орган  ветра
звучал все сильнее. В комнате с просторной кроватью было уютно.
   "Он признается в своем предательстве, - думала Анжелика, глядя на Жоффрея
де Пейрака, - но не сейчас", - уточнила она, покоренная его  улыбкой,  когда
он наклонился к ней. В этой улыбке для нее заключалось все счастье мира.
   Ночь будет долгой, такой же долгой, как буря. И когда буря  стихнет,  они
проснутся в белом, бархатном молчании. Они обнялись и с восторгом  прижались
друг к другу...
   Долгая ночь Любви - долгая, как жизнь. Кажется, в ней все  заканчивается,
всему подводится итог, она является концом всего, хотя она -  начало  всего,
она затмевает все, что было до этого и может быть потом.
   Все кажется не имеющим значения: слава,  опасности,  богатство,  зависть,
опасения, страх перед нищетой и страх унижений, подъем или падение,  болезнь
или смерть. Торжествует тело. Бьется сердце.
   Все исчезает, и "нездешнее" принимает вас в тайном святилище любви.
   Их "нездешнее" в эту ночь была тесная комната и  буря  снаружи,  в  диком
месте, в городе, более похожем на росток потерянного семени, городе, который
этот адский ветер мог ежеминутно смести со скалы.
   Вселенная, в которую они были перенесены, была  -  кольцо  их  объятий  и
земной огонь, сжигавший их.
   Они долго стояли не  раздеваясь  в  этой  темной  комнате,  и  светильник
освещал только звездный блеск их глаз, когда они, счастливые, смотрели  друг
на друга.
   Все ушло, любимое, лицо заслоняло все. Они молча обнимали и целовали друг
друга.
   Наконец холод вернул их к реальной жизни,  и  в  лихорадке  желания  они,
обнаженные, укрылись под одеялом большой  теплой  постели,  отгороженной  от
окружающей тьмы.
   Их тела искали друг друга,  стараясь  вновь  найти  себя,  вновь  постичь
невыразимое. Это был призыв плоти. Дар, против  которого  не  устоит  ничто.
Взаимное влечение одной плоти к другой. Это то, что дарит блаженство. У  них
это влечение было всегда и сметало взаимный гнев, ссоры и разлуку.
   "В твоих объятиях я счастлива, - думала она, - из всех моих любовников ты
- самый незабываемый. И это будет продолжаться всю нашу жизнь. Всегда,  пока
мы живы и можем касаться друг друга, встретиться глазами и  губами.  Поэтому
мы свободны. Потому что связаны единственной связью, которую  мы  не  смогли
разорвать, - взаимным влечением. Где бы мы ни были, это всегда с нами".
   И это волшебство плоти  всегда  помогало  сблизиться  их  противоположным
сущностям - мужчины и женщины.
   Начиная с их первой встречи в Тулузе, они понимали, что одинаково смотрят
на жизнь.
   Они любили  любовь,  они  любили  жизнь,  они  любили  смеяться,  они  не
страшились Божьего гнева, они любили гармонию и созидание, они стремились  к
торжеству всего этого на земле, и они жили полным счастьем любви в эту ночь,
когда кругом бушевала буря.
   В вое ветра исчезали все мелкие шорохи обычного домашнего  существования.
Его порывы, которые, казалось, с яростью стремились прервать волшебство этой
ночи, только добавляли чувство исчезновения  всего,  кроме  них  самих.  Они
чувствовали  только  свое  наслаждение,  свою  радость,  которые  выражались
короткими словами, нежными жестами.
   Счастье, получаемое и даваемое, освобождение от всего в  жизни,  забвение
всего, потому что Он - здесь, потому что Она - здесь. Час любви,  украденный
у времени, у ночи, у зла. Это - право, и это - всегда чудо.
   Такие мысли пролетали в голове у Анжелики среди восторгов этой ночи.
   И, как каждый раз, ей казалось, что они никогда не  были  так  счастливы,
как в этот раз. Она говорила себе, что никогда губы Жоффрея не  были  такими
нежными, его руки такими ласковыми, его объятия такими властными.
   Что он никогда не был так смугл, так силен, так жесток, его зубы  никогда
не были такими белыми, когда он улыбался  своей  улыбкой  фавна,  его  лицо,
покрытое шрамами, не было таким устрашающим и  чарующим,  его  взгляд  таким
насмешливым, что она никогда не была так околдована запахом его  волос,  его
гладкой кожей, телом, которое казалось таким смуглым по контрасту с ее белой
кожей и белизной простыней.
