровождении одного лишь гурона  предстоит  много  дней  идти  по
враждебным, покрытым снегом горам и лесам.
   Пон-Бриан смотрел, как она кладет в его мешок провизию,  безразличный  ко
всему, погруженный в свои горькие думы. Повсюду одни  неудачи,  и  позади  и
впереди. В жестоком свете этого неожиданного открытия  ему  вспомнилась  вся
его жизнь, и он вдруг понял, что, по правде сказать,  никогда  по-настоящему
не имел успеха у женщин, хотя и воображал себя неотразимым. Дойдя до порога,
он решил отомстить за себя всем женщинам в лице  этой  одной,  ранить  своей
местью ту, которая принесла ему столько страданий. Он обернулся.
   - Значит, он ваш муж? - спросил он. - И вы его любите?
   -  Разумеется,  -  удивленная,  проговорила  Анжелика.  Он   сардонически
рассмеялся.
   - Что ж, тем хуже для вас. Это  не  мешает  ему  совращать  туземок.  Тут
неподалеку, в лесу, живут две красотки, вот их-то он и заставляет  приходить
к нему поразвлечься, когда пресытится вашими объятиями. И вы глупы, если  не
пользуетесь случаем насладиться  с  каждым,  кто  может  доставить  вам  это
удовольствие, и бережете себя для этого развратника,  который  глумится  над
вами. Вся Канада наслышана об этом, только вы пребываете в неведении.  Да  и
здесь мужчины смеются, потешаются над вами!..
   Словно призванный незаметным знаком, гурон возник рядом и  последовал  за
ним.

Глава 18

   - Он ушел, - сказала Анжелика, когда вечером мужчины возвратились в форт.
И отвернулась.
   Жоффрей де  Пейрак  подошел  к  ней.  Как  обычно  после  даже  недолгого
отсутствия, он взял ее руку и поцеловал кончики пальцев.
   Но она никак не отозвалась на эту украдкой выраженную ласку.
   - Ушел! - с негодованием воскликнул Малапрад.  -  И  даже  ни  с  кем  не
простился! К тому же на дворе почти ночь, надвигается пурга... Что  на  него
нашло, на этого сумасброда? Нет, решительно все канадцы ненормальные...
   Анжелика, как обычно,  хлопотала  по  хозяйству.  Она  подозвала  к  себе
Флоримона и тихонько попросила его отнести кружку с отваром  Сэму  Хольтону.
Потом помогла госпоже Жонас расставить на столе  миски  и  разложила  мокрые
плащи перед очагом в каморке.
   Она делала свою ежедневную работу с прилежанием и  видимым  спокойствием,
но внутренне вся была словно в лихорадке. За те часы, что прошли после ухода
Пон-Бриана, в ней будто надломилось что-то, и теперь она чувствовала в  душе
страшную опустошенность.
   Она уже и думать забыла о его любовных излияниях, но отравленная  стрела,
которую он, уходя, пустил в нее с порога, постепенно выделила свой яд.
   Вначале, услышав от Пон-Бриана, что муж изменяет  ей  с  индианками,  что
живут по-соседству, Анжелика просто пожала плечами, но потом вдруг вся жизнь
предстала перед ней в ином свете, и  теперь  она  спрашивала  себя  -  и  ее
бросало в жар, - так ли уж  это  не  правдоподобно.  Мысль,  что  муж  может
развлекаться с этими девушками, никогда раньше не  приходила  ей  в  голову,
хотя граф часто навещал старого колдуна, главу семьи, и  она  замечала,  как
обе  индианки,  Аржети  и  Ваннипа,  увивались  около  него.  Они  кокетливо
завлекали его, а он весело шутил с ними на их языке,  щипал  за  подбородок,
одарял жемчужинами, словно назойливых, балованных детей,  от  которых  хотят
откупиться подарками... Не скрывалась ли  за  всем  этим  та  подозрительная
вольность, приметы которой ускользнули от ее внимания?
   Она всегда была слишком наивна, чтобы разгадывать интриги, а  о  подобных
неприятностях самые заинтересованные люди всегда узнают в последнюю очередь.
   Когда Пон-Бриан ушел, она решила отвлечься и, отыскав в кладовой  жемчуг,
начала нанизывать ожерелье для Онорины - подарок к Рождеству. Но руки у  нее
дрожали, работа не двигалась, и она то и дело подергивала  плечами,  как  бы
желая отогнать навязчивую мысль.
   Тяжкие думы не покидали ее. К ней снова вернулось ощущение отчужденности,
которое  всякий  раз  возникало  у  нее  по  отношению  к  мужу,  когда  она
задумывалась обо всем том непонятном и неведомом  ей,  что  таилось  в  нем.
