а короче, чем верхняя. Они тщательно расправили складки, так чтобы одна
сторона  накрыла  другую,  и  чтобы  длина  юбочки  точно  соответствовала
правилам. Она должна доходить до колен.
     Затем они застегнули пояса, и завернувшись всякий  на  свой  манер  в
верхнюю часть  пледа,  они  поприветствовали  толпу  юных  зевак,  которая
отозвалась веселыми криками и аплодисментами. Закончив обряд одевания, все
четверо отравились в "Гостиницу при форте".
     Берн отвернулся, не ответив на их сердечное приветствие.
     - Нас повсюду окружают недостойные, нечестивые люди.
     - Я думаю, что скорее всего - ваше восприятие, ваше дурное настроение
виновато в том, что вы видите в плохом свете жителей Голдсборо, из которых
эти господа с Монегана - далеко не  самые  неприятные.  Всякий  шотландец,
пусть даже и без белья, если уж это вас так волнует, между прочим, так же,
как и вы сторонник Реформы, и это самое главное... Но... Довольно. У  меня
есть неприятный повод с вами  поговорить,  и  вы  от  этого  разговора  не
отвертитесь.
     Как вы осмелились дойти до того, что такую  прекрасную  женщину,  как
Абигаэль, вы заперли и лишили возможности  просить  помощи  у  собственных
детей? В первый раз слышу подобные  рассказы  о  цивилизованном  человеке,
который позволяет себе подобное по отношению к супруге, которая  этого  не
заслуживает. И, однако, самому Богу известно, что  мне  пришлось  повидать
разных негодяев! И я не встречала ничего подобного, говорю я вам!  И  надо
же, чтобы вы, господин Габриэль Берн, перешли всякие границы!
     Вы заслуживаете того, чтобы она обошлась с вами подобно той, кто дала
ей имя, Абигаэль Библейская,  которая  бросила  своего  "медведя"  -  мужа
Набаля, родом из Маона, человека очень богатого.  "Имя  этого  человека  -
Набаль, а его жены - Абигаэль. Это была умная и красивая женщина,  но  муж
был груб и зол..."
     Вы знаете, что произошло с  этим  Набалем,  когда  бедняжка  Абигаэль
пустилась бежать куда глаза глядят лишь  бы  избежать  его  несправедливых
придирок и кровопролития, которое ей угрожало из-за грубости и  невежества
супруга? Вам это известно?.. Или нужно, чтобы я напомнила?
     - Нет, во имя Неба, -  стал  протестовать  Берн,  который  безуспешно
пытался ее остановить. - Ни к чему! Я знаю Библию, и даже получше вас.
     - Это еще как сказать. Во всяком  случае  я  не  стану  притворяться,
будто не  знаю  причин,  которые  вас  толкнули  на  этот  непростительный
поступок относительно вашей Абигаэль. Вы хотели помешать ей  принять  моих
подруг, приехавших из Салема, чтобы встретиться со мной.  Перед  тем,  как
вынести вам приговор, я, так и быть, выслушаю вас.  Что  сделали  вам  эти
женщины?
     - Они англичанки, колдуньи и грешницы.
     - "Пусть, кто без греха первым кинет в нее камень".
     Она знала, что господин Берн терпеть не мог слышать, как она цитирует
Святое Писание. Всегда восхищаясь ей, тайно ей поклоняясь, он предпочитал,
чтобы она, чей образ жизни  он  считал  легкомысленным  и  фривольным,  не
касалась  в  разговоре  Священной  Книги.  Поэтому  он  разозлился,  когда
Анжелика напомнила ему библейскую историю Набаля и Абигаэль, хотя и не мог
ей возразить.
     - Кроме того, они красивы и любезны, что является, как мне  известно,
по мнению многих, дьявольской ошибкой... Умы светлые и  глубокие,  что,  к
сожалению, не является достоинством многих в этом городе.
     - Сказано: "Ты не позволишь колдуну жить".
     - А я вам отвечу: они творят одно Добро.  А  также  сказано:  "Узнаем
древо по плодам его". Это истина, и чтобы с этим покончить,  добавлю,  что
мне было больно узнать, что мои дорогие подруги были изгнаны из города,  в
котором искали пристанища, и были изгнаны моими друзьями, к  которым  я  в
равной степени привязана. Это ставит  меня  перед  невозможностью  выбора,
который я не могу совершить без боли, без сердечного терзания, и,  который
я не сделаю. Но это все вынуждает меня бранить тех, у которых не сердца...