   Ей нравилась его смелость в любви, его горячая жадность.
   Он предавался любви, не допуская,  что  может  быть  предел  разнообразию
разделяемого желания. Он стремился достичь источника жизни, он искал ее, то,
что было самым неуловимым  в  ней,  как  терпеливый  алхимик  -  неизвестный
металл.
   Ей  нравился  также  его   эгоизм,   когда   он   переживал   собственное
удовлетворение. Любовь была для него земным наслаждением, и он погружался  в
нее с полной отдачей сил своего тела и ума. В этом был он весь.
   Он владел любовью. Он был  сам  собой  в  полноте  эротических  ощущений,
которым он предавался весь, иногда - радостный, иногда - мрачный, но  всегда
умелый и страстный.  Женщина  увлекала  и  покоряла  его,  а  потом  все  же
исчезала. Он оставался наедине с любовью. И тогда благодаря его свободе  она
тоже  оказывалась  свободной.  Свободной,  без  стеснения,  подчиняясь  всем
безумствам, увлекаемая к звездам  и  его  присутствием  и  его  отсутствием.
Присутствие, которое зажигало ее, и отсутствие, которое ее освобождало.
   Руки Жоффрея, его ласки, его дыхание, нежные и страстные  проявления  его
любви давали жизнь ее телу. Иногда он так владел ею, что  ей  казалось,  что
это тело ей не принадлежит. Потом он возвращал ей это тело, оставаясь сам  с
собой. Тогда она чувствовала себя обновленной, освещенной нездешним светом.
   Она избавлялась от слабостей женского тела, более слабого,  чем  мужское,
тела, которое желали и  отталкивали,  обожали  и  оскверняли.  Она  находила
истинное могущество в теле женщины, нежного и лучезарного, как в первые  дни
творения, могущество Евы.
   Она была свободна и могущественна.  Следуя  за  ним,  она  разделяла  его
порывы, давала увлечь себя этому ветру свободы и торжества, который  увлекал
ее и внезапно опрокидывал в одинокий и чудесный мир экстаза.
   В полутьме Анжелика грезила. Она  думала,  что  неистовство  бури  только
удлиняло ночь наслаждения. Свет зари не прервет счастливого сна и объятий, и
Анжелике казалось, что наступила пора лени и беззаботности,  которая  бывает
так нужна и о чем иногда напрасно мечтаешь.
   В полутьме она чувствовала, что  покой  ее  души  уже  никогда  не  будет
нарушен. Это чувство появилось не только из-за, этих блаженных часов,  но  и
благодаря признанию ее невиновности в глазах  общества  и  уверенности,  что
отец де Мобеж был "шпионом" Жоффрея.
   Она спросила себя, не было ли это нелепой  идеей,  но  затем  подробности
вчерашней, казалось, уже такой далекой сцены под звуки органа  снежной  бури
стали вновь возвращаться к ней.
   Она была уверена: он признается.
   Она смотрела на него, спящего. Зная, что он легко  просыпается,  как  все
люди, привыкшие к опасностям, удержалась от стремления погладить его  темные
брови, шрамы на его лице.
   Почему он был таким скрытным, если они так хорошо понимали друг друга?
   Он открыл глаза, обернулся к ней, зажег свечу у изголовья и опершись,  на
локоть, посмотрел вопросительно.
   - О чем вы думаете? Или о ком?
   - Об отце де Мобеже.
   - И что нужно этому достойному иезуиту на нашем грешном ложе?
   - Он для меня загадка.
   Она коротко рассказала ему о допросе в монастыре и о последнем  сообщении
настоятеля иезуитов.
   В том, что он удалил отца д'Оржеваля в миссию  к  ирокезам,  она  увидела
знак союза, более того, сотрудничества с ним, Жоффреем, графом де  Пейраком.
Сотрудничества, которое казалось необъяснимым. Он не  был  гасконцем  и  был
духовным лицом, а южане, к которым, принадлежал Жоффрей, не любили тех,  кто
напоминал им об ужасах инквизиции. И все же, когда она первый  раз  вошла  в
библиотеку иезуитов, она  почувствовала,  что  между  аквитанским  графом  и
иезуитом существует глубинная связь.
   Тогда она спросила себя: что это за сотрудничество?  Что  могло  внезапно
сблизить вас с человеком, таким, казалось, далеким от вас?