Независимость всегда составляла одну из основных черт его натуры. Так должен
ли был он теперь отречься от этой независимости лишь потому, что вновь обрел
свою супругу, без которой мог обходиться в течение пятнадцати лет?  В  конце
концов, он - хозяин, полновластный хозяин на борту корабля, как  он  недавно
заявил ей.
   Он всегда был свободен, его никогда не терзали никакие угрызения совести.
Он не  боялся  ни  греха,  ни  ада.  Он  сам  устанавливал  для  себя  нормы
поведения...
   И вдруг ей стало так невыносимо, что она вскочила, бросив свою работу,  и
помчалась к лесу, словно желая навсегда скрыться там.
   Но по снегу далеко не убежишь. Даже просто  побродить  подольше  в  лесу,
чтобы успокоиться, и то нельзя.  Она  пленница.  И  тогда  она  вернулась  и
попыталась призвать на помощь собственный разум.
   "Такова жизнь", - мысленно твердила она, невольно повторяя горькие слова,
которыми утешают себя бедные девушки, когда  мужество  покидает  их,  и  они
прекрасно отдают себе отчет в том, что навсегда утратили стойкость духа.
   "Такова жизнь, пойми ты! - по десять раз на дню повторяла ей  некогда  ее
подружка во Дворе чудес. - Все мужчины таковы".
   Мужчины не так относятся к  любви,  как  женщины.  Любовь  женщины  полна
заблуждений, мечтаний, сентиментальности.
   Что она вообразила себе? Что, помимо объятий, их снова связывают какие-то
узы, нечто такое, что может существовать  только  между  ним  и  ею,  и  это
слияние чувств означает, что они созданы  только  друг  для  друга,  что  им
невозможно отвлечься друг от друга, разлучиться друг  с  другом  и  что  это
символ самого высокого согласия их сердец и их разума.
   Так думать - значит верить в невозможное.  Такое  единение  бывает  столь
редко! И тому, что некогда было даровано им, не суждено возродиться,  потому
что они оба стали другими. И разве это не глупо - называть изменой забавы  с
индианками?
   Нет, она должна скрыть свое  глубокое  разочарование,  иначе  ему  быстро
надоест супруга-собственница. Но для нее свет померк навсегда, и она  думала
теперь, как сможет она выдержать его взгляд.
   Однако все ее здравые мысли были тут же развеяны теми  картинами,  что  с
такими подробностями рисовало ей воображение, картинами, которые терзали ее:
вот он смеется вместе с индианками,  вот  он  ласкает  их  крохотные  груди,
наслаждается их податливым телом...  Все  эти  видения  заставляли  Анжелику
содрогаться, страдать ее душу.
   Есть чувство, которое мужчины никогда не поймут: женская  гордость.  Она,
Анжелика,  не  только  глубоко  ранена,  она  и  опозорена.  Это  невозможно
объяснить, но это так! А мужчины не отдают себе в этом отчета...
   Возбужденные прогулкой и  играми,  шумной  гурьбой  вернулись  дети.  Они
наперебой рассказывали о своих похождениях: они так быстро катались с горок,
видели следы белого зайца, а потом госпожа Жонас провалилась в сугроб, и они
с трудом ее вытащили.
   Щеки  Онорины  напоминали  румяные  яблочки,  и  сама  она  была   крайне
возбуждена.
   - Я каталась быстрее всех, мама! Послушай, мама...
   - Да-да, я тебя слушаю, - рассеянно отвечала Анжелика.
   Мысли ее снова вернулись к Пон-Бриану. Что-то в нем напомнило  ей  рыжего
негодяя, ее стража в замке Плесси-Белльер в те времена, когда король  держал
ее там под арестом. Как же его звали?.. Она уже не  могла  вспомнить...  Так
вот, он тоже воспылал к ней безумной страстью и выражал  ее  едва  ли  более
деликатно, чем Пон-Бриан. Он приходил по вечерам,  стучался  в  ее  дверь  и
всячески докучал ей... Онорина была зачата от него в ту ужасную ночь,  когда
он  силой  овладел  ею.  Да,  Пон-Бриан  напоминал  его.  От  одного   этого
воспоминания ее замутило.
   Закончив свою работу, вернулись остальные мужчины, голодные как волки. Им
подали ужин - вяленое мясо и маисовые лепешки.
   Переворачивая в золе лепешку, Анжелика обожгла пальцы.
   - Ну что за глупости я делаю! - воскликнула она, и на глаза  ее  набежали
слезы, которые она не в силах была удержать.
   В течение всего  вечера  она  сумела  без  всякого  снисхождения  к  себе
выполнять все свои обязанности. Она одну за другой зажгла лампы  -  это  она
любила делать сама. Лампы, горящие на  жиру,  излучали  свет  красноватый  и
слабый, но он  создавал  атмосферу  какой-то  мягкости,  интимности,  и  все
невольно начинали говорить тише.