     Берн краснел, бледнел, мучался.
     - Но признайте, что персоны, о  которых  вы  говорите,  не  такие  уж
заурядные личности, - наконец он вставил слово.  -  И  признайте,  что  вы
напрасно вступили с ними в дружеские  отношения,  -  продолжил  он  тоном,
однако, более неуверенным, чем вначале.
     Этим он навлек на  себя  бурю.  Глаза  Анжелики  потемнели  и  метали
молнии, как во время грозы. Она бы  ударила  кулаком  по  столу,  если  бы
таковой находился в пределах ее досягаемости.
     - А вам не кажется, господин Берн, что  и  вы-то  человек  не  совсем
простой?.. И что у меня гораздо больше поводов отказать в дружбе вам за те
неприятности, которые вы причинили моим друзьям  и  мне  во  ответ  на  то
добро, которое я вам делала?
     Габриэль Берн был так рассержен и в  то  же  время  обескуражен,  что
пустился мерить шагами  пространство  вокруг  Анжелики,  сопровождая  свои
передвижения какими-то неопределенными  жестами,  не  находя  слов,  чтобы
объясниться. Он произносил только бессвязные фразы.
     - Опасность для наших детей... Безопасно на них смотреть  издалека...
Приметы ведьм...
     Анжелика следовала за ним, не собираясь успокаиваться.
     - В юности вы были не так нетерпимы к грешницам. Я  помню,  когда  вы
возвращались из Шарантонского храма, после  службы,  на  которой  вы  были
вместе со своими друзьями-студентами, вы заметили босую женщину,  вымокшую
под дождем. Тогда вы посадили ее на круп вашей лошади.  Если  я  правильно
поняла, сегодня бы вы оставили ее барахтаться в грязи, бедную проститутку,
спешащую в Париж.
     - Не говорите так! - возразил он, шокированный ее словами.
     - Кем же я была в ваших глазах, как не проституткой?  И,  однако,  вы
проявили  себя  как  человек  достойный,  честный  и   сердечный,   полный
сострадания  и  далекий  от  того,  чтобы  воспользоваться  моим   тяжелым
положением.
     - Все меняются с возрастом, - оправдывался Берн.  -  Ответственность,
налагаемая на нас  с  годами,  заставляет  нас  быть  мудрыми.  Вообще,  я
обыкновенный человек, во мне нет ничего героического.  Да,  в  юности  все
мечтают о подвигах, о том, чтобы  установить  справедливость  в  отношении
всех обездоленных, о том, чтобы изменить мир. Но позже я вернулся к  тому,
чему учил меня отец, к его принципам, а он  был  мудр.  Как  и  он,  я  не
одобряю авантюры приключения, источником  которых  не  является  праведная
борьба и уважение к законам.
     - О, конечно! Я в этом убедилась. Боевой дух? Кажется, он вам еще  не
совсем изменил. Его у вас оставалось предостаточно, когда вы пытались  при
помощи только одной дубинки защитить от бандитов ваш обоз в Сабль-д'Олонн.
И еще, когда в Ля Рошели вы задушили шпиков Бомье и закопали их  тела  под
слоем соли, в то время, как полицейские и религиозные  деятели  стучали  в
вашу дверь, чтобы арестовать вас! Ваше уважение  к  законам,  поэтому  мне
кажется весьма спорным!
     Габриэль Берн  вздрогнул,  остановился,  как  вкопанный  и  уставился
бессмысленным взглядом, как  если  бы  события,  о  которых  она  говорит,
полностью стерлись из его памяти.
     Она улыбнулась ему, довольная, что напомнила о том времени, когда  он
творил безумства и горел невообразимыми страстями.
     Он сделал усилие, чтобы говорить спокойно.
     - Прежде всего, - начал он, - в то время, когда мы жили  во  Франции,
буржуа были вынуждены уметь драться, чтобы  защитить  свои  богатства.  Их
давние сторонники, дворяне,  пользовались  шпагой  лишь  для  того,  чтобы
отличиться на дуэли или блестнуть перед королем. Кроме того, Ля Рошель  со
времен Ришелье,  -  это  город,  захваченный  чужаками,  врагами,  которые
стремились  изгнать  законных  жителей.   Мы,   гугеноты,   первые   среди
реформаторов, вот уже более века ведем  борьбу  с  ними  и  передаем  нашу
ненависть из поколения в поколение. Я не знал ничего другого и  ни  о  чем
другом не мечтал.