   Он слушал ее сначала невозмутимо. Потом он улыбнулся, и она  поняла,  что
ее догадка была правильной.
   Теперь  ему  придется  признать,  что  именно  отец  де  Мобеж  был   тем
неизвестным сообщником, который помог подготовить их прибытие в Квебек.
   Однако то, как он сделал это признание, привело ее в смущение.
   - Что нас сближает? Скажем, это очень напоминает то, что сближает  вас  с
мадам Гонфарель, не скрою, женщиной очень приятной, но от которой,  казалось
бы, вы должны быть очень далеки... если бы между вами  не  существовали  узы
прошедшего, узы, которые ничто не может разорвать, ни время, ни  разлука,  -
узы старой дружбы.
   Анжелика сначала была озадачена, услышав  имя  Польки  Жанины  Гонфарель.
Потом она поняла. Ее тоже разгадали. Она расхохоталась и обняла его.
   - О, месье де Пейрак, месье де Пейрак! Ненавижу  вас!  Вы  всегда  берете
верх надо мной!
   Она спрятала лицо у него на  плече.  Но  когда  она  подняла  голову,  он
увидел, что ее глаза полны слез.
   Он обнял ее.
   - Храните ваш секрет, - сказал он. - Я расскажу вам о своем.

***

   Назавтра по-прежнему нельзя было высунуть нос на  улицу,  и  они  провели
день, сидя рядом на уютном диване около красивой фаянсовой печки.
   Под рев этой свирепой бури они разговаривали вполголоса.
   - Я познакомился с отцом де Мобежем уже очень  давно,  когда  был  совсем
молодым человеком и ездил по свету по следам Марко Поло. Мать моя  была  еще
жива и управляла нашими поместьями под Тулузой, а я, ее наследник, мог  быть
покорителем земель; мне хотелось все видеть, все знать, хотелось  наверстать
все, что я не мог видеть в детстве, когда был болен. Был я и в  Китае.  Отец
де Мобеж приехал туда как помощник достопочтенных  отцов  иезуитов,  которых
Великий Могол призвал для устройства в Пекине астрономической  обсерватории.
Несмотря на молодость, де Мобежу благодаря его учености и знанию языков - он
знал китайский - этот пост был доверен.
   Иезуиты, в соответствии со своим  методом,  для  того  чтобы  понять  тех
людей, которых они были призваны обратить  в  христианскую  веру,  жили  как
китайцы, одевались как мандарины. Когда первый раз  я  заговорил  с  ним  на
пыльной улице Пекина, он восседал в паланкине, на голове  его  была  красная
квадратная шапочка, и он был одет в белое, вышитое драконами одеяние. На его
необычайно длинных ногтях были надеты золотые футляры. Я с трудом  обратился
к нему с несколькими китайскими словами. К моему удивлению, он рассмеялся  и
ответил мне по-французски.
   С этой первой встречи мы подружились и  продолжали  переписываться,  даже
когда я вернулся в Тулузу. В продолжение долгих лет мы сообщали друг другу о
результатах наших научных исследований.
   Но Папа посчитал, что католические догмы будут искажены из-за контактов с
буддийской религией и могут  стараниями  иезуитов,  смешать  христианство  с
восточными верованиями.
   Ведь орден иезуитов  был  создан  для  защиты  католической  апостольской
римской церкви от ересей. На обете  покорности  Папе  держалось  все  здание
ордена, потому что армия эта была в распоряжении наследника  святого  Петра,
наместника Христа на земле.
   Папа вызвал иезуитов из Китая и разослал их по разным странам.
   - Это была опала.
   - Это был конец великой мечты  иезуитов  обратить  Китай  в  христианскую
веру.
   - На отца де Мобежа это очень подействовало?
   - Иезуиты - большие философы, - сказал де  Пейрак  с  улыбкой.  -  Прежде
всего - воля Божья, следование своим обетам.
   В это же время графа де Пейрака постигла собственная катастрофа:  он  был
приговорен к казни за колдовство.
   Только позже, когда он плавал по Средиземному морю под именем  Рескатора,
де Пейрак вновь услышал об отце де Мобеже от иезуитов в Палермо в Сицилии  и
узнал, что он послан настоятелем иезуитов в Канаде. Это назначение, как всем
было ясно, было понижением для блестящего мандарина и  ученого  астронома  в
Пекине.
   Когда граф де Пейрак прибыл в Америку, он тайно  отправил  ему  послание.
Обмен письмами был не частым, но достаточным для установления контакта.  Оба
поняли, что доверяют друг другу.