   Но все равно Анжелика мечтала о свечах - они меньше, а  свет  от  них  не
такой красный и ярче.
   - Вы должны изготовить нам форму для свечей, - сказала она кузнецу.  -  А
делать свечи можно из пчелиного воска, если мы найдем его в этих лесах.
   - Отец д'Оржеваль, миссионер, что живет на реке Кеннебек, -  сказал  Элуа
Маколле, - делает зеленые свечи из  растительного  воска.  Он  содержится  в
ягодах, которые приносят ему индейцы, я это точно знаю.
   - О, как интересно...
   Она побеседовала со старым охотником, потом ей пришлось уложить в постель
Онорину, которую совсем  сморила  усталость.  Она  помогла  прислуживать  за
столом и, в общем-то, была довольна, что сумела не  дать  прорваться  наружу
бушевавшей в ее душе буре.
   Жоффрей де Пейрак обманывает ее? Были минуты, когда ей казалось, что  она
чувствует на себе его пристальный взгляд, но нет, быть того не может, ему  и
в голову не придет, какие мысли обуревают ее, а она ничего не скажет  ему...
ничего...
   Но в тот момент, когда они вошли в спальню, в их общую спальню,  Анжелику
вдруг охватила самая настоящая паника. В этот вечер  она  впервые  пожалела,
что живет не в роскошном замке, где, сославшись на  мигрень,  она  могла  бы
удалиться в свои комнаты, чтобы избежать  его  общества,  а  главное  -  его
объятий.
   В спальне она опустилась на колени перед очагом, лихорадочными движениями
раздула огонь. Но она,  пожалуй,  предпочла,  чтобы  стало  совсем  темно  и
Жоффрей не мог бы увидеть ее лица.
   Весь вечер она старалась не  выдать,  какая  боль  гложет  ее,  старалась
урезонить самое себя.  Теперь  же  все  ее  благоразумные  рассуждения  вмиг
улетучились.
   Нет, ее усилия оказались тщетны.
   В постели она сжалась  клубочком  на  самом  краю,  повернувшись  к  мужу
спиной, и сделала вид, что спит. Но в этот вечер он не посчитался,  как  она
на то надеялась, с ее  усталостью.  Она  почувствовала  его  руку  на  своем
обнаженном плече, и, боясь, что он заподозрит неладное, если она будет вести
себя не так, как обычно, повернулась к нему, и заставила себя обвить  руками
его шею.
   О, почему она не может жить без него! Она никогда не могла забыть его,  и
любовь к нему всегда наполняла каждую клеточку ее души. Что станется с  ней,
если она не сможет смириться? Она должна сделать все, что в ее  силах,  лишь
бы он ни о чем не догадался.
   - Вы чем-то озабочены, моя радость?
   Склонившись к ней, он прервал свои ласки и стал нежно  допытываться.  Она
кусала себе губы. Нет, она не может таиться от него.
   - Вас что-то гложет, не правда ли?
   Она почувствовала, как он насторожен, и  потеряла  самообладание.  Он  не
даст ей отмолчаться. Жоффрей продолжал настаивать.
   - Ну что с вами, скажите! Вы сама не своя сегодня вечером. Что произошло?
Доверьтесь мне...
   Она вдруг бросила ему прямо в лицо:
   - Это правда, что вы путаетесь с индианками? Они ваши любовницы, да?
   Он ответил не сразу.
   - Кто вбил вам в голову этот вздор? - спросил он наконец. - Пон-Бриан, не
так ли? Он, видимо, считает, что у него достаточно близкие отношения с вами,
чтобы иметь право на подобные предупреждения? Уж не думаете ли вы, что я  не
заметил, какую страсть вы внушили ему?.. Значит, он излил  перед  вами  свою
душу? И вы выслушали его?
   Его пальцы вдруг до боли сдавили ее руку.
   - Вы поощрили его? Пококетничали с ним?
   - Чтобы я кокетничала с этим мужланом! - воскликнула Анжелика, вскакивая.
- Да я предпочла бы стать уродливой, как  семь  смертных  грехов,  если  это
могло бы избавить меня от такого мужлана, как Пон-Бриан...  По-вашему,  если
какому-нибудь дураку взбредет в голову обхаживать женщину, то это всегда  ее
вина!.. А вы?.. Вы же догадывались, что Пон-Бриан обязательно будет изливать
мне свою любовь, и нарочно ушли, вам хотелось знать, как я поведу  себя,  не
намереваюсь ли я  броситься  на  шею  первому  встречному,  как,  верно,  вы
полагаете, я делала это все пятнадцать лет... О, я ненавижу вас,  вы  совсем
не доверяете мне!..
   - И вы мне тоже, кажется. Ну при чем тут индианки?
   Гнев Анжелики спал.
   - Да, я подозреваю, что он сказал это, желая огорчить меня, отомстить  за
то, что я отвергла его.