     - Если я правильно понимаю, то вы  -  человек  мирный  и  без  особых
забот, как другие. Действительно, в Ля Рошели жизнь была проще, чем здесь.
Вы хранили чистоту вашей протестантской  веры;  вы  мстили  отступникам  в
течение многих лет; вы, бесспорно, жили в полном душевном покое  вместе  с
вашими  детьми,  которых  похищали  на  улицах  и  отвозили  к   иезуитам;
"провокаторы" из полиции не давали покоя вашим женам и дочерям, вы  душили
их собственными руками, но прежде, чем кинуть их в резервуар для солений и
затем подвесить их в колодце господина Мерсело, вы...
     - Это была борьба, к которой мы имели пристрастие, - вскричал Берн. -
И, кроме того, вопрос состоит не в том. Вы не можете  понять.  Разориться,
для человека, подобного моему отцу, деду,  значило  лишиться  жизни,  даже
хуже! И это закаляет, делает каждого суровым. Это несчастье,  стыд!  Когда
ценой труда и жертв достигается цель, к которой стремишься, то  чувствуешь
себя в полном согласии с Богом и с самим собой. Чувствуешь,  что  выполнил
долг по отношению к детям и потомкам. Мой отец хотел,  чтобы  я  продолжил
его дело и привел его к процветанию.
     Увидев, что я тоже желаю этого, он благословил меня на смертном ложе,
передав мне плоды своих трудов, развитию которых вы были свидетельницей.
     Потерять все, что составляло наше существование, оставить на произвол
судьбы плоды трудов нескольких поколений, предать их  в  недостойные  руки
грешников... католиков... я все время себя в этом упрекаю. Достойнее  было
бы остаться в Ля Рошели, среди наших стен.
     - И погибнуть на галерах?
     - Не знаю... Может быть, это было бы достойнее...
     - Вот мужчины!.. Вас, похоже, мало интересует  будущее  ваших  детей,
которые остались без защиты.
     Словно иллюстрация  ее  слов  маленький  Лорье  выбежал  навстречу  с
раскрасневшимися щеками,  с  развевающимися  волосами,  с  победоносным  и
озабоченным видом. Он,  как  и  остальные  дети,  бегущие  следом,  держал
ведерко, наполненное ракушками и другими дарами берега.
     Габриэль Берн отвел взгляд, отказываясь признать свою неправоту.
     - Вы отвергаете героизм!
     - Если это  ваш  единственный  аргумент,  то  я  его  отвергаю.  Хотя
воспоминание о гугенотах, которые гонят в спину других гугенотов,  ставших
католиками, и нещадно  поражают  их  своими  саблями,  не  является  самой
красивой картиной в моей памяти.
     Обескураженный, Берн предпочел не отвечать.
     Они оба знали, что во время этой прогулки, этой оживленной перепалки,
пройдя город и подходя к лесу, они не решались  коснуться  основной  темы,
которая  мучала  их  обоих:  несчастья,  которое  произошло  с  любимой  и
провинившейся дочерью Берна - Севериной. Словно,  чтобы  перейти  к  этому
вопросу, он заговорил о своем сыне, Мартьяле. Вопрос был  о  том,  что  он
должен возвратиться в Новую Англию для продолжения занятий. Большую  часть
свободного времени он проводил на воде  вместе  со  сверстниками.  Они  не
задумывались о том, что нужно перенимать опыт старших и не расстраивать их
своим постоянным отсутствием. Их родители потеряли  все  на  родине  и  не
уставали оплакивать свои богатства. А дети  считали  себя  уже  Гражданами
Нового Света, здесь они быстрее освоились,  чем  старшие,  и  это,  по  их
мнению, давало им право пренебрежительно относиться к их советам.
     Если взглянуть на ситуацию под  этим  углом,  то  действительно,  она
выглядела мрачновато,  признала  Анжелика.  Но  она  знала  также,  и  это
подтверждал ее муж, что деятельность молодежи, плавающей по  заливу,  была
довольна выгодна Голдсборо. Отважные подростки патрулировали водные рубежи
города, словно кочевые племена, и довольно хорошо следили за подступами  к
нему.
     Что же касается Мартьяла, то проводя половину своего времени в лодке,
он, тем не менее, продолжал  с  успехом  выполнять  обязанности  секретаря
губернатора, замещая молодого человека, найденного Анжеликой и  сбежавшего
без лишних прощаний.
     - Вы говорите об этом... Натанаэле де Рамбур? - спросил Берн, который
стал похож на быка, увидевшего красную "мулету" на  испанской  корриде.  -
Меня бы не удивило, если бы этот большой дурак, без всяких  принципов  был
бы... был бы...
