ыпаются недолговечные карточные замки.
   - Говорят, вы собираетесь уехать.
   - Кто говорит?
   - Говорят...
   - Это очень неприятно. Я не хотела бы, чтобы о моих планах знали.
   - Обещаю вам, что никому ничего не скажу, но все-таки я хотел  бы  знать,
что вы решили сделать со мной, раз все изменилось. Вы меня возьмете с собой?
   Она думала об этом и должна была отказаться от  этой  мысли.  Ее  ожидало
столько неведомых опасностей. И она даже не знала, как ей удастся  выбраться
из Парижа. И что она узнает в Марселе от отца Антуана, и  по  какому  новому
следу придется  идти?  Ребенок,  даже  такой  толковый,  как  Флоримон,  мог
оказаться помехой.
   - Мальчик мой, постарайся  быть  разумным.  Я  могу  тебе  предложить  не
слишком веселые вещи. Но  приходится  учитывать,  что  ты  почти  ничего  не
знаешь, а пора уже серьезно заняться ученьем. Я  поручу  тебя  опеке  твоего
дяди иезуита, который обещал устроить так, чтобы тебя приняли  в  коллеж  их
ордена, который находится в Пуату. Аббат де Ледигьер поедет туда с  тобой  и
будет руководить тобой и помогать тебе, пока я не вернусь.
   Она уже побывала у  отца  Реймона  де  Сансе  и  просила  позаботиться  о
Флоримоне и при случае оказать ему поддержку.
   Флоримон, как она  и  ожидала,  скривился,  а  потом  надолго  задумался,
нахмурив  брови.  Анжелика  обняла  его  за  плечи,  чтобы  ему  легче  было
переварить неприятную новость. Она собиралась  начать  восхваление  радостей
учения и дружбы с товарищами по коллежу,  когда  он  поднял  голову  и  сухо
заявил:
   - Ну, если вы предлагаете лишь это,  я  вижу,  что  мне  остается  только
поехать к Кантору.
   - Боже мой! Что ты говоришь, Флоримон? Прошу тебя, замолчи!  Ведь  Кантор
умер. Ты же не собираешься умереть?
   - Нет, ничуть, - спокойно отвечал ребенок.
   - Так почему же ты говоришь, что хочешь быть вместе с Кантором?
   - Потому что я хочу его видеть. Я уже соскучился по  нему.  И  потом  мне
больше нравится плавать по морю, чем зубрить латынь у иезуитов.
   - Но... Ведь Кантор умер...
   Флоримон уверенно покачал головой.
   - Нет, он поехал к моему отцу.
   Анжелика побледнела, ей казалось, что она теряет сознание.
   - Что ты сказал?.. Что ты говоришь?
   Флоримон посмотрел ей прямо в лицо:
   - Ну, да! Мой отец!.. Другой отец... Вы же  знаете...  Тот,  кого  хотели
сжечь на Гревской площади.
   Анжелика онемела. Она никогда не говорила об этом  с  детьми.  Они  редко
встречались с сыновьями Гортензии, да та скорее дала бы отрезать себе  язык,
чем стала бы рассказывать об ужасном прошлом. Анжелика бдительно следила  за
тем, чтобы никакие неуместные  разговоры  не  дошли  до  детских  ушей  и  с
тревогой думала о том часе, когда ей придется отвечать на их вопросы о  том,
как звали их настоящего отца и кем он был. Но они  никогда  ее  об  этом  не
спрашивали, и только сейчас она узнала, почему они так  себя  вели.  Они  не
задавали вопросов, потому что уже и так знали.
   - Кто вам сказал об этом?
   Флоримон не хотел сразу обо всем рассказывать. С нерешительным выражением
лица он повернулся к камину и взял медные  щипцы,  чтобы  подобрать  упавшие
угольки. До чего же матушка наивна!  И  как  она  хороша!  Сколько  лет  она
казалась ему слишком строгой. Он боялся ее, а Кантор  часто  плакал,  потому
что она куда-то пропадала как  раз  тогда,  когда  они  надеялись,  что  она
наконец-то посидит и посмеется с ними вместе. Но в последнее время  Флоримон
стал замечать ее слабости. Он видел, как она дрожала в тот день, когда Дюшен
пытался убить его. Он сумел разглядеть, какую муку она  прятала  за  веселой
улыбкой и, так как ему пришлось уже наслушаться  ядовитых  замечаний  насчет
"будущей фаворитки",  он  чувствовал,  что  в  нем  рождается  новая  мысль,
делающая его взрослым, мысль, что он скоро вырастет и станет защищать ее.