   - Чтобы  быть  действенным,  этот  союз  должен  был  оставаться  тайной.
Приближаясь к Квебеку, я не знал, что он предпримет и как он мне поможет. Но
я знал, что он сделает все возможное, чтобы  поддержать  нашу  политику.  Мы
обязаны ему удалением отца д'Оржеваля, который стал в конце  концов  считать
себя настоятелем иезуитов Канады.
   Со своей стороны Анжелика не стала скрывать,  что  ее  дружба  с  Жаниной
Гонфарель была давней и относилась  ко  времени  их  расставания  после  его
приговора.
   Она не вдавалась в подробности и он не настаивал. Он сказал  только,  что
его изумила столь тесная дружба между хозяйкой таверны и Анжеликой. Их почти
сестринские и откровенные взаимоотношения сразу же его поразили.
   - Это только доказывает, что мы не умели так притворяться, как вы  и  ваш
иезуит.
   - Становишься чутким ко всему, что касается любимого существа,  -  сказал
де Пейрак.
   - Однако мне кажется,  что  я  вас  люблю,  но  мне  понадобилось  больше
времени, чтобы обнаружить связь между вами и этим невозмутимым китайцем.
   Они рассмеялись.
   "Боже, как я его люблю", - повторила себе Анжелика.
   И она чувствовала себя счастливой, что может сидеть рядом с ним,  слушать
его рассказы, чувствовать его  тело  рядом  со  своим,  обмениваться  с  ним
нежными, влюбленными взглядами.
   День  тихо  прошел  под  аккомпанемент  снежной   бури,   при   радостном
потрескивании огня, под тикание часов, и незаметно этот день перешел в ночь.
***

   Буря продолжалась два дня и три ночи. "Это были пустяки"  -  так  говорил
Элуа Маколле, единственный, кто выходил из дома и был хранителем огня. Огонь
горел день и ночь в комнате и в кухне,  где  пекли  хлеб  и  готовили  пищу.
Ставни приходилось держать  закрытыми,  снег  и  ветер  с  яростью  пытались
ворваться в окна.
   Норд-ост выл, свистел, превращался в снежный вихрь, яростно  бросался  на
стены дома.
   Анжелика и ее муж долго разговаривали, сидя в удобных креслах в маленьком
салоне-будуаре, где Виль д'Аврэй расположил все свои  самые  ценные  вещи  и
безделушки. Месье Кот составлял им компанию, по достоинству  оценив  мягкую,
покрытую шелком мебель. Из этой комнаты был виден  освещенный  большой  зал,
где дети, индейцы Пиксаретт и Мистангуш, друзья  и  слуги  собирались  около
очага или большого  стола,  ели,  смеялись  и  беседовали.  Кантор  играл  в
триктрак с Адемаром. Вечером он брал свою гитару.
   Иногда ветру удавалось найти маленькую щель, и тогда пламя ламп и  свечей
начинало колебаться. Вода, которую поднимали из внутреннего колодца рядом  с
камином, казалась живым другом по сравнению со льдом, царящим снаружи.
   Под  крышами,  покрытыми  дранкой  или  черепицей,  за  прочными  стенами
продолжалась обычная жизнь города под охраной собора Сретения.
   Без сомнения, у урсулинок маленькие пансионерки  продолжали  вышивать.  В
больнице сестра-аптекарь приготавливала  свои  лекарства.  В  Нижнем  городе
Жанина Гонфарель царствовала среди своих веселых  клиентов,  довольная,  что
находится в таком гостеприимном месте. По кругу шли напитки, а  на  вертелах
жарилось мясо.
   Но добрая Онорина беспокоилась об участи собачки Банистеров,  сидящей  на
цепи у дерева в погоду, когда "хозяин на двор собаку не выгонит".
   Чтобы утешить ее, Элуа Маколле уверил ее, что эти собаки  могут  зимовать
под снегом, выкапывая себе в снегу пещеру,  согревая  ее  своим  дыханием  и
выходя из нее, когда утихнет буря и вернется солнце. Собаки эскимосов  могут
выдерживать самые низкие температуры. Но собаки эскимосов очень умны. Собаки
местных индейцев выродились, а помесь их с европейскими  собаками  была  еще
хуже. "Они не лают... они не годятся ни для чего... ни  для  охоты,  ни  для
охраны. Эта просто собака, которую держат при доме. Может  тянуть  сани,  но
даже не сможет найти дорогу домой. В доме они полезны только для одного: они
чуют пожар. Стоит  вылететь  искре  или  зажженная  свеча  подожжет  кусочек
материала, эта собака начинает  метаться  как  безумная.  Она  бросается  на
стены, на двери. Когда увидят или услышат, что глупая собака  мечется,  надо
тут же искать, где горит".