   - Он попытался вас обнять, поцеловать?
   Тень скрывала от Анжелики лицо Жоффрея, но она догадывалась, что он  весь
во власти сомнений, и она ответила, как бы не придавая этому значения.
   - Он проявил настойчивость, и я обошлась с ним несколько... круто.  Потом
он все понял и ушел.
   Жоффрей де Пейрак тяжело дышал.
   Пон-Бриан попытался поцеловать ее, теперь он уверен в этом!  С  грубостью
солдафона он осквернил своими губами уста Анжелики!
   Но ведь и сам он, ее муж, тоже виноват в этом. Хотя он ушел не умышленно,
Анжелика несправедливо  обвинила  его,  но  все  равно,  разве  он  -  пусть
бессознательно - не играл с  огнем  в  той  ситуации,  которая  создалась  с
приходом этого Пон-Бриана? Пустить все на самотек, чтобы провести  опыт!  Но
разве можно обращаться с сердцем  и  чувствами  женщины,  как  с  ретортами,
перегонными кубами и мертвыми минералами? Да, верно, иногда в  глубине  души
он сомневался в Анжелике. Теперь он поплатился за свое неверие.
   - Это правда? - прошептала она жалобным голосом, так не свойственным  ей.
- Это правда, что вы путаетесь с индианками?
   - Нет, любовь моя, - с силой, серьезно ответил он. - К чему мне индианки,
если у меня есть вы?..
   Она коротко вздохнула, и, похоже,  напряжение  ее  спало.  А  Жоффрей  де
Пейрак был не на шутку взбешен. Где  мог  ПонБриан  подцепить  такую  низкую
сплетню?.. О них говорят в Канаде? Кто  говорит  о  них?..  Он  склонился  к
Анжелике, чтобы снова обнять ее. Но хотя ее уже не терзала  больше  мысль  о
неверности мужа, досада на него все же осталась.
   Она пыталась взять себя в руки, но она слишком устала за этот долгий день
от изнуряющей душу боли, слишком много утратила надежд, чтобы суметь  тотчас
же стать самой собою.
   Особенно потому, что на нее нахлынуло столько воспоминаний, всплыло перед
ее мысленным взором столько отталкивающих лиц... И среди них лицо Монтадура,
которого напомнил ей Пон-Бриан... Монтадур... Вот она и вспомнила вдруг  имя
рыжего негодяя... Монтадур... Монтадур... И когда муж захотел  снова  обнять
ее, она вся сжалась.
   Жоффрей де Пейрак вдруг ощутил желание придушить Пон-Бриана, а  заодно  с
ним всю военную братию, да и вообще весь мужской род. То, что  произошло,  -
это не просто случайный эпизод, как он считал  раньше,  который  не  оставит
глубокой раны в душе искушенной жизнью женщины.
   История с Пон-Брианом разбередила в ее душе едва зарубцевавшиеся раны.  И
сейчас они переживали одно  из  тех  коротких  мгновений,  когда  мужчина  и
женщина сталкиваются лицом к лицу в своего рода ожесточенной и  непримиримой
ненависти, ощетинившиеся друг против  друга  в  яростном  протесте:  она  не
желала быть покорной ему, он жаждал победить ее, вернуть ее себе, ибо,  если
они не смогут сегодня слиться воедино, Анжелика с ее  переменчивым,  немного
скрытным характером еще больше отдалится от него, и тогда он потеряет ее.
   Он чувствует, как чуткие руки  жены  судорожно  упираются  в  его  плечи,
отталкивают его, но он только крепче стискивает ее, не  в  силах  отпустить,
оторваться от нее. И хотя мысли Анжелики блуждают где-то вдали  от  него,  в
бесплодном одиночестве, тело ее совсем рядом с  его  губами,  и  Жоффрей  не
может отказаться от ее влекущей красоты, даже если она вся сжимается под его
поцелуями, даже если этот ее отказ раздражает его и в то же время  разжигает
в нем еще более страстное желание.
   Это роскошное тело, созданное для  наслаждения,  ничего  не  утратило  за
пятнадцать лет их разлуки, и Жоффрей с удивлением и радостью вновь  нашел  в
ней то необычное, восхитительное восприятие  любви,  которое  потрясло  его,
когда их любовь еще только зарождалась.
   В ту ночь в океане, когда он понял это, он уже знал, что снова станет  ее
рабом, как прежде, как другие, потому что ею нельзя пресытиться,  ее  нельзя
забыть.
   Но если тело ее осталось прежним, то душа стала иной - в  ней  поселилась
боль. И де Пейрак проклинал жизнь, которая  ее  придавила,  и  все  то,  что
всплывает в ее памяти, разделяя их иногда непреодолимой  стеной.  Эти  мысли
молнией промелькнули в его сознании, в то время как он, всем своим существом
стремившийся к ней в страст