   И он вдруг повернулся к матери - с лучистой  улыбкой,  прелестным  жестом
протягивая ей обе руки, сжатые вместе, и прошептал:
   - Матушка!..
   Она прижала к сердцу его кудрявую  голову.  Не  было  на  свете  мальчика
красивее и милее, чем он. В нем уже просвечивало все прирожденное очарование
графа Пейрака.
   - Ты знаешь, что очень похож на своего отца?
   - Знаю. Старый Паскалу говорил мне об этом.
   - Старый Паскалу? Ах, так вот как вы узнали!..
   - Да и нет, - торжественно отвечал Флоримон. - Старый  Паскалу  дружил  с
нами. Он играл на флейте и на барабанчике с погремушками, он рассказывал нам
всякие истории и всегда  говорил,  что  я  очень  похож  на  того  окаянного
вельможу, который построил дом в Ботрейи. Он знал его  ребенком  и  говорил,
что я совершенно схож с ним лицом, - только что у меня нет сабельного  шрама
на щеке. И мы просили, чтобы Паскалу рассказал  нам  об  этом  замечательном
человеке. Замечательном, потому что он все знал, все умел, даже  мог  делать
золото из пыли. Он так пел, что слушавшие его не могли  шевельнуться.  И  на
дуэлях он побеждал всех врагов. В конце концов  ревнивые  завистники  сумели
посадить его в тюрьму  и  потом  сожгли  на  Гревской  площади.  Но  Паскалу
говорил, - он был так могуч, что сумел убежать от костра. Паскалу видел его,
когда он пришел в этот дом, когда все думали, что он сгорел. Паскалу говорил
еще, что умирает счастливым, зная, что этот замечательный  человек,  который
был его господином, еще жив.
   - Это правда, мой милый. Он жив, конечно, он жив!
   - Но мы тогда еще не знали, долго не знали, что этот человек наш отец. Мы
спрашивали у Паскалу, как его звали. Но он не хотел говорить. В конце концов
под большим секретом он открыл нам его имя: граф де Пейрак. Помню, мы сидели
тогда в кабинете вместе с Паскалу, никого больше не было. Барба  зашла  туда
зачем-то  и  услыхала,  о  чем  мы  говорили.  Она  побледнела,  покраснела,
позеленела и сказала Паскалу, что  нечего  ему  говорить  о  таких  страшных
вещах. Неужели он хочет, чтобы проклятие  отца  перешло  на  его  несчастных
детей, которых матери с таким трудом удалось уберечь от несчастной судьбы...
Она говорила и говорила, а мы ничего не  понимали,  и  старый  Паскалу  тоже
ничего не понимал. Наконец он сказал: "Послушайте, добрая женщина,  вы  что,
хотите сказать, что эти два мальчика - его дети?"  Барба  так  и  застыла  с
разинутым, как у рыбы, ртом. А потом  забормотала  что-то,  и  опять  ничего
нельзя было понять. Совсем странно... но она понадеялась, по  глупости,  что
отделается от нас. А мы все спрашивали ее: "Кто же был наш отец, Барба?  Это
он, граф де Пейрак?"  Наконец  мы  с  Кантором  придумали,  что  делать.  Мы
привязали ее к стулу перед камином и заявили, что если  она  не  скажет  нам
правду о том, кто наш настоящий отец, мы будем жечь  ей  пятки,  как  делают
бандиты с большой дороги...
   Анжелика охнула от ужаса. Что же это такое!.. Эти мальчики,  эти  малыши,
которым давали причастие без исповеди!..
   А Флоримон засмеялся, с удовольствием припоминая, как все было.
   - Когда мы подпалили ей ноги, она все рассказала,  только  заставила  нас
раньше поклясться, что мы никогда об этом не станем говорить. Мы  и  хранили
тайну. Но мы гордились тем, что он наш  отец,  и  были  счастливы,  что  ему
удалось бежать от злодеев... И тогда Кантор решил  поехать  на  море  искать
его.
   - Почему на море?
   - Потому что оно очень далеко, - Флоримон неопределенно махнул рукой.  Он
плохо понимал, что такое море, но ему казалось, что с  моря  идет  дорога  в
зеленый рай, где осуществляются все мечты. Анжелика понимала его.  -  Кантор
сочинил песню. Я уже позабыл слова, но красивая была песня. В ней излагалась
история нашего отца. Кантор говорил: "Я  буду  петь  эту  песню  повсюду,  и
найдутся люди, которые узнают, о ком она, и расскажут мне, как его найти..."
   Горло Анжелики сжалось, и на  глазах  выступили  слезы.  Она  представила
себе, как два  ребенка  задумывали  поход  маленького  трубадура  в  поисках
человека из легенды.