     - Возлюбленным Северины, - докончила Анжелика. - Ну, и если так оно и
есть - а так оно и есть - то к чему столько  переживаний?  Вы  не  устаете
опасаться, что у нее интрижка с папистом. Так успокойтесь же. Я  могу  вас
заверить, что претендент на руку вашей дочери принадлежит к реформаторам и
из достойной семьи. Вы не испытаете стыда, доверив ему дочь!
     - Я был бы обесчещен, доверив свою  дочь  безответственному  молодому
человеку, который лишил ее невинности! - взорвался  Берн.  -  Высокородные
дворяне принизили высокие цели Реформы.
     И  он  пустился  в  пространные  разглагольствования,   где   обвинил
высокородных дворян, которые принизили цели Реформы, потому что  не  имели
достаточно веры, ее хватило только на то, чтобы  создать  мятежную  партию
под самым носом короля. К счастью,  буржуазия  -  суровая,  благочестивая,
трудолюбивая показала свое настоящее лицо перед испытаниями веры.
     Из этого следовало,  что  бедный  и  бесчестный  наследник  семьи  де
Рамбуров не являлся подходящей кандидатурой в мужья их Северине. Последняя
была не хуже, ни лучше этого Натаниэля. Но они были из разных  кругов,  из
разных миров, что делало их  союз  невозможным  и  воздвигало  между  ними
непреодолимые барьеры.
     - Господин Берн, - сказала Анжелика, - позвольте вам  напомнить,  что
мы находимся в Америке, и что вдали от обычаев  и  нравов  вашего  города,
ваши взгляды и кастовые принципы выглядят неуместно и смешно.
     Посмотрите на меня. Я перед вами.  Урожденная  Сансе  де  Монтелу.  Я
вышла замуж за графа де Пейрак де Моран. В разговоре, который  ставит  нас
по  разные  стороны  баррикад,  когда  я  чувствую,  что  наши   характеры
сталкиваются, все-таки никакой кастовый барьер не ограничивает  тем  наших
бесед, не служит препятствием для искренности, хотя вы - почтенный  буржуа
из Ля Рошели, а я - потомок линии Гуго Капета, или еще какого-либо  короля
того времени, согласно рассказов господина Молина.
     - Вы, мадам, это дело другое!..
     - Нет! Мы все похожи и все различны. Вот, что нас сближает и  придает
нам храбрости... Часто я опускаю глаза и разглядываю ваши башмаки...
     - Мои башмаки!.. Но почему?..
     - Потому что те же они или нет, но я вспоминаю, что они были на ногах
спасителя, которого я видела через окошечко моей  тюрьмы,  и  я  не  знала
буржуа ли это, или судья, стражник, священник или дворянин. Но  я  кричала
ему: "Кто вы бы ни были, спасите моего ребенка,  который  остался  в  лесу
один". Из-за этих воспоминаний я никогда с вами не рассорюсь, хоть вы  это
заслужили уже сто раз.
     Вот почему я сейчас говорю о том,  что  меня  мучает...  Когда-то  вы
привезли меня под вашу крышу, вы сделали мне добро, потому что по  природе
добры. А здесь, где вы имеете все, чтобы  быть  счастливым,  вы  почему-то
позволяете себе зачерстветь.
     - В Ля Рошели я был у себя  дома.  Мне  было  просто  быть  добрым  и
справедливым.
     Я обыкновенный человек, повторяю вам, я думаю, что большинство  людей
предпочитает привычки мимолетным радостям, они мало приспособлены к жизни,
которая  иногда  присылает  им  страсти,  несвойственные  их  натуре,  что
интересует их меньше, чем...
     - Чем цифровые колонки... Я знаю. Вы смешите меня, господин  Берн!  Я
видела вас, охваченного страстью, в угоду которой вы чуть не  пожертвовали
и вашим делом, и вашей жизнью, и вашей душой.
     Вы думаете,  что  вы  первый  и  единственный  человек,  от  которого
зависели эти жертвы?.. Кто может утверждать,  что  Авраам  не  любил  свой
город Ур, и ему не было горько, когда Бог явился ему и сказал: "Вставай  и
иди в страну, которую я тебе покажу"?
     - Довольно!
     Господин Берн заткнул уши.
     - Я вам запрещаю, вы слышите?! Я вам запрещаю цитировать мне Библию.