   - Но это же очень ценная собака! - заметила Анжелика. -  Если  бы  у  нас
была такая в Вапассу, мы бы меньше тревожились, не боялись бы заснуть  ночью
из страха перед пожаром, когда мы были все больны и такие  усталые  в  конце
зимовки...
   Ее мысли вернулись в Вапассу. Тогда, как и в эту зиму, рассказам  старого
Маколле аккомпанировал свист ветра.
   На третий день воцарилась тишина. Открыли ставни. Перед глазами  предстал
белоснежный хаос. Домов, улиц, деревьев не было, только крыши выглядывали из
снежных холмов.
   Над всей этой белизной из плотного  тумана  медленно  выплывала  небесная
лазурь. \
   Квебек казался  покрытым  бархатным  покровом,  колокольни  высились  над
крышами. Он походил на  гигантскую  кадильницу  при  богослужении  благодаря
многочисленным струйкам дыма, поднимавшимся вертикально к небу и  окрашенным
лучами солнца в золотистые и серебристые тона.
   Первым знаком возвращения к жизни  этого  квартала  Верхнего  города  был
бульдог де Шамбли-Монтобана, резвившийся, как  дельфин  в  волнах.  В  вихре
снежной пыли росомаха кинулась к  дому,  в  котором  находились  Анжелика  и
Кантор, и животные подняли веселую возню.
   С радостными криками вышли дети, и, катаясь в пушистом снегу,  они  стали
возиться вместе с животными. Первым убежал  бульдог.  Мадемуазель  д'Уредан,
погребенная в полумраке своего дома, слышала все, но не могла ничего видеть.
Ее служанка, закутанная в шаль, вышла через  окошко  мансарды  с  лопатой  в
руках и стала разгребать снег перед окном. Это было самой срочной работой. С
дверью можно справиться потом.
   Из сугроба, как из пены морской, появилась глупая  собака  на  цепи.  Она
взгромоздилась на опрокинутую бочку и смотрела  на  дом  Виль  д'Аврэя,  как
утопающий смотрит на корабль.
   Жизнь возобновлялась.
   Индейцы из маленького лагеря проделали себе выход  и  вышли,  как  кроты,
один  за  другим  из  своих  вигвамов,  грибообразные  формы  которых   едва
угадывались под сенью вяза, засыпанного до ветвей.
   Во время бури одна из индейских женщин родила ребенка. Она пришла  в  дом
Виль д'Аврэя попросить белого хлеба и немного водки для себя  и  корпии  для
новорожденного.
   Она несла  его  за  спиной  на  маленькой  доске,  пестро  разрисованной,
запеленутого в красные и лиловые ленты, вышитые жемчугом и  щетиной  кабана.
Он походил на кокон, откуда  едва  виднелась  его  круглая,  цвета  красного
дерева мордочка. Он спокойно спал.
   Бардане из своего дома проделал траншею по самому короткому пути  к  дому
мадам де Пейрак. Он пришел сразу же за рабочими с  лопатами.  Обеспокоенный,
он хотел ее навестить, справиться о ее здоровье. Его пригласили обедать.  Во
время бури он все время играл в карты с де Шамбли-Монтобаном.
   Анжелика увидела, что Онорина, пробравшись по пояс в снегу,  беседует  со
служанкой-англичанкой, которая энергично работала перед дверью с  лопатой  и
веником. Маленькая Онорина  знала  несколько  слов  по-английски  и  успешно
разговаривала.
   - Чего ты хочешь от Джесси? - спросила Анжелика.
   - Она сказала, что, когда будет большой снег,  она  нам  прочтет  историю
одной принцессы. Все скоро будут справлять Рождество.
   В городе  одновременно  распространились  два  известия.  Мать  Магдалина
встретилась с мадам де Пейрак и решительно отмела все сомнения по поводу ее.
Все были очень этим довольны. Но  известие  об  отъезде  отца  д'Оржеваля  к
ирокезам было принято не без волнения. Мадам де  Кастель-Моржа  говорила  об
этом в драматических тонах. Она не скрывала своего отчаяния и заявляла,  что
была допущена преступная несправедливость.