   - Я с ним не соглашался, - продолжал Флоримон. - Мне не хотелось уезжать,
потому что нравилось жить в Версале. Ведь карьеру не сделаешь,  если  будешь
носиться по морям, правда? А Кантор уехал. Кто чего хочет, тот добьется, так
говорила Барба. Еще она говорила: "Ну,  уж  этот  если  вобьет  себе  что  в
голову... Упрямее своей матушки..." Матушка, как вы думаете, добрался он  до
нашего отца?..
   Анжелика, не отвечая, провела ладонью по его волосам. У  нее  не  хватало
мужества вновь сказать ему, что Кантор погиб,  заплатил  своей  жизнью,  как
рыцари святого Грааля, за поиски химеры.  Бедный  маленький  рыцарь!  Бедный
маленький трубадур! Она представила себе его личико с крепко сжатыми  губами
- там, под  прозрачными  изумрудными  волнами  бездонного  моря.  Воды  были
глубоки, как его взгляд, затуманенный мечтой.
   - ...добрался, благодаря песне... - говорил свое Флоримон.
   А она не знала, что кроется за этими ясными глазами.  Ей  уже  недоступен
был детский мир, в котором так причудливо смешиваются наивность и мудрость.
   "Всем детям приходят в голову сумасшедшие замыслы, - думала  Анжелика.  -
Беда в том, что мои дети эти замыслы осуществляют!.."
   Но это было далеко не все. В этот вечер ей предстояло услышать еще  много
неожиданного.

Глава 4

   Помолчав какое-то время, Флоримон поднял голову. На  его  подвижном  лице
выразились смущение и огорчение.
   - Матушка, неужели король осудил моего отца? Я столько думал об  этом,  и
это меня мучит; ведь король справедлив...
   Мальчику тяжело было отказаться от своего кумира.  Чтобы  успокоить  его,
она сказала:
   - Это злые завистники довели его до гибели, а король помиловал его.
   - Вот как! Ну, тогда я рад. Потому что я  люблю  короля,  но  еще  больше
люблю своего отца. Когда он вернется?  Ведь  он  вернется,  раз  король  его
помиловал? И снова получит свое звание, свое место?
   Анжелика вздохнула с тяжелым сердцем.
   - Это очень запутанная история, и разобраться в ней нелегко,  мой  бедный
мальчик. Я сама до последнего времени верила, что твой отец умер,  и  теперь
мне временами кажется, что я вижу сон. Но он не умер. Он убежал  и  добрался
сюда, в этот дом, чтобы взять золото... Это бесспорно  и,  в  то  же  время,
невероятно... Ведь ворота Парижа охраняли, возле этого дома  стояли  стражи,
как же он мог войти сюда?
   Флоримон взглянул на нее с высокомерной улыбкой. Она поняла, что от этого
удивительного мальчика можно услышать еще нечто невероятное и воскликнула:
   - Ты знаешь, как?
   - Да. - Он нагнулся и прошептал ей на ухо:
   - Через подземный ход у колодца.
   - Что ты говоришь?!
   Флоримон вскочил с таинственным видом и схватил ее за руку:
   - Идемте!
   Они прошли коридором; мальчик взял  ночник,  горевший  у  входной  двери,
потом увлек мать в  сад.  Месяц  был  на  ущербе,  но  все-таки  можно  было
различить аллеи из подстриженных кустов, которые  вели  в  глубину  сада,  к
старой стене, где все оставалось, по приказанию Анжелики, в нетронутом виде,
сохраняя поэзию средневекового вертограда.  Колонна  без  отбитой  верхушки,
пестрый щит у самой скамейки, старый колодец, покрытый куполом  из  кованого
железа, - все это напоминало о пышности пятнадцатого столетия, когда квартал
Маре представлял собой один огромный замок со множеством дворов - резиденцию
французских королей и принцев.
   - Паскалу показал нам этот секрет, - объяснил Флоримон. - Он говорил, что
наш отец распорядился привести в порядок  старое  подземелье,  когда  строил
здесь свой дом. Он дорого заплатил трем рабочим, чтобы  они  хранили  тайну.
Паскалу был одним из них. Но нам он все показал, потому что мы сыновья графа
де Пейрака. Смотрите сюда.
   - Я ничего не вижу, - сказала Анжелика, нагнувшись над черным отверстием.
   - Погодите.
   Флоримон поставил лампу на дно  большого  деревянного  ведра,  окованного
медью, и стал медленно опускать цепь, на которой оно висело. В  свете  лампы
стали видны блестящие от сырости стенки колодца. Мальчик остановил ведро  на
полпути.