     - Хорошо. Я  замолчу.  Но  и  вас  я  поправлю.  Библия  и  Евангелие
составляют часть Священного Писания, которые в  равной  степени  уважаются
как католиками, так и протестантами. И я напомню вам, что Бог у нас один -
Иисус Христос.
     Габриэль Берн сдался:
     - Всегда одно и то же. Нужно... Или  слушаться  вас  или...  потерять
вашу дружбу. Вы переворачиваете, вы разрушаете  все!  Вы  принуждаете  нас
втискивать жизнь в более узкие  рамки,  которые  сами  определяете.  Крак!
Крак! Но знайте, что однажды я не смогу  больше  слушаться  вас,  или  моя
вера, мои принципы обяжут...  обяжут  меня...  порвать...  обяжут  меня  с
вами...
     Он неопределенно махнул рукой.
     - Добровольно отказаться от дружбы с вами обоими! С  вами  и  с  ним.
Несмотря на  помощь  и  благодеяния,  которыми  мы  обязаны  господину  де
Пейраку. И вовсе не потому, что это зависит от сердца и души,  просто  это
вопрос принципа.
     - Со своей стороны я считаю, что дружба - это не то чувство,  которое
зависит от принципов и догм.
     Когда я кого-нибудь люблю,  мне  невозможно  просто  вырвать  его  из
сердца и памяти, и вам известно, что вы  занимаете  там  большое  место  с
давних, давних пор. Господин Берн, я всегда к вашим услугам.  Можете  меня
считать вашей служанкой.
     В знак крайнего несогласия он покачал головой.
     - Вы обезоруживаете меня.
     Он вздохнул.
     - Женщины нуждаются в гармонии. Они не могут жить без того, чтобы без
конца не согреваться на огне чувств.
     Она коснулась его руки.
     - Слушаться меня или потерять, говорите вы? Что за мысли! Я знаю вас,
вы ловкий человек. Вы все сумеете уладить, не слушаясь и не теряя меня.
     Они продолжали путь, держа друг друга под руку.
     - Это сирота, - продолжала Анжелика, - бедный мальчик без  семьи  (он
понял, что речь идет о Натанаэле). Он скитается вдоль берегов Америки, где
ему не находится места, потому что он одинок,  потому  что  он  француз  и
реформист. С моим братом было то же самое: он был один, он был французом и
католиком, но все  это  кончилось,  когда  он  нашел  себе  невесту.  Этот
Натанаэль - такой же изгнанник, как и все мы,  он  скрывается  от  смерти,
которая преследует его с самого рождения.
     Я думаю, что вы одобрите мое решение написать Молину. Он  знает  все.
Он найдет его и выяснит, что стало с его  наследством  во  Франции  и  как
можно доставить оттуда большую его часть.
     - Дела французских гугенотов не так уж хороши, если верить письмам.
     - Однако существуют законы, которыми нужно уметь оперировать и  с  их
помощью добиваться своего, правда, если это - действующие законы.
     - Нужно поговорить с королем, - сказал Берн. - Это должен быть некто,
кого монарх выслушает с доверием и на кого мы сможем положиться. Может это
будете вы?
     Анжелика вздрогнула и ничего не ответила.
     "Монарх! - подумала она. -  Несчастные!  Если  они  думают,  что  мое
вмешательство перед королем может иметь  хоть  какой-нибудь  вес,  то  они
ошибаются. Кто я такая, изгнанница, слабая  женщина...  А  против  меня  -
сборище  иезуитов,  фанатиков,  которые  убеждают  короля,  Франции,   что
Нантский эдикт устарел и стал бесполезен. И к тому же  -  нужно  переплыть
океан. Возвратиться ко двору. Нет, я еще не готова!.."


     Вокруг  дома  Абигаэль  росли  малиновые  кусты,  которые  привлекали
горлиц. Это были  красивые  птицы,  хрупкие  и  изящные  с  бежево-голубым
оперением и длинной шеей, чье прерывистое щебетание опьяняло.
     Те, кто жили неподалеку от леса, жаловались на них. Абигаэль, которая
радовалась всему, их любила. Она говорила, что  их  пение  усыпляло  детей
лучше, чем колыбельная.
     Она с улыбкой смотрела, стоя на пороге, как к дому подходят  Анжелика
и ее муж.
     - Вы не ревнивы, Абигаэль? - крикнула Анжелика.
     - Не сегодня. Но я была такой. Когда в Ля Рошели я заметила вас возле
него и в первый раз увидела, как он оставил в покое свои ко