   - Вот! Наклонившись, можно разглядеть в стенке  деревянную  дверцу.  Если
опустить ведро так, чтобы оно остановилось напротив, можно открыть дверцу  и
пробраться в подземный ход. Он  очень  глубокий  и  проходит  под  погребами
соседних домов. Он идет вдоль крепостных стен со стороны Бастилии  и  раньше
доходил  до  предместья  Сент-Антуан,  а  там   соединялся   со   старинными
катакомбами и прежним руслом Сены. Но так как там все уже застроили, то  мой
отец велел провести ход дальше, до Венсенского леса. Там  есть  выход  через
разрушенную часовню. Вот видите, как все ловко устроено. Мой отец был  очень
осмотрителен, правда?
   - Но как же узнать, можно ли теперь пройти этим ходом?
   - Еще как можно! Старый Паскалу содержал его  в  порядке.  Дверной  замок
хорошо смазан и  открывается  при  легком  нажиме,  а  люк  у  часовни  тоже
прекрасно действует. Старый Паскалу говорил, что все должно  быть  в  полном
порядке на случай возвращения хозяина. Но он  так  пока  и  не  вернулся,  а
сколько раз мы втроем, Паскалу, Кантор и я, ждали  его  в  Венсенском  лесу,
прислушивались, надеялись  услышать  его  шаги.  Шаги  Великого  хромого  из
Лангедока...
   Анжелика пристально вгляделась в лицо сына.
   - Флоримон, ты что же, хочешь сказать, что вы  с  Кантором  спускались  в
этот колодец?
   - Ну, конечно! - небрежно ответил Флоримон. - И  много  раз,  можете  мне
поверить.
   Он потащил ведро вверх и вдруг рассмеялся:
   - Барба ждала нас, перебирая четки, и  дрожала,  как  курица,  высидевшая
утят.
   - Эта большая дура все знала!
   - Нам нужна была ее помощь, чтобы поднять на место ведро.
   - Возмутительно! Как она позволяла  вам  вести  себя  так  неосторожно  и
ничего не говорила мне?..
   - Черта с два! Боялась, что мы ей опять подпалим пятки.
   - Флоримон, ты понимаешь, что заслужил пару оплеух?..
   Флоримон на это ничего не ответил. Он вернул ведро на  прежнее  место,  а
лампу поставил на край  колодца,  вновь  ставшего  мрачным  и  таинственным.
Анжелика провела рукой по лицу, пытаясь собраться с мыслями.
   - Я чего-то не понимаю... Да. Как же он мог один, без  помощи,  выбраться
из колодца?
   - Это нетрудно. Для этого к стенкам колодца прикреплены  железные  скобы.
Но Паскалу не хотел, чтобы мы ими пользовались, потому что мы еще были малы,
а он уже слишком состарился. Потому  нам  и  пришлось  терпеть  Барбу  с  ее
нытьем, - чтобы она нас поднимала. А когда старый Паскалу собрался  умирать,
он попросил позвать меня. Я был тогда в Версале. Мы с  аббатом  вскочили  на
лошадей и примчались сюда. Матушка, грустно  смотреть,  как  умирает  добрый
слуга. Я держал его руку до самого конца.
   - Ты хорошо поступил, мой Флоримон.
   - А он мне сказал: "Надо следить за колодцем, чтобы  он  был  в  порядке,
когда приедет хозяин". Я обещал ему.  Каждый  раз,  когда  я  возвращаюсь  в
Париж, я спускаюсь сюда и проверяю - все ли механизмы хорошо действуют.
   - Ты это делаешь... один?
   - Да.  Хватит  с  меня  Барбы.  Я  теперь  уже  достаточно  вырос,  чтобы
справляться со всем сам.
   - Ты спускаешься по этим железным скобам?
   - Ну, конечно. Это очень просто, я же сказал. Так, вроде гимнастики.
   - И аббат никогда не запрещал тебе это делать?
   - Аббат ничего этого не знает. Он спит. Он ни о чем  не  догадывается,  я
уверен.
   - Хорошо же смотрят за моими детьми, - с горечью проговорила Анжелика.  -
Значит, ты занимаешься  этими  опасными  фокусами  ночью?  И  тебе  не  было
страшно, Флоримон, когда ты ночью один пробирался подземным ходом?
   Мальчик покачал головой. Если ему и бывало  страшно,  он  бы  в  этом  не
признался.
   - Мой отец занимался рудниками, как мне рассказывали. Может быть, поэтому
мне нравится быть под землей.
   Он посмотрел на нее исподлобья, польщенный восхищением, которого  она  не
могла скрыть. В свете луны черты детского лица  обрисовались  с  неожиданной
определенностью, и Анжелика узнала насмешливую  складку  губ,  мелькавшие  в
черных глазах искры и характерную усмешку  "с  чертовщинкой"  последнего  из
принцев Тулузы, который  нередко  забавлялся,  смущая,  пугая  и  приводя  в
недоумение робких горожан.
   - Если хотите, матушка, я вас туда проведу.

Глава 5

   В марсельскую гавань медленно входила королевская галера. В синем зеркале
рейда отблесками пожара  вспыхивали  отражения  ее  развевающихся  на  ветру
темно-алых  шелковых  флагов  с  золотыми  кистями,   сверкающих   щитов   с
адмиральским гербом, прибитых к верхушкам  мачт,  и  ярко-красного  морского
флага, вышитого золотыми лилиями.
   Толпа, заполнявшая  набережную,  всколыхнулась  от  любопытства.  К  тому
месту, куда должно было подойти  это  прекрасное  судно,  помчались,  громко
перекликаясь, торговки рыбой, фруктами и цветами, подхватившие свои  корзины
с инжиром и мимозами, дынями и гвоздиками, морскими ершами и устрицами. Туда
же подходили и щеголи,  прогуливавшиеся  по  берегу  в  сопровождении  своих
собачек, и рыбаки в красных колпаках, чинившие  поблизости  свои  сети.  Два
грузчика, турки в широких шароварах (красных у одного и зеленых у  другого),
с взмокшими от пота спинами, отливавшими красным  деревом,  спустили  наземь
огромные тюки сухой рыбы, которые они тащили, уселись на них, вытащили из-за
пояса длинные трубки и закурили. Прибытие в порт  галеры  означало  для  них
передышку, потому что в это время  замирала  муравьиная  суетня  на  берегу.
Позволяли себе остановиться, отойти от весов, свободно вздохнуть и капитаны,
следившие за погрузкой товаров на свои корабли, и дородные  купцы,  суетливо
семенившие туда-сюда со своими приказчиками  и  подручными.  Все  спешили  к
галере, как на спектакль, и не столько полюбоваться крылатым ее изяществом и
великолепием нарядных офицеров, сколько  поглядеть  на  каторжан.  Это  было
страшное зрелище, заставлявшее женщин в ужасе креститься, но и  оторвать  их
от него было невозможно.
   Анжелика поднялась с  лафета  пушки,  на  котором  просидела  в  ожидании
несколько часов. За ней шел ее слуга Флипо с дорожным мешком  в  руках.  Они
замешались в толпу.
   Наконец галера подлетела  к  берегу,  гонимая  мощными  ударами  двадцати
четырех весел. Пока она  поворачивалась,  можно  было  полюбоваться  длинным
волнорезом на ее носу с острием,  отделанным  черным  деревом  и  увенчанным
огромной позолоченной деревянной сиреной; затем  собравшиеся  на  набережной
получили  возможность  разглядывать  нарядную  корму,  отделанную  щитами  и
статуями из дерева, украшенного позолотой, над которыми подымался  полог  из
красно-золотой парчи. В этой огромной палатке, которую называли еще скинией,
размещались офицеры.
   Перед самой остановкой весла поднялись и застыли в воздухе.
   На борту, возле позолоченной лестницы для схода  с  корабля  остановилась
группа офицеров в парадных мундирах. Один из них наклонился вперед  и,  сняв
шляпу с большим плюмажем, стал делать  знаки  в  направлении  Анжелики.  Она
обернулась и, к  своему  облегчению,  увидела,  что  из  подъехавшей  кареты
выходят несколько изящных молодых дам. К ним-то и обращался офицер. Одна  из
этих дам, брюнетка с пикантным, хотя и чересчур  усеянным  мушками  личиком,
воскликнула восторженно:
   - Ах, вот наш очаровательный Вивонн! Хотя он адмирал, и в Марселе у  него
больше власти, чем у Его величества короля, он остается по-прежнему милым  и
простым! Он нас заметил и любезно приветствует.
   Узнав герцога де Вивонна, Анжелика тут же укрылась в толпе. Брат  госпожи
де Монтеспан уже ступил своими  высокими  красными  каблуками  на  скользкие
камни  набережной  и  подходил  с  протянутыми  руками  к   экзальтированной
брюнетке.
   - Я счастлив видеть вас на этом берегу, прекрасная Ариана.  И  вас  тоже,
Кассандра. А кого это я вижу вон там? Неужели это наш любезный Калистро? Как
приятно!
   Адмирал обменивался любезностями со своими знакомыми  в  привычном  стиле
светской беседы, а зевак